Загадка старой колокольни

Когда двери наконец открывались, из комнаты валил папиросный дым, а на столе в пепельнице лежала целая гора окурков.

О чём они могли спорить? Благо, что чертежи колесиков сделаны, и теперь только изготовляй их. А они вновь сидят над ватманом.

Пользуясь перерывом, я вскочил в комнату и старался заглянуть в чертежи, но дедушка быстро сворачивал их, приговаривая каждый раз: «Не твоё, Жужу, мелется, не подставляй ковшик…»

Дядька Прокоп тоже чаще всего отделывался шутками. Только дядька Роман, к которому я всё больше и больше питал симпатию, как-то сказал:

— Да пожалейте парня… Вы же видите, как ему интересно…

— Всему своё время, — махнул дедушка рукою и спрятал чертежи высоко на шкаф. — Ну что он поймёт?..

— Да разве он маленький? — продолжал защищать меня дядька Роман. — Иди сюда, видно, с ними каши не сваришь. Бери стул и садись.

Я подставил к столу табурет.

— Так вот, — взял он карандаш и подвинул к себе клочок бумаги, — хотя твой дедушка по головке за это наверняка не погладит, но я открою тебе секрет: мы решили переделать старые куранты. Ты знаешь, что такое куранты?

Я, кажется, и слышал это слово, но сейчас не мог припомнить, что оно означает.

— Куранты, — объяснил дядька Роман, — это часы, которые умеют отбивать в колокола время или исполнять мелодию.

— А-а… — обрадовался я, — так вот почему дедушка по вечерам засиживается у радиоприёмника: он прислушивается к курантам на Красной площади…

Дядька Прокоп захохотал на всю комнату. Дядька Роман только скупо улыбнулся, а дедушка погрозил нам пальцем и покачал головою:

— Ах, уж эти сорванцы…

— Так вот, Жужу, — продолжал дядька Роман. — Как говорится, легче было бы новую хату поставить, чем старую перестраивать… А мы хотим к старым часам приладить новое приспособление, чтоб оно…

— Может, ты у Жужу попросишь помощи? — перебил его дедушка.

— Видишь, — отложил дядька Роман карандаш, — сердится твой дед. Злится, потому что, сколько мы ни бьёмся, ничего из нашей затеи не получается, никак не можем концы с концами свести…

…Мы с Лёнчиком уже заканчивали наше колесико. Однажды пришли к дедушке в его «кабинет», а в цехе как раз перерыв.

В комнатке, кроме дядьки Романа и дядьки Прокопа, был директор завода. Увидел нас, улыбнулся:

— А-а, молодой рабочий класс! Здорово, казаки! — и протянул мне и Лёнчику руку. Потом, повернувшись к дедушке, сказал: — Ну что ж, я не возражаю. Если такое дело — поезжайте… Если взялся за гуж, не говори, что не дюж… Отступать нечего… Выбирайте, Иван Стратонович, одного из этих двоих, — кивнул на дядьку Романа и на дядьку Прокопа, — себе в помощь и выписывайте командировку…

Директор завода взглянул на свои ручные часы, заторопился. Только он вышел, дядька Прокоп сказал:

— Хотя мне и хочется поехать, но так и быть, фараону Рамзесу Второму уступаю своё место… Пускай он… А сейчас пойдёмте пообедаем…

Ушли и они. Мы остались с дедушкой втроём. Я спросил:

— Куда надо ехать?

— Эге, Жужу, — подмигнул весело дедушка и потёр руки, — дела наши пошли на лад. Теперь на старом монастыре будет висеть государственная охранная грамота, и дотронуться до него — дудки! Памятник архитектуры! Понятно?

— А ехать-то куда?

— Ну ты и смола! Поедем, хлопчики, в Москву! И знаете куда конкретно?

— Куда? — встрепенулся Лёнчик.

— В Кремль, на Спасскую башню. Поглядим на тамошние куранты…

— На самую что ни на есть башню? — удивился я.

— А как же, к часовщику на консультацию!

Вечером мы с Лёнчиком стали умолять дедушку взять и нас с собой. Нам думалось, что уломать дедушку окажется нелёгким делом. Ведь нужно согласие не только дедушки, но наших родителей. Но всё решилось просто: дедушка, выслушав нас, подумал несколько минут, наморщил лоб, махнул рукою:

— Пусть будет по-вашему, я согласен, поехали… Но… — и показал взглядом на дверь комнаты, где находились мои родители.

