Том 10. Вечера княжны Джавахи. Записки маленькой гимназистки

Обе девочки прыгают вниз по уступам к берегу, к самой воде.

Пыхтя и отдуваясь, спешит за ними Барбалэ.

— Выдумщицы, проказницы, скажу батоно-князю, достанется ужо вам.

Чуть движется от зноя мутновато-зеленая Кура.

Сонно кругом. Ни души на берегу. Купальня князя ютится одиноко. В нее вбегают девочки, за ними Барбалэ.

— Стой! Не входи в воду, княжна-радость, Нина-джан! Стой, не входи! — внезапно кричит старуха.

— Что ты, Барбалэ, водяных джиннов боишься? — удивляется Нина.

— Молчи! Молчи!

Барбалэ осеняет воду крестным знамением.

— Господь и святая Нина, будьте милостивы к ним, — шепчет она.

— Что случилось, Барбалэ?

— Прежде чем купаться, надо оградить себя молитвой и крестным знамением, и Господь сохранит от всякой беды. Если бы так поступала глупенькая девушка Тамара из Мцхета, с ней бы не случилось несчастья.

— А что с ней случилось? Что? — встрепенулись девочки, вглядываясь в лицо Барбалэ.

И про купанье забыли. Чуют занятное что-то. Новую не то сказку, не то быль.

— Расскажи, светик жизни, солнце счастья, расскажи! — начали уговаривать старуху.

— А обед? А плов кто будет варить? А оладьи с персиковым сиропом кто испечет? Вы, что ли, разбойницы, непоседы? — отговаривается Барбалэ. Да, видно, не отвертеться ей.

— Говори, персиковая, говори, медовая, виноградная, сладкая, говори!

Вздохнула Барбалэ. Поняла — не отвертеться. Присела на приступочку у воды между двумя любимицами и начала ровным певучим голосом свое сказание.

Была у старого грузина Дато, что держал духан под горою, по проезжему тракту, дочка. Тамарой звали. Красоты неописуемой. Джигиты по ней с ума сходили. Таких очей, черных, как две бездны в горах, не встретить на свете, щечек, похожих на спелые персики, тоже. А распустит Тамара черные косы свои, ну точь-в-точь черная туча в грозу-непогоду. Ресницы — что стрелы, брови — две темные змейки, а стан у нее так тонок и гибок, что готового пояса нельзя было во всей Грузии для красавицы сыскать. Уж больно тонка была Тамара.

Старый Дато души не чаял в дочери. Одна она у него была. Жена умерла давно, другими детьми не благословил Господь. Как не дорожить единственной дочкой одинокому старику?

Многие женихи сватались за нее. Всем отказ — больно горда была девушка.

Князья, беки, все не подходили. Горцы и веру ради нее менять решались, и коран свой нарушить, и грузинскому христианскому Богу кланяться хотели — все из любви к красавице, а она и слышать о таких женихах не хотела.

— Не пойду ни за узденя, ни за бека, ни за князя, ни за дворянина, — гордо говорила красавица, — за царя выйду или ни за кого.

— За какого царя? — изумленно спрашивал дочку Дато.

— За земного, за горного, за водяного — все едино, лишь бы царская власть у него была! — шутливо отмахивалась она.

Шутила-то шутила Тамара, а в душе лелеяла тщеславную мечту: выйти замуж за такого человека, власть и могущество которого равнялись бы ее красоте.

Отступились мало-помалу женихи от девушки. Видят — недоступно для них сердце красавицы.

И перестали надоедать Дато-духанщику. Прекратили свои посещения. Опустел духан. Реже стали наведываться в него гости. Хуже пошли дела. Рассердился на дочь старый Дато. Стал попрекать ее.

— Вот, мол, отвадила гордостью своей всех посетителей. Обеднели мы. Последний байгуш (нищий) теперь не посватается… Вот тебе и царица.

Обижалась на такие речи Тамара, уходила на озеро, что лежало в горах, позади духана. Садилась на бережок и мечтала.

— Я ли не красавица, я ли не завидная невеста, а вот нет-таки могущественного человека, который бы посватался за меня…

Сидит она как-то раз на бережку и тоскует. А день давно уже миновал. Вечер спустился над горами, заглянул в ущелья и долины и замер над озером, такой нежный, тихий, прозрачный.

