Тинко

— Пусть читает тогда или займется чем-нибудь дельным.

— Читать? — переспрашивает дедушка. — Это чтоб он, как ты, высох совсем? Пари держу: ты короля от валета не отличишь!

— Поскорей бы весна, — сетует бабушка, — каждому бы тогда дело нашлось.

Дедушка разошелся не на шутку:

— Да разве по книгам уму-разуму научишься?

— Вот гляди, — и солдат показывает дедушке какую-то бумагу, — здесь все написано, что надо сеять в этом году.

Дедушка смахивает бумагу со стола, будто это мусор. Вот и готов скандал. Даже бабушкины уговоры не помогают.

— И что ты все в Крестьянскую взаимопомощь бегаешь? — сердится дедушка на солдата. — Я в ней состою, а не ты!

— Они говорят, что ты к ним никогда не заходишь, вот я и пошел.

Дедушка ничего не хочет иметь общего с шарлатанами из Крестьянской взаимопомощи. Они только знай караулят, как бы лошадь получить у крепких хозяев. С коровьими-то упряжками у них дело не очень спорится. Дядя-солдат возмущается, и дедушке ни в чем спуску не дает. Дедушка от волнения выплевывает свою жвачку прямо на пол и говорит:

— Ишь, ишь! Новую моду захотел тут ввести, колхозную моду! Но тут, брат, Германия, а не Россия! Тут, брат, крестьяне хозяева, а не колхозники. Хозяину — почет и уважение. Ему — кредит. Он сеет, что ему по нраву. Главное, чтобы было что убирать да чем рты голодные заткнуть. «Больше скота!» — кричите вы. А ведь у кого лугов нет, тому нечего заводить себе десять коров. В балансе оно что получается? Кто этого не понимает, у того ослиные уши из-под шапки видны. Чем ты коров кормить прикажешь? Хворостом?

— Заладил: луга да луга! — отвечает солдат и презрительно вздергивает верхнюю губу. — Перед тем как давать картошку и после соломы подкинь силоса, добавь немного клевера и люцерны — вот и все. Это куда лучший корм, чем сухая трава.

— Шаманство одно! Нет, ты скажи: откуда сено на зиму берется? — спрашивает дедушка солдата.

Дядя-солдат стучит пальцем по своей записной книжке и говорит:

— Зеленой массе надо дать закиснуть, а клеверу — высохнуть.

Дедушка хохочет:

— Го-го-го! Вот вкусно-то получается, пальцы оближешь! Так и написано там? Тоже мне умники! По-ихнему, надо коня задом в хлев заводить, а под хвост ему ведро вешать.

Короче говоря, пусть, мол, солдат не вмешивается не в свое дело. Он ведь стекольщик, а не землероб. Стекольщик сварил стекло — и все. А если шихта не вышла, он ее снова в печь. Наш солдат вскакивает, комкает свои бумажки, швыряет их дедушке под ноги. Бумажки на полу, словно живые, мало-помалу снова распрямляются. Тихо делается в комнате. Слышно, как бумажки шуршат. Дедушка сидит на стуле, точно петух перед дракой, и все только поправляет свои закатанные рукава. Дядя-солдат вдруг хватается за грудь. Кажется, что он сам выводит себя из комнаты. Я слышу, как его подбитые гвоздями башмаки стучат по лестнице.

Бабушка, кряхтя и охая, подбирает бумажки с полу, разглаживает их и относит к дяде-солдату на чердак. Я знаю: наверху она расплачется. А солдат наш снова станет смирным. Целыми днями будет ходить по дому, словом не обмолвится, и глаза у него будут грустные-грустные. Ведь все-то ему надо по-другому делать, все не по-дедушкиному! Отчего бы это?

Глава пятая

Снег выпал еще раз. Мягкий и пушистый, он скоро растаял. Мокро кругом, везде лужи, все течет, звенит. В ямках и канавках собирается вода. Наполнится такая ямка или канавка доверху — и отправляется ручеек путешествовать. В конце концов все ручейки добираются до большого деревенского ручья. А он набухает, бежит все быстрей и только чавкает и булькает от удовольствия. Он отламывает от берегов комки земли и крошит их в свою желтоватую, словно суп, воду. Зверушки всякие, проспавшие зиму в норках на берегу, пускаются вплавь кто на чем.

Несколько дней стоит такая тишина, что, кажется, можно бы услышать, как лопаются почки. Но почки еще не лопаются.

Дедушка сидит возле печки и ворчит:

— Не поспела еще весна! Дрянь погода!

