Белая книга

Вторая часть «Белой книги» увидела свет только в 1921 году. Она явилась последней книгой, которая вышла в прогрессивном издательство «Дзирциемниеки» (в годы реакции издательство было закрыто), возглавляемом крупнейшим латышским прозаиком Эрнестом Бирзниеком-Упитом. Издательство выпускало сочинения Я. Райниса, А. Упита, переводы произведений Н. Гоголя, А. Чехова, Л. Толстого. Райнис отмечал, что Бирзниек-Упит в годы реакции «самоотверженно работает, обеспечивая народ духовным светом — хорошими книгами…» [1].

«Белая книга», вне всякого сомнения, самое значительное в творчестве ее создателя произведение, самое популярное и пока что наиболее яркое произведение о детстве, созданное в латышской прозе. Пронизанная теплом, светлая книга! Это и понятно, ведь даже у самого сурового детства — золоченая кайма.

Недавно я посетил места, где прошло мое детство, которые не посещал почти тридцать лет. Везшая меня машина едва продвигалась в раскисшей глине. По этой самой дороге я несколько лет кряду ежедневно ходил в школу — три километра туда, три обратно. В годы моего детства дорога была не лучше, скорей наоборот, но как странно — память этого не сохранила. В памяти осталась вырубка, где моя тогдашняя фантазия вообразила встречу Пера Гюнта с Пуговичником. Остался в памяти весенний зайчонок, который, не осознав внезапного возвращения мороза, тычась мордочкой в ствол березы, сгрызал скопившийся в трещине мерзлый сок. Все, все я запомнил, позабыл только трудную грязную дорогу.

Яунсудрабинь не забыл ничего — в его описаниях детства много тяжелого. Прежде всего — труд, непосильный для ребенка, труд в суровых условиях существования (социальная заостренность «Белой книги» несомненна). Однако все это показано с таких этических высот, что ребенок, мальчишка как бы одерживает победу над социальной несправедливостью: «Смотреть на жизнь будто с высоты — единственное, что может нас с ней примирить». Только в силу крайнего непонимания творческой позиции Яунсудрабиня некоторые латышские критики в свое время могли приписать ему высокомерный отказ или сознательное игнорирование жизни. И говорилось это о произведении, которое суть увиденное, прочувствованное, глубоко пережитое самим писателем.

Есть в книге знаменательный момент: маленький Янис открыто восстает против несправедливости. Когда Отынь направил на него водяное ружье, заряженное грязью, Янис закричал «Нет!» и сломал ружье Отыня. А когда мать стала за это его пороть, приговаривая: «Ну, будешь еще!? Будешь?» — мальчик, стиснув зубы, молчал, он знал, что никогда не позволит обливать себя грязью,

В характере Яниса нет ничего скрытого, потаенного, его искреннее повествование соответствует его сущности. В окружающей жизни все для мальчика существенно, в равной степени значимо. Он отличается непосредственностью восприятия, у него впечатлительная душа мечтателя, потому в этом удивительном мире, который открывается Янису, для него все интересно.

В произведениях Яунсудрабиня, и тех, что особенно ему удались, и менее удачных, всегда присутствует безошибочно избранная автором позиция, некая эмоциональная точка обзора. Она дает возможность близко «рассмотреть» описываемого человека, предмет, обычай, явление. Вернее, горячее участие личности самого автора, его заинтересованное присутствие диктует эту точку обзора, которая, в свою очередь, безошибочно определяет ключ необходимой интонации. Как, например, описывает Яунсудрабинь человеческое жилье — комнаты, хозяйственные постройки, дворы, каждую вещь? Долго, подробно, с особенным эмоциональным участием, будто ласкает их, как человек, знающий, что все это сотворено людскими руками. Это обласканные вещи, необходимые людям, «человечные». Комната, жилье — целое государств. А такие рукотворные дела, как просверлить отверстие дли сока в коре березы, сладить дудку, свирель или гусей пасти — наисерьезнейшие в человеческой жизни занятия. Такая же подлинность интонации слышна в отношении автора к миру родной природы. Интонация увлеченная и увлекающая, которой веришь и с радостью поддаешься.

«Солнце на небесах, прозрачный воздух, зеркало вод и ты, широкий лик земли, — слышите ли вы, какую хвалу я вам пою? Вы пребудете моим неотъемлемым достоянием, — я ваша часть, вы моя. Всех нас объединяет могущество природы и красота, солнце, воздух, земля и воды, которые вечно возрождаются и возрождают».

