Наско-Почемучка

Владо подошёл поближе, положил руку на стальное плечо трактора.

— Твои уже под Харьковом бьются, братушка. Уже пять дней сражаются. А ты, так сказать, остался в тылу…

— Мой тёзка сегодня тридцать гектаров вспахал, хоть и не на фронте, — отозвался Иван.

— Ты ему скажи, своему тёзке: «Я не боюсь, парень. Русские поили коней из Дуная и будут поить».

…Бай Владо кончил подметать канцелярию в школе, поставил метёлку в угол и перенёс стул к шкафу. Погасил лампу. Поглядел в окно на притихшую улицу, на цыпочках подошёл к стулу, встал на него и снял со шкафа упакованный в чёрное стеклограф. Повернул два раза ключ и вышел. Улица была безлюдной. Владо подошёл к своему дому, отворил дверь в сени и без шума разул грязные ботинки. Но его жена и ещё один человек, притаившийся на чердаке, сразу же услыхали.

— Владо, собрать тебе поужинать?

— Нет, я не хочу есть. Ребятишек и товарища Камена накормила?

— Да.

— Тогда ложись спать.

— Лечь-то я лягу, а вот заснуть-то мне как? — вздохнула жена и, отворив низенькую дверь, пошла в соседнюю каморку.

Чердачная лесенка скрипнула, по ней ловко спускался высокий и статный мужчина лет тридцати пяти.

— Принёс?

— Всё в порядке.

— Кто-нибудь сторожит снаружи?

— Васко на улице. Будь спокоен, врасплох не застанут.

Завесили окна двумя тёмными тряпками. Зажгли керосиновую лампу. Бледный огонёк осветил комнату, в которой стояли старинный, во всю стену, шкаф, стол, два стула и большой глиняный кувшин для воды.

Камен положил на стол пакет, который он притащил с чердака. Снял куртку, швырнул её на стул, закатал рукава рубашки и стал распаковывать стеклограф.

Владо тоже знал своё дело. Он стал подавать ему чистые листы, а затем брал отпечатанные и складывал стопкой.

Камен проглядел первые листы и остался доволен. Некоторое время работали молча.

Через полчаса поменялись местами. Владо взял в руки валик, а Камен стал подавать ему листы.

Владо накладывал лист на матрицу и прокатывал по нему валиком. Камен брал этот лист и тискал заглавие, вырезанное на деревянной трафаретке.

Один номер газеты был готов.

И ещё один. И ещё один.

Газета «Друг народа» номер 8. «Нелегальный орган партизанского штаба».

«Болгарский хлеб — болгарскому народу!

Хлеборобы, не давайте ни одного зерна хлеба продажному правительству, потому что ваш хлеб едят убийцы народа — немецкие фашисты.

Продавайте продукты городскому населению по справедливым ценам, помните, они ваши братья.

Избирайте комитеты Отечественного фронта и под их руководством включайтесь в общую борьбу».

Ещё один лист.

И ещё один.

Кипа газет всё растёт. А женское сердце в соседней комнате замирает от каждого звука.

И мальчик не ложится спать, он стоит под окном и вглядывается в темноту.

— Значит, так, бай Владо, — говорит Камен. — Ты был плотником, а теперь сделался журналистом.

Владо берёт новый лист и укладывает его на матрицы.

— Ну, журналистом я, положим, не стал, а вот в печатном деле разобрался маленько. Не знаю, правда, как чёрную краску от рук отмою.

Оба стали паковать готовые газеты в небольшие свёртки.

— Ты, бай Владо, — всё равно как когда-то были подставные редакторы. Газеты тогда были легальными, но цензура часто не пропускала набранные уже материалы, а то и весь номер полностью. Полиция арестовывала главных редакторов, отдавала их под суд. И вот, чтобы выпуск газеты не прекращался, главными редакторами назначали подставных лиц. С их согласия, разумеется.

Газеты были все упакованы. Пакеты составили стопкой у стены, и оба сели отдохнуть.

— Вспоминается мне один такой редактор, — продолжал Камен. — Портным он был. Коммунистом. Сам пришёл и предложил свою кандидатуру. «Я, говорит, насчёт писания статей — ни аза в глаза, всего три класса окончил, но нашу рабочую газету я читаю и всё думаю, чем бы ей помочь». Зачислили его главным редактором газеты. А бай Серафим, так звали портного, занялся, как и прежде, портняжным своим ремеслом. Но однажды на заре вломились в его домишко незваные гости. Полицейские, грубо подняв его с постели, совали ему в нос свежий номер газеты.

