Иван Тигров (рассказы)

Наши отвечали редкими выстрелами, сберегая патроны для последней схватки.

— Я — Узденов, слушаю! — раздался в наушниках резковатый голос.

— Внимание, внимание, с вами будет говорить ваш земляк, голос которого вы узнаете… Говорите только по-казахски, нас фрицы подслушивают.

— Вас понял, — ответил Узденов.

Кузнецов прислонил трубку к губам Джафарова, и тот, собрав все силы, так что пот на лбу выступил, стал объяснять земляку, как танкам можно пройти на выручку прямо через магазин, минуя ворота, где прячутся «тигры».

Узденов отвечал спокойно и соглашался, словно его звали на прогулку.

Немецкие солдаты совсем близко…

— Не волнуйся, дружба, — сказал Джафаров, кладя трубку, — у нас друг едет к другу чай пить за сто вёрст, а здесь совсем близко и дело не терпит, сейчас прибудет на танке.

А фашисты уже вот они, лезут в дом со двора. Пробрались по канализационным трубам и теперь, серые, грязные, как крысы, карабкались в окна дома, срываясь с карнизов и подсаживая друг друга.

Не успев снять наушники, Кузнецов схватился за автомат, но выстрелов не последовало — патроны вышли все. Он хотел крикнуть товарищам, но все были заняты: отбивали атаку фашистов с улицы.

«Вот и смерть пришла!» — подумал Кузнецов. И такая его взяла досада, что схватил он свою походную рацию, которую берёг и лелеял всю войну, и обрушил её на ненавистные каски со свастикой.

Но в это время над головой радиста взвизгнули пули, ударили в потолок, и его засыпало штукатуркой, словно он попал под пыльный душ. Всё скрыло белой пеленой.

Это ворвался во двор советский танк и, поворачивая башню, стал сметать фашистских солдат с окон и карнизов пулемётным огнём.

Появление его было для них полной неожиданностью. Фашистский радист долго ломал голову: на каком это шифре переговариваются русские радисты? Учён был, хитёр немец, а казахского-то языка не знал. Всё слышал, а ничего не понял и не успел предупредить своих, как в тыл им прорвался наш грозный танк.

Опоздай он на минуту — погибли бы наши герои.

Это был командирский танк самого Узденова, других не было под рукой.

Когда контратака была отбита и Кузнецов пришёл в себя, он больше всего жалел, что сгоряча разбил свою рацию о фашистские головы.

— Ничего, была бы своя голова цела. Рацию новую наживём, дружба, — утешил его Узденов и, деловито оглядываясь, тут же спросил: — Нет ли здесь местечка, откуда стрельнуть по рейхстагу?

…Джафарова удалось спасти, раны его оказались не смертельными. Кузнецов остался в Берлине, а Джафаров поехал домой, порядочно заштопанный докторами, но живой и весёлый. И всю дорогу пел.

Интересная это была песня: слова казахские, а мотив рязанский.

Многим было любопытно, о чём поёт в ней казах, но он не мог перевести точно и всё ссылался на своего дружка Кузнецова, оставшегося на службе: вот тот бы точно перевёл.

— Одним словом, про дружбу, хорошая песня!.. — говорил Иргаш и снова пел.

Чемоданчик

После удачной облавы на волков в Мордовском заповеднике собрались мы у костра, к которому натащили туши убитых зверей. И все дивились необычайной величине и ужасной зубастой пасти одного убитого волка. Лобастый, как бык, лохматый, как медведь, был он страшен даже мёртвый.

Выстрел в упор двух стволов картечью не свалил его. Волчина грудью сшиб охотника и чуть не растерзал.

— Людоед! — поёживаясь, говорил потерпевший, егерь заповедника, одолевший волка в рукопашной схватке. — По всей хватке видно — людоед, прямо за горло меня норовил… Да промахнулся, шарф у него в зубах завяз. Шинель когтями, как ножами, разрезал.

Старая фронтовая шинель висела на охотнике клочьями.

— Ну, брат, натерпелся ты страху! — посочувствовали егерю товарищи по охоте. — Прямо как на войне.

— Почему как на войне? — встрепенулся старый фронтовик. — Разве на войне одни страхи? На войне с нашим братом всякое бывало. Иной раз в такое положение попадёшь — и самому смешно и другим потешно.

— Да ну, уж ты скажешь…

— А вот скажу!

