Дикарь

Это было именно то, к чему стремилась, рвалась и его собственная душа. Не все ли равно, в какой форме помогать дорогой родине… Ах, против этого, он был уверен, его мать и близкие не имели бы ничего!

Дима стоял молча, не двигаясь с места, и тяжело дышал. Вдруг он поднял голову и произнес:

— Конечно… конечно, я сделаю все, что в моих силах… И на мое жилище прошу смотреть, как на ваше собственное… И… и… очень, очень прошу вас, господа, принять и меня в вашу «Зоркую Дружину».

Едва только он успел проговорить эти слова, как все шестеро рванулись к нему и стали крепко по очереди трясти ему руку.

— Вы славный малый, Стоградский, и я рад, что встретился с вами! — произнес Марк, и его красивое лицо стало еще более прекрасным под влиянием удачи завербования Стоградского.

Счастливый и радостный вышел Дима на улицу, и первый, кто встретился у ворот, был его приятель Немин. Но нынче Дима не сразу узнал его. Он был в военной Форме защитного цвета.

— Не узнаете? — ласково обратился он к Диме. — И я призван, как запасный офицер нашей армии. Должен нынче же выехать к месту назначения. Ну, а вы как поживаете, Стоградский?

— Служу по-прежнему, благодаря вашей протекции. И, кажется, Август Карлович мною доволен.

— Значит, я могу быть спокоен за вас, не правда ли, мой молодой друг?

— О, вполне! — горячо вырвалось у Димы.

Неуловимое выражение прошло по бритому энергичному лицу, полускрытому широким козырьком офицерской фуражки.

— Ну, я доволен. Август Карлович обещал мне заботиться о вас. А я должен выехать нынче в столицу. Дайте мне пожать вашу руку, Дима, и обещайте не быть одним из тех взбалмошных юнцов, которые бегут на театр военных действий, где являются только обузой для тех частей, к которым пристают. Обещаете?

— О, да! Я так не поступлю. Обузой не буду…

Дима хотел еще что-то сказать, но Немин, вполне удовлетворившись ответом, стал прощаться, как-то благодарственно пожимая мальчику руку.

— Вы разрешите проводить вас? — нерешительно спросил Дима.

— Нет, мой дорогой. Мне еще предстоит не мало хлопот перед отъездом. Ну, прощайте, мой друг. Я успел полюбить вас за это время…

При этих словах Немин быстро нагнулся и поцеловал Диму в лоб.

Затем они расстались.

Дима направился за город, к избе кузнеца, где его давно ждала с обедом Маша, а тот, кто называл себя Неминым, повернул в сторону шумной городской улицы. Здесь он вошел в ближайшее кафе и потребовал перо и бумаги. А через несколько минут, он уже сидел и, низко склонившись над столиком, быстро строчил:

«Дорогой Петр! Я исполнял возложенную на меня миссию до тех пор, пока мог. Исполнял во имя нашей старой, долголетней дружбы. Но теперь я не волен больше распоряжаться собою. Долг и обязанности перед родиной призывают меня встать под наши знамена. Нынче уезжаю в полк. Не беспокойся за твоего пасынка. Передай глубокоуважаемой Юлии Алексеевне, что она может гордиться своим сыном. Красота души этого юноши оставит в моей памяти неизгладимый след. Я исполнил твое желание и, назвавшись чужим именем, следил за вашим мальчиком с самого его отъезда из Петербурга, ныне уже Петрограда. И благословляю мою судьбу, мою независимую жизнь за то, что они дали мне возможность отдавать вашему милому сыну все это время. Из моих предыдущих писем ты и жена твоя знаете все, вплоть до мельчайших подробностей, из жизни и времяпрепровождения Вадима. Он сам не подозревал, конечно, о том, кто я. Сегодня я выезжаю отсюда. Но еще раз повторяю: будьте спокойны за него. Он честен, умен, благороден и великодушен. Не беспокойтесь и за совместную жизнь Димы с этими двумя бродяжками, про которых я вам уже писал. Девочку-подростка Машу вы уже видели и знаете. Это хороший, честный ребенок, преданный Диме какою-то исключительною преданностью. Что же касается до мальчишки, то он целиком обязан Диме, который его кормит и поит, следовательно, ему и в голову не придет обидеть вашего мальчугана. Насчет зимы я уже говорил Августу Карловичу. Он возьмет их всех троих к себе в дом. Дима, как служащий у него в канцелярии, получит даровую комнату. Деньги у Димы тоже еще есть. Жму твою руку, Петр, и приветствую Юлию Алексеевну, Ни и мальчиков. Даст Бог, меня пощадят немецкие и австрийские пули, и я еще свижусь со всеми вами. До свиданья. Твой Александр Бравин».