Я понял его, радостно выкрикнул:

— Ничего, и папу с мамой попросим!..

Одним словом, на следующий день мы уже собирались в дорогу.

СЕРДЦЕ

Выехали вечером, а утром уже были в Москве. Взглянул я на привокзальные часы — девять без пяти.

— Вот и хорошо, — сказал дедушка. — Сейчас едем на выставку, устроимся с жильём, а потом в Мавзолей, к Ленину…

Нам с Лёнчиком хотелось пешком пройти по улицам столицы, чтобы всё увидеть, всё рассмотреть. Но дедушка решил воспользоваться услугами такси, потому что времени у нас было в обрез.

Дедушка сидел возле шофёра, а мы втроём позади: дядька Роман посередине, а я и Лёнчик по бокам, припав к оконцам. Но машина так мчалась, что не очень-то и уследишь.

За час с устройством в гостинице покончили и, пообедав, поехали на метро к Мавзолею, на Красную площадь.

Сколько народа в метро! Сплошная лавина течёт по эскалатору вверх и вниз, движущийся живой поток заливает вестибюль станции. И дедушка, чтобы мы с Лёнчиком не потерялись, взял меня за руку, а дядьке Роману приказал держать моего друга.

Вот и Красная площадь. Много раз мы видели её на фотографиях, рисунках в газетах, журналах, наконец, в кино, но всё же то, что мы увидели, не могло сравниться с живыми красками, звуками, дыханием её. Я почему-то неимоверно волновался. Сердце стучало быстро-быстро, словно я бежал всю далёкую дорогу, хотя на самом деле мы лишь немного прошли от станции метро.

— Давайте остановимся, — сказал я тихо дедушке.

Мы остановились. Он отпустил мою руку и снял с головы фуражку.

Несколько минут в каком-то торжественно-праздничном молчании мы осматривались вокруг. Кремлёвская стена с прорезями вверху… Спасская башня… Зелёно-серебристые ёлочки… И Мавзолей… А от него по всей площади длинная-длинная очередь людская… И голуби… Они доверчиво садятся просто на брусчатку, спокойно, безмятежно похаживают между людьми.

— Сердце нашей Родины, хлопчики, — сказал задумчиво дедушка, ни к кому не обращаясь.

Я взглянул на него. Он стоял весь помолодевший, подтянутый, ветерок шевелил белый волос на голове. Мечтательными глазами смотрел вокруг.

— Сердце… — повторил уже совсем тихо и не кончил, думая о чём-то своём.

Мне показалось, что он в этот миг видел себя юным на башне старого монастыря, слышал, как нервно колотится и вздрагивает в его руках пулемёт и бьёт врагов, чтобы сейчас спокойно, в хорошем ритме пульсировало это большое сердце Родины.

А вокруг растекался всё тот же людской поток на все четыре стороны.

Торопились целые группы. Шли поодиночке, как и мы, торжественно-молчаливые.

Фотографировались и охотно фотографировали всех окружающих.

Вдруг раздался бой курантов. Я заметил, как дедушка весь встрепенулся, повернулся к Спасской башне и долго вглядывался в огромный циферблат, на котором стрелки показывали одиннадцать часов.

Когда куранты пробили одиннадцать раз и малиновый перезвон, покатившись по площади вдаль, наконец утих, дедушка сказал:

— Ну что ж, хлопчики, теперь пойдёмте к Ленину…

Но надо было до этого встать в очередь. Я удивился, когда увидел, что она не кончается на Красной площади, а поворачивает за Кремль, тянется по аллее сада…

Дедушка торопился, и мы едва успевали за ним. Но я ещё больше поразился, когда увидел, что дверца в сад закрыта.

Распорядитель с красной повязкой на рукаве не пустил нас. Дедушка обиделся:

— Да вы что, молодой человек… Я к Ленину… Понимаете, к Владимиру Ильичу…

Распорядитель сочувственно улыбнулся, тихо, спокойно сказал:

— Понимаю, дедушка, но уже поздно. Дедушка был настроен воинственно:

— Но мы с Украины, поезд приходит только в девять часов утра, и мы никак не могли раньше… Поймите вы…

— Я вас понимаю, — распорядитель был неумолим, — но доступ к Ленину открыт только на три часа… Вы напрасно стоите…

Вокруг нас у дверцы в сад уже собрался народ, и кто-то громко крикнул:

— Да ты что, батя… Мы здесь были уже в восемь часов утра и то не успели, а вы…