Как я был вундеркиндом

Валентина Михайловна ударила по клавише, я услышал знакомый звук "до", но я зажмурил глаза и пролепетал:

— Ре.

Глаза я не отжмуривал. Мне было неловко смотреть на Валентину Михайловну. И вдруг я услышал голос учительницы:

— Правильно.

Я чуть не свалился со стула. Как же правильно, когда я бессовестно вру? Но удивляться я долго не мог, потому что Валентина Михайловна ударила по другой клавише. Прозвучал решительный и прекрасный звук "ре". А я пропищал:

— Си.

И вновь услышал:

— Правильно.

Что происходит? Я вру напропалую, говорю, что взбредёт в голову, несу околесицу, а Валентина Михайловна считает, что я отвечаю правильно.

Я почувствовал, что на меня снизошло вдохновение. Я ощутил, что у меня выросли крылья.

И теперь, едва Валентина Михайловна ударяла по клавише, я уже не лепетал, не пищал, не бормотал, а весело и нахально говорил лишь бы что.

А когда Валентина Михайловна велела мне проиграть всю гамму с начала до конца — до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до, я сыграл её задом наперёд — до-си-ля-соль-фа-ми-ре-до.

В душе я ужаснулся — что сейчас будет? Гром и молния — вот что сейчас будет. Ничего подобного! Снова я услышал:

— Правильно.

Но вот Валентина Михайловна попросила, чтобы я сыграл песенку "Жили у бабуси два весёлых гуся". Это была моя любимая песенка. Я пел её ещё тогда, когда не учился играть на пианино. В общем, это была любимая песенка моего детства.

Я заколебался. Очень мне не хотелось обижать добрую бабусю и ощипывать двух весёлых гусей. Мне их было жалко.

Но меня несло неудержимо. Я уже заврался, и дороги назад мне не было.

В общем, я так сыграл песенку, что два весёлых гуся превратились в двух страшных, злых разбойников с большой дороги, а бедная бабуся стала их атаманшей.

Мне оставалось совсем немного до конца. Я уже расправлялся с разбойниками, как вдруг услышал голос учительницы:

— Ты ужасно фальшивишь!

Ага, по-музыкальному фальшивишь, это значит врёшь. Вот теперь правильно — я вру.

— Что с тобой, Сева?

Валентина Михайловна приложила руку к моему лбу:

— Ты здоров?

И тогда я почувствовал, как загорелись мои уши, потом зажглись мои щёки, и вскоре я весь пылал от макушки до кончиков ногтей.

Пощупав мой лоб, Валентина Михайловна установила, что я здоров, и велела мне сыграть "Жили у бабуси два весёлых гуся" с самого начала и, разумеется, правильно.

Я попытался про себя спеть песенку. Ничего не получалось. Я начисто забыл мелодию. Я испортил её, переврал, и остались от песенки, как от бедного козлика, рожки да ножки. Я почувствовал, что никогда не сыграю песенку как надо.

— Начинай, — торопила меня учительница.

И я начал. В общем, это был кошмар пополам с ужасом. Я неутомимо барабанил по клавишам, и выходила у меня сплошная абракадабра. Я мучился, я страдал, но барабанил.

Валентина Михайловна рассердилась:

— Прекрати издеваться над музыкой!

Когда я перестал издеваться, учительница строго сказала:

— Ты сегодня совершенно не подготовился к занятию. Ставлю тебе двойку.

Я проглотил двойку молча. Мне нечего было сказать в своё оправдание. Я получил то, что хотел, но мне ни капельки не было радостно.

— Ты меня огорчил, — сказала Валентина Михайловна. — Ты всегда был такой примерный. Что у тебя произошло?

— Я учу, учу, а у меня ничего не получается, — оправдывался я. — Вы же сами говорили, что у меня средние способности к музыке…

Валентина Михайловна замялась, но потом возразила:

— Ты очень вырос за то время, что мы занимаемся…

Я почувствовал, что учительница колеблется, а значит, надо переходить в наступление.

— Но лауреатом Международного конкурса я никогда не стану, так зачем мне заниматься музыкой?

