Журавли и цапли . Повести и рассказы

…Ляльку Сергееву, ученицу 6-го класса 2-й зарецкой школы и вожака зоны пионерского действия «Восток-2», разбудил грачиный крик. Так поздно вечером грачи никогда не кричали. В грачиный хор вмешивались какие-то посторонние голоса. Лялька прислушалась. «Ура-а-а!» — услышала она. Лялька зажгла свет. В парке что-то случилось, и грачи молят о помощи. Лялька оделась — и не мальчишка, а храбрости не занимать, — тихонько выскользнула на улицу. В парк, скорей в парк…

Вот он, парк. Ой как страшно кричат грачи! А это что?

— Залпом, пли! — донесся до Ляльки чей-то крик.

Голос показался Ляльке знакомым. Но вспоминать, чей он, не было времени. Лялька по шелесту камней в листве уже поняла, что происходит в парке: птичье побоище. Броситься на обидчиков и одной защищать грачей? Одной против всех не выдержать. Надо бежать и звать на помощь. Бежать? Да уж не боится ли она этих, с рогатками? Нет, не боится. Но благоразумней бежать и звать на помощь, благоразумие — не трусость.

И вот уже Лялька мчится обратно. Подбегает к дому, где живет Юра Кириллов, и нажимает кнопку потайного звонка. Юра еще не ложился спать.

— Кто там? — высунувшись из окна, спрашивает он.

— Я, — задохнувшись от бега, отвечает Лялька. — Скорей… по цепочке… всем… с фонариками… сбор возле парка…

Юра на минуту скрывается в комнате, а потом вываливается из окна и спешит к соседнему дому. Ляльки уже нет. Она на другой улице, будит зону пионерского действия «Восток-1».

Мольба грачей о помощи не имела успеха. Тогда они, подгоняемые страхом, снялись и покинули насиженные места. Грачиный крик прокатился над Зарецком и замер вдали.

— Комиссар!.. Эй, комиссар!.. — бродят по парку мальчишеские голоса.

Один голос откликается всем:

— Сюда. Ко мне.

И немного погодя:

— Все в сборе? Первый…

— Я!

— Второй…

— Здесь!

— Третий?..

— Есть. Вместе с четвертым…

— Не острить. Четвертый?..

Четвертый не успевает ответить.

— Огонь! — раздается команда, и три десятка фонариков устремляют лучи на «комиссара».

Воцаряется мертвая тишина, и в этой тишине звучит чей-то голос:

— Смотри, Женька Орлов. Тихоня!

Женька заносчиво ухмыляется: Орлов, он, ну и что? Все видят какой, да?

Женька в кольце огня, как артист на сцене. Его всем видно, а ему — никого. Пусть посмотрят. А что скажут — он наперед знает: вызовут на совет.

Именно это и объявляет ему Воронок, прежде чем ребята погасили фонарики и разошлись по домам.

Папин рот кричит в ухо гостя, а тот, силясь удержать на лице сползающую улыбку, беспомощно разводит руками.

— Не слы-ышшу…

Папа кричит еще громче, изображая стрелка.

— Думаешь, просто: пух, пух — и растянул зайца? Нет, барьер есть — жалости. Ты его, косого, на мушку, а она тебя за сердце цап: не смей, живое!..

Папин рот хрустит заячьим ребрышком.

— Это природа с тобой в дурачка играет, — продолжает он, — козырным кроет, жалостью. А ты бей, не жалей… Чего его жалеть, зайца? Природа-мать щедрая, наплодит.

Папину болтовню Женька слушает вполуха. Не ему судить, прав папа или нет. А кое-что в папиной «философии» ему даже нравится. Действительно, что случится, если он подстрелит косого? Просто сравняет себя в способностях с другими и получит «по труду»… Женька, конечно, понимает, что «труд» этот воровской, но… иного выхода у папы пока что нет. Вот станет председателем, заведующим, начальником или директором, тогда другое дело, тогда он, как все другие руководители, будет по закону получать все то, что сейчас получает, нарушая закон.

Впрочем, будет не будет, это его, Женьки, не касается. Лично ему ничего не надо. У него другие идеалы: не богатство, не прибыток в доме, а нечто другое. Что?

