Волшебная шубейка

— Братцы, смотрите, в какой раскрасивой шляпе наш Цуцик сегодня пожаловал!

«Ладно, — сказал я себе, глядя, как в бойницу, в щель, что оставалась между шляпой и шубейкой. — Вот сразу и проверим, на что ты годишься, вислоухая!»

И, швырнув книжки в сторону, я без лишних слов кинулся на долговязого Цинтулу. Сгрёб я его в охапку, да так шмякнул оземь, что он аж крякнул! Ну, я слегка намял бока длинному оболтусу для порядка, а потом, отпуская, предупредил:

— Если мало было, скажи. В другой раз ещё добавлю!

Поднялся на ноги долговязый, ни слова в ответ не промычал, только всё бока ощупывал. Уселся за парту, книжку достал, как самый примерный мальчик на свете. Понял, что кончилась его власть. А ребята меня окружили, будто полководца-победителя. Каждый норовит шубейку мою потрогать да, будто к слову пришлось, сказать:

— До чего же красива! И шляпа какая у тебя славная!

А тут пришёл господин учитель и первым меня отвечать вызвал. Взглянул я на свою шляпу на вешалке и так затараторил, что и не остановишь! Смотрит на меня учитель, глазам своим не верит: словно подменили меня.

А я не стал следующего воскресенья дожидаться и сразу же после уроков на всех парах помчался к дядюшке Дюри, в его владения. Бегу, ещё издали шляпой ему машу.

— Ну, как делишки, ваша честь? — весело подмигнув, спросил меня старый сторож. — Помогла знаменитая шляпа?

— Помогла! Да ещё как! — гордо закричал я. — Теперь я уже больше не Цуцик!

Тут дядюшка Месси расхохотался и снял у меня с головы волшебную шляпу.

— Раз так, значит, не нужна она тебе больше. Нечего тебе в ней ходить, людей смешить! Неужто ты и впрямь думаешь, что в этом дырявом колпаке какая-то сила чудодейная скрыта? Сумеешь ты теперь постоять за себя и без шляпы! Помни только: что бы ни случилось, не бойся ничего на свете!

ПОРОЙ И ПРОСТОРНАЯ ШУБЕЙКА ПОД МЫШКАМИ ЖМЁТ

История с чудо-шляпой заставила меня немного призадуматься. А что, если фея, живущая в шубейке, — такой же обман?! Вдруг окажется, что в этой овчине нет никаких фей.

По вечерам, укладываясь спать, я не раз дотошно осматривал шубейку: не подаст ли она мне какой-нибудь знак? Но шубейка была крепка по-прежнему: ни один шовчик на ней не распустился, каждый цветочек был как новенький, будто его только что вышили. Хотя носил я шубейку и зимой и летом, не слушая увещеваний доброй тёти Мальвинки, что, мол, это не по-барски. Тётушке я всегда объяснял, что дал покойному отцу обещание носить шубейку не снимая, пока она сама с плеч не свалится, и что обещание его я никак не могу нарушить.

— Ох и упрям же ты, Гергё! Как воротник накрахмаленный! — недовольно качала головой тётушка Мальвинка и спрашивала, не собираюсь ли я, даже когда сделаюсь исправником, всё ту же шубейку носить?

Тётя Мальвинка полагала, что задала мне ужас какой хитрый вопрос. Только я ещё хитрее ответ ей придумал.

— Отчего же мне и тогда не носить шубейку? — говорю, — Ведь ягнёнок, ставши овечкой, не меняет своей шубы.

На том каждый раз и заканчивался наш спор. Тётушке Мальвинке ничего другого не оставалось, как достать из черепаховой сахарницы кусочек сахара и угостить и меня и канарейку. Как видно, за такие мои ответы она и считала меня очень умным мальчиком.

А что я скоро вырасту из шубейки, мне тоже нечего было бояться. Покойный отец скроил шубейку такой просторной, что в ней и двое мальчишек вроде меня свободно уместились бы. И всё же нет-нет да и случалось, что просторная шубейка тесноватой мне начинала казаться.

Один раз, к примеру, играл я со своими приятелями в лапту возле глиняных карьеров, на окраине города. Вдруг, вижу, выходит из одного карьера на дорогу какая-то женщина. Присмотрелся к ней попристальней: платок у неё ну точно как у моей матушки!

— Не зевай, Гергё, подаю! — крикнул мне Дюрка Вескень, адвокатский сын, подбрасывая мяч.