Бывалого фронтовика только затронь. Вскоре забыт был страшный волк. Все уже слушали необыкновенную историю про войну. А сам рассказчик, посиживая на тёплой волчьей шкуре, оказавшейся удобной для сидения среди глубоких снегов, увлёкся больше всех.

— Штурмовали мы Кенигсберг, фашистскую крепость на славянской земле. Бой был такой, что снаряды сталкивались, осколок за осколок задевал. И всё-таки мы вперёд шли.

— Да как же вы шли?

— А вот так: где под домами — подвалами, а где в домах — в стенах ходы пробивали. И какие только форты — укрепления — брали! Тут и «Луиза», забетонированная от верха до низа. Тут и форт «Фердинанд», прямо впереди нас.

Тут и форт «Еж», голыми руками не возьмёшь. Пушки и пулемёты на все стороны иглами торчат…

Выходим так к центру города, в район Тиргартена, и вдруг видим: из дыма, из пламени обезьяны прямо на нас бегут и кричат пронзительно, как дети. Город весь горит. Из подвалов жаркий огонь пышет — подмётки жжёт. А они, бедненькие, босые. С крыш раскалённая черепица летит. Трамвайные провода на столбах висят. Коснутся лапками — обжигаются: всё от пожара раскалилось.

Стали солдаты обезьян ловить, в шинели кутать да в тыл отправлять. Всхлипывают обезьяны, прижимаются к нам, что твои сиротки.

Фашисты, отступая, хотели их перестрелять — из автоматов по клеткам… Но не всех удалось, выскочили.

И не успели мы это чудо освоить — появляется другое. Из железных ворот лезет на нас танк не танк, самоходная пушка не пушка, а что-то громадное. Пыхтит, как мотор. Голова поворачивается, как танковая башня. А глазки сверкают узкие, как смотровые щели.

«Вот я его противотанковой!» Один солдатик за гранату схватился. А сержант, который этой группой командовал, говорит: «Отставить! Это бегемот — зверь ценный, зоологический…»

Ну, тут все солдаты поняли, что за чудо, и стали смеяться. А пули свищут и осколки летят. Бой не кончился.

Сержант, увидев на воротах надпись — «Тиргартен», сейчас же по радио в штаб доложил:

«Так и так, с боем вышли в намеченный район. И, между прочим, нами захвачен бегемот».

И только он это сказал, тут же по радио получает приказ: «Назначаетесь комендантом!»

Есть на войне правило такое: какой командир форт или город первым захватил, тот и комендант.

Ну какой же форт или город — тут животное, бегемот…

Не успел разъяснить это сержант начальству, как ударило осколками по рации — так связь и кончилась.

Поправил он каску, встряхнул головой:

«Вот тебе раз, напросился на должность».

Но приказ есть приказ — надо выполнять.

Штурмовая группа дальше пошла, а он передал команду своему помощнику — и к бегемоту.

«А ну, говорит, трофей, слушать мою команду! На место! В клетку! С четырёх ног шагом арш!»

Зверь не слушается.

Солдат-то знает, что он комендант, а бегемот-то не знает. Стоит и горячо попыхивает на него из ноздрей, а сам ни с места.

Вокруг снаряды рвутся — того и другого убить могут.

Что делать? Мимо шли танки. Сержант постучал в броню, умолил командира развернуться и машиной этот живой танк попятить. Так и сделали. Подтолкнули бегемота к его вольере, прямо к бассейну с водой. В этой ванне целее будет.

А тут, на счастье, вскоре и бой кончился, фашисты белый флаг выкинули.

Всем войскам отдых, ликование, а на коменданта — самые заботы. От всех страхов заболел бегемот. Не пьёт, не ест, головы не поднимает. Что делать? Вызвал сержант ветеринарного врача. Увидел тот пациента и как вскрикнет:

«Это что за шутки? Я лечу боевых коней… А меня к чудовищу привели!»

Ну, потом обошёлся. Осмотрел внимательно. Много дыр от пуль нашёл. Фашистские автоматчики бегемота застрелить хотели, зло на нём вымещали…

«Ничего, — сказал ветеринар, — пули у него в мясе застряли, они салом затянутся. Самое опасное — явление шока. На почве нервных потрясений теряется интерес к жизни и раненый может умереть. Надо у него вызвать аппетит…»