Реалист и гуманист Яунсудрабинь видит в своих персонажах человечески прекрасные, благородные черты. Вышедший из народа, познавший его жизнь во всех ее проявлениях, исполненный любви к простому человеку, автор не склонен к идеализации. Ни один положительный образ «Белой книги» не страдает одноплановостью и примитивизмом. Янку окружают колоритные, яркие характеры. Они полнокровны и наделены живыми человеческими чертами. Например, хромой Юрк, мужик, мятый, кореженный жизнью, он часто бывает злым, однако его человеческая суть, первооснова щедра и незыблема, Черты, противоречащие истинной натуре этого человека, глубокой и привлекательной, всего лишь черные полосы на белой бересте. Писатель говорил, что двум добродетелям он научился у хромого Юрки — неприхотливости и умению не унывать.

Яунсудрабинь не только сочувствует простому деревенскому труженику и учится у него трудолюбию, терпению, жизнерадостности, он открывает и ценит в этих людях творческие возможности, глубоко понимая, сколь одарен его народ. Так, в новелле «Черти» он рассказывает о деревенских умельцах, пастухах, которые во время пастьбы резали из дерева разнообразные фигурки. «Это были произведения искусства, а их создатели — истинные художники. Но то ли от бедности, то ли от непонимания своего таланта они так и остались простыми тружениками. И все же в кладовой моей памяти они навсегда пребудут великими художниками, и я бы с радостью отправился в дальний путь к старому сараю, если бы не знал, что этот музей искусства давным-давно сгорел».

Сразу же по выходе «Белой книги» какой-то незадачливый критик писал: «…невезение и неудачи всякого деревенского мужика или бабы рисуются автору трагедией». Яунсудрабинь, верный художественной правде, никогда не пытается что-либо усугубить, разжалобить читателя. Трагедия существует объективно, и автор выражает глубокое сочувствие ко всем ее «участникам».

Гуманистическая позиция Яниса Яунсудрабиня проявляется и в отношении к представителям иных национальностей, не только к соплеменникам. В юго-восточной Латвии, где родился писатель, проживало немало цыган, евреев. Эти люди, презираемые обществом, отторгнутые им, часто влачили жалкое существование, вынуждавшее их к обману и мелким кражам. Автор рассказывает, как крестьяне, сами жившие в нужде, тем не менее без злобы и мстительности относились к проделкам бродячих евреев-коробейников и цыган. Всякий раз, когда гости появлялись на дворе, обиды оказывались позабытыми. Ведь эти люди из «внешнего мира» были социально еще более бесправны, чем крестьяне, потому и вызывали у них сочувствие. К тому же они вносили в однообразие и монотонность крестьянской жизни перемены, веселую забаву, «элемент игры».

Принято считать, что Яунсудрабинь создал «Белую книгу» на основе точно «зарегистрированных» впечатлений и переживаний детства. Однако сам писатель как-то сказал со сдержанной улыбкой: «В ней вы слышите звучание только моего голоса. Меж тем среди рассказов этой книги нет ни одного, о котором моя мать не сказала бы: «Господи, ну разве это так было?» Тут много вымысла, выдумки, одним словом, у этих рассказов столько же общего с моим детством, сколько у льняной рубахи с цветущим льняным полем».

Точность и достоверность Яунсудрабиня — это точность и достоверность писателя, творчество которого вмещает в себя и художественный вымысел, и обобщение, и мечты, и надежды, питающиеся прежде всего реальной жизнью.

На праздновании столетия со дня рождения писателя на поляне перед «Риекстынями», в центре внимания стотысячной людской толпы был седоусый старец. Его снимали фото- и кинорепортеры, у него просили автографы. Вокруг толпились, толкались люди, желая на него хоть разок взглянуть. Это был Петерис Чакановскис, Малыш Петерит (так ласково называли все эти годы его в народе), последний живой прототип героя «Белой книги», умер прошлым летом. Но книга, исполненная художественной правды, осталась; она с детства дорога каждому латышу. Ее читают и зрелые люди, читают с напряженным вниманием, неугасающим интересом. Наверное, и потому, что в ней «скрыты, — как говорил народный поэт Латвии Ян Судрабкалн, — могущество и волшебство воспоминаний детства и ранней юности, которые богаты не только играми, скорыми сменами слез и смеха», и потому, что она «обращена к будущему, исполнена надежды».