Ударил я лаптой но мячу, полетел он пулей — вот-вот из виду скроется. Ребята шеи вытянули, с мяча глаз не спускают, а я от той женщины в маменькином платке взгляда оторвать не могу. Издали — ну вылитая матушка моя! А ведь она в прошлое воскресенье и впрямь сказывала, что собирается нашу мельницу снаружи глиной подмазать. А то, мол, кирпичи в стенах совсем расшатались.

— Кончай ворон считать, Гергё! — снова крикнул мне Дюрка.

Тут я снова стукнул лаптой по мячу, что ребятам до самых виноградников пришлось за ним бежать!

А я искоса всё на женщину на дороге посматриваю: едва плетётся, бедняжка. Отдохнуть остановилась, так тяжёлый мешок сам с её плеч на землю упал. Присела на него женщина, пот со лба платком отирает, слегка ко мне лицом повернулась. Ёкнуло тут моё сердце: так и есть, она, матушка моя! И тут будто кто в спину меня толкает: беги скорее, подсоби ей!

А я и готов бы побежать, да уже возвращаются назад ребята. И среди них многие из богатых семей, баричи. Что-то они скажут, если узнают, что та тётенька с мешком на спине — моя родная матушка?

Вернулись ребята, а я им говорю: давайте мяч в другую сторону бить, а то солнце мне глаза слепит и я мяча не вижу. На самом деле не от солнца я хотел отвернуться, а от матери своей. И я действительно оказался теперь спиной к дороге, зато остальные как раз к ней лицом повернулись. И Лацко Таран, сынок уездного капитан-исправника, первым заорал:

— Эй, Гергё, спорим, что я сейчас попаду мячом вон той тётке в спину?

«Я и без спора тебе верю», — хотел было сказать я и уже открыл рот, но в этот миг будто меня кто за горло душить начал. Схватился я руками за шею, ребята вокруг меня сгрудились, спрашивают:

— Что, никак, шершень тебе за ворот заполз?

— Нет, шубейка что-то тесновата вдруг стала, — говорю я, а сам верхнюю пуговицу расстёгиваю.

Но и это не помогло. Оглянулся я, а матушка уже встала, за мешок берётся. Поднял я лапту по мячу ударить, а тут что-то вдруг как кольнёт мне в руку. Может, и впрямь шмель под шубейку забрался?

— Да скинь ты с себя эту овчину! — крикнул мне Сила-Цинтула. — Она тебе только мешает. И как тебе охота летом в шубе париться?

— Скинь, скинь! — загалдели и остальные ребята.

Обернулся я, снова стал лицом к дороге; вижу, мама уже мешок на спину взвалила, идти собирается. А у самой от тяжести ноги в коленях подгибаются — вот-вот упадёт, бедная. Тут я закричал изо всех сил: «Мама!», растолкал ребят и, сломя голову, не разбирая дороги, помчался к ней. Ребята — за мной. Ну, пока они меня догнали, я уже возле мамы был и со слезами на глазах начал умолять её:

— Разреши мне мешок с глиной до дому дотащить.

— Да что ты, дурачишка! — рассмеялась она. — Тебе этот мешок и от земли-то не оторвать. Да и перемажешь ты глиной весь свой наряд красивый.

И мама ласково так погладила шубейку. А та почему-то больше нигде не жала, была, как всегда, просторной, мягкой, и все вышитые на ней цветы снова весело глядели — свежие, яркие, как живые. И хотел было я ребятам рассказать про шубейку, но они все до одного к маменькиному мешку кинулись. Каждый вдруг пожелал дотащить его до нашего дома-мельницы. В конце концов Сила-Цинтула вскинул мешок себе на спину, а Дюрка и Лацко подхватили его снизу. Остальным ребятам досталось только за мешок сбоку держаться. Мне же и того не досталось, и я, обняв матушку, зашагал с нею рядом, вслед за ребятами.

Всю дорогу мама хвалила меня, приговаривая, какой у неё хороший сынок. А «хороший сынок» — на деле мерзкий мальчишка — готов был со стыда сгореть. И только потому не признался я маменьке во всём, что не хотел её радость омрачать. Ведь она не знала, куда себя деть от счастья, когда старую нашу мельницу вдруг заполнило столько детворы, сколько не побывало на ней и за сто лет. Лацко Таран тут же, не откладывая в долгий ящик, принялся обмазывать стены мельницы глиной, и если бы не наступивший вечер, мы всё ещё месили бы в корыте липкую глину.