Полежаевские мужички

И все-таки у Вовки светлая голова! Прибежал вечером к Митьке — слова схватить не может:

— Придумал!

Митька и верить ему боялся. Сколько уж случаев перебрали — и оказывалось, зря.

— Мы про твою маму расскажем! Что она хорошо работает… Что председатель колхоза вручил ей премию…

— Так не только ей.

— А мы и другие фамилии назовем. Ты только узнай у нее, по сколько литров она надоила от каждой коровы… Без цифр они с нами и разговаривать не будут. Достанешь цифры?

— Достану.

— Ну то-то же… А я уж в школе окно приготовил, обе задвижки открыл.

— А если учительская на замке? Телефон-то в учительской…

— Ты что? Как с луны свалился. Они же ключ над косяком прячут. Табуретку придвинул — и все. С приветом.

И Вовка, довольный, понесся домой. Дело было уже почти в шляпе.

В школе остро, до слез, пахло свежей краской. Митьке хорошо, он остался стоять у угла на карауле, а Вовка, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не чихнуть, пробирался в учительский кабинет. Ноги липли к накрашенным половицам, но следов никаких не оставалось — уже подсохло.

Вовка снял телефонную трубку и чуть не вздрогнул от резкого голоса, резанувшего по уху:

— Пятый!

Вовка испуганно положил трубку назад. Какой пятый? Потом догадался, что это телефонистка на станции назвала свой номер, и снова взял трубку.

— Пятый.

— Дайте редакцию, — неуверенно попросил Вовка, и вот уж другой женский голос устало проговорил:

— Слушаю вас. Антипова.

Вовка немного замешкался, и женщина раздраженно поторопила:

— Слушаю вас! Что вы молчите?

— Я сейчас буду говорить. Вы записывайте, — сказал Вовка, облизывая ссохшиеся губы.

— А что вы будете говорить? — насмешливо поинтересовалась женщина.

— Про Митькину маму.

— Мальчик, здесь не детский сад, — строго сказала женщина.

Вовка насупленно затих. Молчала и женщина.

На линии что-то пощелкивало и гудело.

— Тетенька, — решился Вовка, — я немного наговорю, только на три рубля.

На том конце провода повесили трубку. Частые гудки оглушили Вовку.

Он постоял расстроенно и тоже повесил трубку.

Хоть бы спросила о чем-нибудь, а то и разговаривать не стала. Наверно, Вовка неправильно что-то сказал. Ну конечно, неправильно! Надо было фамилию сразу назвать, про Микулину, мол, Надежду Матвеевну, а также и про других доярок колхоза имени Жданова. А он: «Про Митькину маму…» Эх, тюха-пантюха!.. Придумал тоже…

Митька подпрыгивал на улице под окном, льнул лбом к стеклу. Вот ведь и не поверит еще: не звонил, скажет, струсил.

А не попробовать ли еще разок? Эх, была не была!.. Попытка не пытка.

И когда Митькино лицо снова оказалось на уровне нижнего переплета рамы, Вовка снял трубку.

— Пятый.

Ну, с телефонисткой-то проще, а вот как быть с той…

— Редакцию.

И опять усталый голос ответил Вовке:

— Слушаю вас. Антипова.

Вовка как с обрыва прыгал, и глаза закрыл.

— Тетенька, — начал он срывающимся голосом, — я же про передовую доярку, про Микулину Надежду Матвеевну… Ей премию председатель колхоза выдал… Я и цифры все знаю про нее…

— Мальчик, не мешайте работать, — сказала сердитая женщина. — Смотри, узнаю, откуда звонишь, и милицию вызову.

У Вовки волосы взмокли. Он метнулся от телефона в коридор.

Митька уже поджидал его у раскрытого окна:

— Ну как?

Вовка вылез в окно, сердито захлопнул створки рамы:

— «Как, как»! Ты на карауле стоишь или где? Чего к учительской-то прибежал, заподпрыгивал, как заяц? Тебе сказано было: стой у угла.

— Да чего уж… Не прозевал бы…

— «Не прозевал бы»… Вечно ты так.

Вовка, сгорбившись, поплелся домой. А Митька, то и дело забегая вперед, сочувственно заглядывал ему в глаза.

Вовка остановился.

— Ну, чего, как козел, бегаешь? — Он стер с лица пот и махнул рукой: — Не видишь разве, что не вышло… Такая злая попалась… Хуже нашей Клавдии Ипполитовны!..

