Мишка, Серёга и я

— Проверь, не потерял ли ты авторучку, — деловито сказала мама. — И потом ты, кажется, обещал что-то насчет галош…

— Сегодня на улице сухо, — буркнул я и, встав, потянулся за портфелем.

За ночь действительно подморозило. Выпал снег. Выйдя на улицу, я даже слегка зажмурился: так светло было кругом. Снег прикрыл вчерашнюю слякоть, стало празднично и нарядно.

…В классе было уже довольно много народу. Большинство толпилось вокруг парты Кости Борисова. Кобра что-то читал вслух. С задней парты ему кричали:

— Читай громче, не слышно!

(Перед уроками на задних партах обычно сидят и списывают домашние задания.)

Борисов стал читать громче:

— «Но вспыльчивый и самолюбивый Геннадий сказал своему тренеру: «Нет!»…»

Я понял, что это статья про нашего Козлова. Значит, все ребята уже узнали, что он известный боксер и чемпион.

(Теперь у нас есть еще один повод поиздеваться над ненавистным восьмым «а». Чуть окажется рядом кто-нибудь из «ашек», я непременно скажу Серёге или Ире:

— Помнишь статью про Геннадия Николаевича?

— Это когда он в Берлине?.. — громко спросит меня Серёга или Ира.

«Ашки» не выдержат и тут же вставят:

— Зато у нас успеваемость лучше. И внешкольная работа тоже.

Когда люди в нашем возрасте завидуют, они почему-то обязательно начинают фразу словом «зато».)

Стараясь не шуметь, я пробрался поближе к Кобре и через его плечо увидел фотографию в журнале. Геннадий Николаевич был снят на ринге, в трусах и перчатках.

Мне стало жаль, что классным руководителям не разрешают приходить в школу в таком костюме. Тогда мы сразу полюбили бы Козлова и не было бы никаких недоразумений.

Я шепотом спросил ребят:

— Чей журнал?

— Мой, — гордо сказал Сашка Гуреев. — В читалке спер.

— Дашь почитать?

— В очередь! — возмущенно зашумели ребята. — Ишь какой, сразу ему!

— После меня будешь, — проговорила Лариска Деева, толстая сентиментальная девочка с большими выпуклыми глазами, за которые мы ее прозвали «Студебеккер» или сокращенно «Студя». Она славилась в школе как актриса на характерные роли. Ёе даже снимали в кино. В какой-то картине она появлялась в лесу и громко кричала: «Катя! Ау!..»

— Тихо! — цыкнул на Студю Гуреев. — Сейчас самое интересно место. Про нокаут. «Такую атаку за границей называют «левер-понч», что в переводе означает «удар ломом». Точно, Кобра?

— Ну и стиль! — поморщившись, сказал Борисов.

Я усмехнулся и пошел к своей парте.

— Он уже здесь! — услышал я голос Ани. — Гарик!

Я обернулся. Аня, раскрасневшаяся, улыбающаяся и ставшая от этого еще красивее, спешила ко мне. Она смотрела на меня с такой непонятной заинтересованностью, что я глупо улыбнулся.

Равнодушно взглянув на Иру Грушеву и Серёгу, следом за ней входивших в дверь, я снова уставился на Аню.

— Эге! — воскликнул Серёга. — Гарька, да ты, оказывается, хулиган?

И он расхохотался.

Я ничего не понимал.

— Брось притворяться! — проговорил Серёга. — Мне Мишка все рассказал. — И он закричал в восторге, хлопая себя руками, как крыльями: — Глядите, он краснеет!

Но я уже обо всем догадался. Мишка вчера прямо от меня пошел к Серёге. И, конечно, рассказал о моей стычке с хулиганами. А Серёга, видимо, по дороге в школу встретил Иру и Аню и расписал им мой «подвиг».

— Гарик, немедленно рассказывай все подробности, — потребовала Аня. Голос у нее был чуть-чуть капризный, словно она имела право требовать от меня что угодно.

Это привело меня в восторг. Я уже приготовился рассказывать. Но вдруг почувствовал, что не могу. Если бы истории с Перцем вообще не было! О, тогда я трещал бы без умолку! Я сочинил бы такое, что все слушали бы меня затаив дыхание. Но теперь, когда нужно было не просто выдумывать, а выдавать черное за белое, я молчал.

— Мы стесняемся, — женским голосом сказал Серёга и вильнул бедрами.