— Нет, — горячо воскликнула Валентина Михайловна, — музыкой всегда есть смысл заниматься, потому что музыка — это…

Валентина Михайловна развела руки, будто хотела поймать ускользающее слово, и наконец поймала:

— Музыка — это чудо…

Но я не собирался сдаваться. Я решил зайти с другого конца.

— Конечно, музыка — это чудо. И я благодарен вам, что вы учили меня ценить красоту музыки. Но вы же знаете, сколько у меня других занятий. У меня нет ни минуты свободного времени. И если, — я осторожно глянул на Валентину Михайловну, — я буду освобождён от музыки, к которой у меня нет больших способностей, мне сразу станет легче жить… Неужели вам меня не жалко?

— Я всегда восхищалась твоей выдержкой, собранностью, — сказала Валентина Михайловна и задумчиво добавила: — Может, и вправду тебе надо оставить занятия музыкой? Ужасная нагрузка на неокрепший организм…

Я понял, что победил.

— Вы сообщите, пожалуйста, об этом бабушке.

Я поспешно вскочил на ноги, боясь, что Валентина Михайловна передумает.

— Мне было очень приятно у вас заниматься, — сказал я, отворяя двери.

— Мне тоже, ты славный мальчик, — услышал я, когда пробирался по тёмному коридору.

— Передайте привет Юле, — крикнул я на прощанье.

Сколько я занимался — всего ничего, а столько снега намело во дворе.

По-разбойничьи свистела позёмка, снег норовил забраться мне за шиворот, но я ничего не видел и не слышал.

— Вышло, вышло, — распевал я во всё горло. — Вышло, получилось… Ай да Гриша, молодец!

Ночью мне приснились гуси.

Они были ощипаны и пели противными голосами, ужасно фальшивя, песню про самих себя. А на них с печалью глядела бабуся. Я внимательно присмотрелся. Так это же не бабуся, а Валентина Михайловна!

ПРОНИЦАТЕЛЬНЫЙ ВЗГЛЯД

Перед дверью квартиры, где жил Лев Семёнович, решимость покинула меня. Сперва я летел как на крыльях. Удачи в плавании и музыке, когда мне так ловко удалось обвести вокруг пальца моих учительниц, вдохновили меня на новые проделки.

Но едва я очутился перед дверью квартиры Льва Семёновича, как заколебался. Я знал, что дипломаты — проницательные люди, что они видят человека насквозь. От их взгляда ничего не ускользает. Ну и что с того, что Лев Семёнович на пенсии? Проницательность с годами только возрастает.

Я подумал, что даже Гришу Лев Семёнович раскусил бы с первого взгляда. Не удалось бы Грише провести старого дипломата.

Но стоило мне вспомнить Гришу, как в ушах моих зазвучал его ехидный голос:

"Ну чего трусишь, вундеркинд? Дело движется как по маслу! Ещё усилие — и ты вольный человек".

И я нажал на кнопку звонка. Как всегда, дверь отворил сам Лев Семёнович. Сперва он поинтересовался моим здоровьем и, удостоверившись, что оно вполне благополучное, осведомился о здоровье моих родителей, а также бабушки и дедушки, поинтересовался, как они переносят эту странную зиму, когда то минус, то плюс, то мороз, то оттепель.

Я самым подробным образом, как того и требовал Лев Семёнович, поведал о здоровье своём и всех моих родных. А потом спросил, как себя чувствует Лев Семёнович, на что мой учитель, как всегда, произнёс:

— Здоров дух, здорово и тело.

Лев Семёнович снял с меня пальто и шапку и провёл в узкую комнату, где мы обычно занимались.

Как всегда, сперва учитель попросил меня почитать. Я откашливаюсь, прочищаю горло. На меня нападает страх. Едва я начну читать, он меня раскусит.

Я приступаю к чтению. Я произношу все буквы подряд. А кто знаком с английским языком, тот знает, что нет ничего ужаснее для английского, как читать букву за буквой. Потому что по-английски написано, например, шесть букв, а произносится всего четыре, остальные же просто для красоты. Если же читать все буквы подряд, то получится какой-то другой язык, а не английский.

Мне удалось прочесть всего три предложения, как Лев Семёнович остановил меня:

— Стоп!

Старый дипломат принялся внимательно изучать моё лицо. "Включил свой проницательный взгляд", — догадался я, и у меня всё внутри оборвалось.