— Да, я главный редактор, — сказал Серафим и пошёл с ними.

Во время допроса следователь, сверля его ледяным взглядом, сказал:

— Знаешь, приятель, напиши-ка ты мне сейчас статейку, вроде тех, что ты помещаешь в своей газете. Очень мне интересно взглянуть, как ты это делаешь.

Бай Серафим вздохнул и покачал головой.

— Что ты вздыхаешь? Не умеешь писать, что ли?

— Почему ж это не умею?

— Тогда пиши. Ждёшь, пока стукнут по шее, да?

— Я бы написал, но вот как раз сегодня у меня нет настроения.

Следователь бесился, а бай Серафим продолжал невозмутимо:

— Ты про эту, что ли, статью? Эту я по почте получил. Мне она понравилась, вот я её и отправил прямо в печать.

«Главный редактор» сидел под арестом, а мы, загруженные работой, даже и не знали этого, и газета продолжала выходить с его именем.

Тогда следователь велел привести к себе Серафима и с торжеством показал ему свежий номер.

«Редактор» спокойно пожал плечами:

— Ничего нет удивительного — я написал статьи на целый месяц вперёд…

Владо глядел на оживлённое лицо Камена и думал — как он умеет смеяться и всегда быть бодрым. А ведь он добрых десять лет просидел в тюрьме. Вышел оттуда в сороковом году, женился, а в сорок первом уже ушёл в подполье. И жену его выслали, куда-то на другой конец страны. И сам жил под чужим именем, известно о нём только, что он товарищ Камен из ЦК.

К трём часам ночи работа была окончена.

В четыре часа в окно постучал Иван. Отдали ему пакеты с газетами. Иван вскочил на велосипед и пропал в студёной ночной темноте.

Только тогда Владо позвал сынишку с улицы. Васко пришёл промёрзший, со вспухшими от бессонья глазами.

На деревне уже первые петухи пропели.

— Гана, ты что не спишь?

— Тише, пусть хоть дети спят. Топаешь, как медведь!

— Весело мне! Камен назвал меня журналистом. Хочешь, расскажу тебе об одном главном редакторе?

— Лучше ты мне расскажи, что мне сегодня готовить детям!

— Ну что ты сердишься? Хочешь казаться хуже, чем ты есть? — Владо положил свою тяжёлую руку ей на плечо: — Страшно тебе?

— Нет, холодно.

В этот же поздний час велиновский староста говорил по телефону. Встал в своём кабинете по стойке «смирно» и кричал в трубку.

— Да, господин уездный начальник!.. Слушаю, господин Стоев!.. У них не столько кооперация, сколько конспирация. Вы правы, господин Стоев. У них два счёта: один — для нас, другой — для партизан… Да, много, господин начальник… Нет, не только Владимир Недялков и Иван Пеев. И директор школы с ними заодно, хоть и прикидывается тихоней. Всё село красное… Вызвать к себе? Вызывал, господин начальник. Но тут требуются особые меры. Слов они не понимают… Вы же знаете, на предыдущих выборах было то же самое. Сами помните, какие безобразия они творили и провалили нашего кандидата. Самый воздух в этом селе рождает большевиков… Трактор? Работает, господин начальник. И на рисовых полях, да, и под пшеницу пашут… Нет, нет, надписи все стёрлись… Слушаю. Так точно, господин начальник, поглядим ещё…

(Продолжение следует)

Из дневника Наско-Почемучки

…Я не могу сказать Василу, чтоб он прочёл книги о Митьке Палаузове, об Иванке Пашкуловой, о партизанах из Ястребино. Эти книги ещё не написаны. И герои эти ещё живы и дышат с Васко одним воздухом.

Я встретил Васко возле школы, мы пошли рядом по улице.

Пересекли площадь.

Слева к стене прилепился каменный колодец с воротом. Женщина с трудом поворачивала ручку, ворот скрипел протяжно и наматывал железную цепь с привязанной к ней тяжёлой бадьёй. Справа расположился трактир «Единая Болгария». За стойкой с довольной усмешкой стоял хозяин. На его верхней губе чернели гитлеровские усики.