— А мне нравятся люди, которые стесняются, — с вызывом сказала Аня. И, отойдя к парте, стала возиться со своим портфелем.

Серёга даже опешил от такой вызывающей откровенности.

— Во дает, — сказал он. — Смотри, Анька, Чека не дремлет.

(Это выражение появилось у нас в прошлом году. Если кто-нибудь из нас начинал дружить с девочкой, он получал записку: «Эй, Чека не дремлет!»)

Аня презрительно усмехнулась и позвала:

— Гарик, помоги мне расстегнуть портфель. Замок испортился.

Я почувствовал себя окончательно счастливым. Потому, что Аня обращалась со мной как с человеком, который ей принадлежал, и еще потому, что она, ничуть не стесняясь, позвала меня на глазах у всего класса.

Когда я открывал ее портфель — кстати, замок был совсем исправен, — Аня сказала мне быстро и вполголоса:

— Вот ты, оказывается, какой. Я бы и не подумала… Ты подрался, как настоящий комсомолец.

Последняя фраза немного испортила мое настроение. Может быть, Аня похвалила меня как комсорг?

XIV

Весь этот день мы были заняты Геннадием Николаевичем.

На второй перемене к нам зашел Володя Мякишин. Он был явно расстроен. Когда мы его окружили, он по секрету рассказал, что после комсомольского собрания директор позвал к себе его и Геннадия Николаевича и начал расспрашивать, как вели себя комсомольцы. Услышав, что мы безобразничали и на собрании, Вячеслав Андреевич очень огорчился.

— Знаете, Геннадий Николаевич, — сказал он, — придется мне посидеть у вас на двух-трех уроках.

В школе издавна существовала примета: если директор два-три раза подряд присутствовал на уроке какого-нибудь учителя, это предвещало бурю. При этом попадало не столько нам, сколько педагогу. Вячеслав Андреевич считал, что если класс плохой, то в этом всегда виноват его руководитель.

Мы толпились вокруг Мякишина и молчали. Потом Серёга виновато сказал, что если Геннадия Николаевича накажут, то он может обидеться и перейти в другую школу. Такого классного всюду с руками оторвут.

Сашка Гуреев добавил:

— Факт, перейдет. Даже в журнале написано, что он гордый и вспыльчивый.

— Я уж и в райкоме рассказал, что у нас сам Козлов работает, — хмуро проговорил Мякишин.

Мы приуныли. Но Мишка Сперанский не растерялся и предложил великолепный план. Сегодняшний урок математики должен пройти у нас так, как ни один урок математики не проходил ни в одной школе. Тогда Вячеслав Андреевич поймет, что нашему восьмому «г» подходит только такой классный, как Геннадий Козлов. Чемпион Москвы.

Мякишин с сомнением покачал головой.

— Так-то так, — сказал он. — А справитесь? Смотри, Сперанский, ты мне ответишь. И ты, Мальцева, как комсорг.

Мы дружно уверили Володю, что, конечно, справимся.

Едва начался следующий урок, наши двоечники и троечники принялись зубрить геометрию. Мы им дали строгое задание повторить все последние теоремы. Пусть в крайнем случае получат «пару» по анатомии, химии или английскому (эти уроки оставались у нас до математики).

Даже на перемене человек пять, уткнувшись в парты и сжав виски ладонями, с отчаянием повторяли:

— Синус — это отношение противолежащего катета к гипотенузе…

Или:

— Котангенс — это отношение прилежащего катета к противолежащему…

Серёга вертелся возле отстающих и подбадривал их. Вдруг он заметил, что Синицын пишет на ногтях чернилами математические формулы.

— Ты что?! — вскипел Серёга. — Обалдел? Попадешься! Стирай сейчас же!

— Да я же тогда провалюсь, — жалобно сказал Синицын. — На ладонь, может, переписать, а, Сереж?

Серёга в ответ показал ему кулак.

— Ну и пусть, — обиделся Синицын. — Пусть тогда двойку заработаю.

— Двойку? — внушительно переспросил Серёга. — Тогда лучше мне не попадайся!

Синицын угрюмо посмотрел на него и пошел смывать формулы.

На уроках анатомии и химии ребята повторяли геометрические формулы про себя. А на английском стали бубнить их просто вслух.

Синицына мы мучили втроем: Аня с Ирой гоняли его по геометрии, а я следил, чтобы он не забывал оттирать ластиком ногти, на которых еще виднелись слабые фиолетовые оттиски «синусов» и «Котангенсов».