Этого Женька точно не знает. Но знает точно — не домашний уют и не то, из чего он складывается. Мама и папа! Женька вас любит и жалеет. Может быть, вы не во всем правы, не ему, Женьке, вас судить. Возьмите себе телевизор, холодильник, пылесос, стиральную машину — все, что есть в доме, все, что еще в нем появится, а ему, Женьке, дайте одно — море. Нет, не одно, а вместе с кораблем: без корабля море все равно что пустыня без верблюда — мертвое.

Здравствуй, корабль! Полный вперед, капитан Женька! Эй, впередсмотрящий, не зевать! Как вахта, моряки-братишки?

Че-пу-ха… Нет у Женьки ни корабля, ни моряков-братишек. Самого Женьки-капитана и того нет. Есть просто Женька-пионер, если не сказать «бывший».

А что? Вполне возможно. Возьмут и выкинут за грачиное побоище. Ну и пусть выкидывают. Зато он всем доказал, никакой он не «тихоня», а командир не хуже других.

«Командир»! Женька горько усмехается. Был командир, а стал «заяц». Как это папа говорил: «Барьер жалости». А верно, есть такой. Он когда в первый раз по грачу из рогатки — рука дрогнула… Есть, есть барьер… А теперь вот по нему все равно что из рогатки — не камнем, а словом.

Часы, папина игрушка, кукуют пять. В семнадцать тридцать три — совет. Женька надевает пальто.

— Куда это? — сердито спрашивает мама.

Женька, не отвечая, выходит. Знает, спрашивает для порядка, не требуя ответа.

На коньке крыши Вороновых светит красная звезда, знак того, что в доме совет. Приходи кто хочешь и с чем хочешь. Воронок за столом с часами. В углу, возле шведской стенки, Мишка-толстый, сестрички Оля и Поля и еще человек пять. В руках у близнецов гантели. Они суют их Мишке-толстому и обижаются, что он не берет.

— Ну, Мишенька, — наседает Оля, — что тебе стоит? Мы ведь поспорили.

— Сколько выжмешь, столько и ладно, — упрашивает Поля.

Мишка-толстый злится. Нашли на что об заклад биться: сколько раз он гантели выжмет. Дай им волю, они его завтра лягушек глотать заставят. Мы, мол, поспорили, глотай, Миша, сколько проглотишь, столько и ладно, толще будешь. Не будет он лягушек глотать, не будет гантели выжимать, на то утро есть, физическая зарядка…

Рядом с Воронком Генка Юровец. Ковыряется в транзисторе. Поковыряет, поднесет к уху и слушает.

Все члены совета в сборе. Одного Юры Ермолаева нет. Но он непременно придет. Хоть с опозданием, но придет. Генка Юровец и Воронок переглядываются. Им так хочется, чтобы Юра Ермолаев не изменил своему правилу и опоздал сегодня, как всегда. В последний раз опоздал. Потому что другого раза уже не будет. Они его отучат опаздывать. Женька, попав на совет, стал невольным свидетелем заговора против Юры Ермолаева. Подробностей он не знает, но знает: опаздывающему Юре Ермолаеву приготовлен какой-то сюрприз.

На Женьку Орлова никто не смотрит.

Внешне Женька спокоен, внутри — мина натяжного действия, дерни — взорвется.

— Внимание, внимание… — Генка Юровец в своем репертуаре. Держит немой транзистор, как микрофон, и пытливо, как заправский репортер, поглядывая вокруг, говорит о том, что видит. — Внимание, внимание… Наши микрофоны установлены в штабе зоны пионерского действия «Восток-1». До начала заседания штаба остается ноль часов три минуты. Председатель совета отряда имени Гагарина, он же начальник штаба зоны, Игорь Воронов, он же Икар Воронок, нетерпеливо посматривает на часы. Вожатый звена, он же член совета отряда, Михаил Онуфриев, он же Мишка-толстый, не теряя времени, прививает любовь к физической культуре и спорту сестрам-близнецам, членам совета отряда, Оле и Поле.

Пауза. Взгляд Генки Юровца скользнул по карте зоны и задержался на желтом флажке. Женька Орлов похолодел. Он знал, что означает этот флажок — беду. Стоило в зоне случиться беде, проворные руки вожатого дежурного звена сейчас же водружали желтый флажок на карте зоны. Зона знала все и молчала, самим молчанием казня виновника. Флажок висел до тех пор, пока провинившийся каким-нибудь добрым поступком не искупал вину. Собирался совет и без вызова провинившегося решал: флажок снять, о случившемся забыть. Узнав об этом, зона облегченно вздыхала.