ГЛАВА V

Они идут!

Был ненастный вечер конца августа. Дождь лил весь день, как из ведра. К вечеру погода несколько приутихла, но мелкий дождь не переставал сеять. Ветер злобно дул с севера, и холодная сырость стояла в осеннем воздухе.

В этот день позже обыкновенного окончив работу, Дима возвращался к себе. Невеселые думы роились в голове мальчика. Прошло больше двух недель, а дело «Зоркой Дружины» не подвинулось ни на шаг. Правда, устав был составлен, отпечатан на пишущей машинке и роздан членам её. Были приобретены некоторые вещи: высокие сапоги и кожаные куртки, жестянки с консервами, сухари. Раздобыли и кой-какое оружие. Все это тщательно хранилось у Димы под бдительным надзором Маши и Сергея.

Но главного члены «Зоркой Дружины» так и не добились, то есть разрешения Августа Карловича отпустить их из пансиона. Верт и слышать об этом не хотел.

— Без ваших родителей или родных не имею никакого права вас отпустить, — упорно отвечал он на доводы Марка Каменева, отличавшегося своим красноречием и выступившего в качестве депутата «Зоркой Дружины».

— Ну, ладно, добром не хочешь отпустить, уйдем тихонько. Тогда и пеняй на самого себя! — нередко грозил кулаком перед директорскими окнами Малыш.

— Не хотелось бы мне этого. Хорошее дело не следовало бы начинать с обмана, — заикнулся было Марк, но тотчас же его голос утонул в общем хоре других.

— Раз он артачится, что прикажешь делать? — возмущались остальные члены «Зоркой Дружины».

Ремонт в пансионе затянулся, и занятия в классах, а вместе с тем и возвращение с каникул пансионеров были отложены до первого сентября. Накануне этого съезда и было решено шестью мальчиками так или иначе ускользнуть из вертовского дома. Первым пристанищем была выбрана квартира Димы. Последний должен был отказаться от службы у Августа Карловича за неделю до «события». Все, казалось, было распределено и размечено по плану, все улыбалось впереди, а между тем Дима далеко не был спокоен.

Несмотря на то, что горячая мечта его о принесении наравне с другими пользы дорогому отечеству теперь осуществлялась, мальчика донимала большая тревога. Это было беспокойство о судьбе Маши. Ведь когда он уйдет отсюда с «Зоркой Дружиной», она останется совсем одна. На Сергея мало надежды. Лентяй и лежебок, не покидавший все эти месяцы избы кузнеца, Сережка, сейчас словно преобразился. Он исчезает чуть ли не с восходом солнца и возвращается поздним вечером. Дима знает, что Сергей бродит по окрестным поселкам, и побирается там милостыней. Что же делать теперь? Кому поручить Машу?

Смутный, далекий образ милой, обаятельной женщины с кроткими ласковыми глазами мгновенно встал, как в тумане, в воспоминаниях Димы.

«Зоя Федоровна Ганзевская — вот кому бы можно было поручить Машу, — мелькнула быстрая мысль в мозгу мальчика и за нею следом другая. — Необходимо найти ее, эту милую Ганзевскую. Ведь она где-то неподалеку отсюда живет. Она говорила тогда, что живет недалеко от города N, а город N от здешнего города верстах в пятнадцати не более. Ах, как досадно, что нет более подробного адреса!»

С этими мыслями Дима дошел до убежища и прежде, нежели войти в избу, заглянул в крошечное оконце.

Небольшая, сложенная из кирпичей, печурка ярко горела, потрескивая пылающим в ней хворостом. На печурке стоял котелок с варевом. Возле сидела Маша и, низко склонившись головой, чинила белье Димы.

— Добрый вечер, Машута! — бодрым и веселым голосом бросил Дима, появляясь в дверях их общего жилища.