Тихо поднялся туман над озером и окутал берег.

И видит Тамара в тумане что-то серое, в широкой хламиде, расплывчатое, большое.

Мало-помалу определеннее становится видение. Теперь уже Тамара может разобрать, что это такое.

Огромного роста уродливый человек выходит из недр озера, одетый во все серое, точно облаком окутанный, с развевающимися по ветру зелеными кудрями. Зеленая борода до пояса. Огромные руки и ноги обвиты водяными лилиями. А на зеленых кудрях — корона из белых цветов. И холодные синие глаза глядят на Тамару.

Испугалась девушка, хотела бежать от серого великана. Но холодные глаза приковали ее к месту, заворожили.

Поднял руку водяной дух и произнес голосом, похожим на стон озера в бурю:

— Добрый вечер, красавица, давно я заприметил тебя, как ты приходишь сюда после солнечного заката. И печалишься на судьбу свою. Не тоскуй, звезда очей моих, не горюй о том, что не нашлось тебе жениха по сердцу. Права ты во всем, Тамара. Такой красавице не бывать женой ничтожного грузинского князя или горца-бека. Самому царю такая жена пара. Слушай, девушка, что я тебе скажу… Я водяной царь — могучий Вод, повелитель рек и озер нашей страны. И полюбилась ты мне, красавица… Захотел я отличить тебя, сделать супругой своей, царицей подводной… Полюби меня! Я ли не могуч! У меня есть роскошный хрустальный дворец, увитый водорослями, есть тенистые сады из высоких тростников, есть целые полчища рыб, мне подвластных, есть прелестные рабыни, зеленоокие русалки, что пляшут день и ночь, забавляя меня… Сила и власть мои огромны в подводном царстве, и я разделю их с тобою, если ты полюбишь меня… А вот взгляни и на те одежды, которые ты будешь носить как водяная царица.

Нырнул в озеро повелитель водных джиннов и выплыл снова. Теперь в руках у него была тончайшая пряжа, отливающая серебром в лунном свете, вся затканная жемчугами. А на огромной ладони лежали царская корона и хрустальные башмачки.

Тамаре, не носившей ничего, кроме заплатанного бешмета и дешевых шальвар, роскошь эта помрачила рассудок.

И старый Вод с зеленою бородою не казался больше таким страшным, как прежде.

А повелитель джиннов протягивал ей драгоценное платье и нашептывал:

— Согласись быть моей женой и водяной царицей, и я окружу тебя такой роскошью и властью, какая тебе и не снилась никогда… Падать ниц будут перед тобой мои джинны и русалки и предупреждать каждое желание твое… На ложе из лилий будешь ты отдыхать, прекраснейшая из дев Востока, а есть станешь такие редкие яства, каких не пробовал даже сам турецкий султан… Лишь только взойдет луна на небе, ты станешь с русалками резвиться и заводить пляски и песнею своей сладко тревожить сердца смертных. А сама ты не умрешь никогда, но по прошествии десяти сотен лет расплывешься туманом над землею… Вся твоя жизнь будет один сплошной праздник, и я, царь, склонюсь перед тобою со всем моим водяным народом, прекраснейшая жемчужина мира…

При последних словах Вода встрепенулась Тамара.

— Дочь духанщика-бедняка царицей станет! — сказала она надменно и, горделиво оглядевшись вокруг, смело протянула руку водяному духу.

Вспыхнули, как молнии, синие очи Вода. Схватил он в объятия красавицу и, прежде чем успела вскрикнуть Тамара, исчез с нею под водою…

С тех пор немало лет уже прошло. Живет Тамара царицей в подводном хрустальном дворце, спит на мягком ложе из белых лилий, ест редкие яства с жемчужных раковин-тарелочек, одевается в ослепительной красоты ткани и носит корону из синих аквамаринов на черных кудрях.

Целые полчища рыбок даны ей в утеху, сотни зеленооких прислужниц-русалок окружают ее. Пляшут, тешат ее играми. Но тоскует царица подводная, несмотря на всю эту роскошь, богатство и власть…

Скучна ее жизнь в хрустальном дворце. Тоскует она по земле, по зеленым долинам, по высоким утесам, по голубому небу, по родному духану, по прежней простой жизни у отца. А больше всего по отцу, по старому Дато, скучает Тамара.