— Али уж трех рублей пожалела? — спросил Митька заискивающе.

— «Трех рублей, трех рублей»… — передразнил Вовка. — Ничего ты не понимаешь… Она разговаривать не захотела с нами! Она… — Он чуть не прикусил язык.

С горы, от колхозной конторы, спускались Геннадий Иванович и Шура Лешукова.

Батюшки светы! Что же делается-то? У Вовки глаза на лоб полезли. Шура цепко держала Геннадия Ивановича под руку. Это ж надо: на виду у всего Полежаева повела Вовкиного квартиранта в столовую. Мимо негановского дома провела (Толик, наверно, их и в окошко видел!), мимо магазина, полнущего народу, мимо судачивших на крылечке женщин…

Вовка ошарашенно остановился. Если бы слезы помогали мужчинам, он бы, не стыдясь Митьки, навзрыд разревелся и кинулся к Геннадию Ивановичу с покаянной…

Сережкина премия

Все началось с прошлого лета. А бабушка Ульяна утверждает — раньше. Говорит, Сережка тогда еще в школу не ходил, совсем маленький был. Убежит на конюшню и все вокруг лошадей лазит, пока его не прогонят. Потом собачонку раздобыл где-то, с ней возился.

— Ну, а дояром-то с прошлого лета стал! — смеялась мать.

— Дояром с прошлого, когда во второй класс перевели, соглашалась с ней бабушка и подытоживала: — Ну вот видишь, за год велосипед заработал.

Сережка боялся на велосипед и дышать. Поставил его у крыльца к стене, а сам отходил то к черемухе, то к воротам и все любовался на него издали. Вишневого цвета, отсвечивающий в закатном солнце никелированными ободами и спицами, с круто изгибающимся рулем, велосипед был и вправду хорош.

— Вот, Сереженька, работай, не ленись, так всегда будешь в почете, — поучала бабушка и тоже не отрывала от велосипеда глаз.

…Она, узнав, что внука будут премировать, оставила сегодня все дела по хозяйству и заявилась в битком набитый колхозниками клуб, в котором не помнила, когда в последний раз и была. Сидела, жарко стискивая Сережкину руку, и, дождавшись, когда председатель колхоза назвал фамилию внука, вытолкнула Сережку к сцене. Сережка был весь в поту, не слышал председательских поздравлений и изо всего зала видел одну лишь бабушку, которая хлопала в ладоши и улыбалась.

Из боковой комнаты выкатили к Сережке на сцену новенький велосипед, и бабушка, не удержавшись, ринулась к внуку на помощь.

— Да ты-то, Ульяна, куда? — осаживали ее женщины.

— Ну-ко, как это куда? — удивлялась бабушка. — Ведь ему в такой тесноте одному этакую махину и не протащить.

— Ну и пущай постоит на сцене. Не по головам же поедете.

Бабушка настойчиво отмахивалась от советчиков. А ведь и в самом деле, куда в толкотне сунешься? Надо переждать, пока председатель не вручит все премии и пока люди не высыплют на улицу.

Бабушка отодвинула велосипед к стене, а сама встала у руля, как в почетном карауле.

— Фуражку на нее наденьте, фуражку! — Сквозь хохот подсказал кто-то из зала. — Вот и будет вылитый часовой.

Но председатель колхоза строго оборвал шутника:

— Если б у нас все бабушки были такими, как Ульяна Семеновна, мы б не испытывали голода на людей, молодежь не оставляла б деревню… Спасибо вам, Ульяна Семеновна, за воспитание внука.

Бабушке захлопали, она смутилась больше Сережки:

— Да мне-то за что?.. Он сам себя воспитал…

После торжества люди вывалились на улицу, и бабушка, взгромоздив велосипед на плечо, шатко спустилась по лестнице.

— Ну, веди свою премию! — сказала она, выпрямляя скособоченное плечо.

Но ребята обступили Сережку со всех сторон, и у всех одна просьба:

— Дай прокатиться…

Бабушка прикрикнула на попрошаек:

— Сами заработайте — и катайтесь! — оттеснила опешившего Сережку от руля и повела велосипед сама.

Сережка побежал за ней сзади, как козленок.

— Жадина-говядина! — затянул кто-то писклявым голосом, Сережка не мог и разобрать кто.