Застоявшийся Дразнила бьет в хлеву копытами о перегородку: по дому будто удары грома разносятся.

И вдруг ночью завыл ветер. Это там, в верхушках деревьев, схватились весна с зимой. На землю падают старые ветки и разлетаются на мелкие куски. День и ночь в вышине не прекращается глухой стон. У окон и дверей испортился характер, никак не сладишь с ними. Лужи все исчезли: это ветер их слизал, словно корова языком. Нашему солдату погода не помеха в работе. Он все время на дворе: тут что-нибудь починит, там прибьет, здесь подберет, там подметет. За столом он молчит, думает о чем-то. По вечерам шуршит бумажками, листает книжки или куда-то уходит. Недавно притащил с чердака старые оконные рамы; где-то раздобыл стекло и теперь на гумне вставляет новые стекла в старые рамы.

— Еще свинарник надумает стеклить! Коровам люстры повесит! — язвит дедушка. При этом он сжимает в карманах кулаки и не перестает жевать свой противный табак.

— Уйми язык свой, злыдень! — сразу же начинает беспокоиться бабушка. — Еще уйдет он от нас. Пусть уж делает как знает.

Дедушка бормочет себе что-то под нос. Он все нерешительнее возражает бабушке: весна у порога, а с ней и ворох работы. Зимой он задавался, то и дело попрекал нашего солдата и бабушку: «Все вы тут мой хлеб жрете!»

Прилетел первый скворец. Он сидит на яблоне и поглядывает на скворечник. Оттуда вылетают взъерошенные воробьи и прогоняют его. Скворец отправляется за подмогой. Фффьюить! Вот он и снова тут. Но теперь уже не один. Щебеча и посвистывая, целая стайка его приятелей рассаживается на сливовых деревьях.

Зимняя квартира воробья в опасности: серо-коричневая головка молниеносно исчезает в летке. Завтра начнется война за скворечник. Весна воюет с зимой. Скворцы — с воробьями. Дедушка — с нашим солдатом.

Мне неохота больше играть в карты. За зиму они стали липкими от частой игры. Никак не отдерешь одну от другой: порой так и скидываешь по две сразу.

— Смотри, ветрянку схватишь! — кричит мне вдогонку дедушка.

Но я все равно бегу во двор. Сперва наш солдат даже и не замечает меня. Ветер гнет верхушки лип. Я тихонько покашливаю. Пусть наш солдат знает — это я пришел посмотреть, что он тут поделывает. А он оборачивается и, увидев меня, чуть улыбается. Тоненькими гвоздиками он закрепляет стекла в рамах. Затем отщипывает от большого куска немного замазки, скатывает тонкую колбаску и заделывает ею края рамы. Я подхожу ближе и запускаю указательный палец в замазку. Солдат ничего не замечает. Он постукивает молотком, повернувшись ко мне спиной. Захочу — полкуска замазки сразу отломаю. А она гладкая такая, холодит. Я тоже мну ее в руках. Она и у меня делается теплой. Теперь я из нее что хочу, то и вылеплю. Солдату снова понадобилась замазка: надо заделать следующее стекло. Я протягиваю ему готовую колбаску-замазку. Он берет. И я вижу, как блеснули его голубоватые зубы.

— А вдруг дед увидит?

— А я не пойду в дом.

— Так и не пойдешь?

— Не пойду, я тут хочу помогать.

— Помогать хочешь? А знаешь, что мы с тобой делаем? Мы вставляем стекла…

— Знаю я, дядя-солдат.

— А что я твой отец, ты все еще не знаешь?

— Да… слыхал…

Тихо на гумне. В садике посвистывает синичка.

— Ну ладно… Вот когда мы вставим стекла, у нас будет парниковая рама. Понял?

— И очень даже хорошо, что у нас будет парниковая рама. У садовника Мачке их много.

Так мы работаем с нашим солдатом. Он тихо свистит. А интересно, что он посадит в своем парнике? Я ему протягиваю новую колбаску-замазку.

— Хорошо у тебя получается! Прямо ливерная колбаса: так бы и откусил!

В садике уже началась свара. Воробей сердится: чирик-чик-чик! На присадную жердочку уселся скворец: вылезай, вылезай, воробышек! А воробей ведь не может всю весну просидеть дома, ему надо лететь за крошками. Вот тогда скворец и займет скворечник. В один день все переменится: скворец будет ругаться, высовываясь из летка, а воробей — прыгать на крыше домика и стучать по ней клювиком. Наконец все это надоест скворцу, он выскочит и как следует отдубасит воробья своим острым клювом. Перья так и полетят, и клубок птичьих тел свалится на землю.