Пароль — «Эврика!» (СИ)

— Яшка, но ведь все великие дела складываются из маленьких, — ответила Света. — Вот сразу академиком не станешь, а если учиться каждый день, то через двадцать лет станешь.

— Нет, ты меня не понимаешь. Всё это я знаю. Мне надо то знать, зачем мне рыбок спасать и зачем быть академиком. Самое главное надо знать. А может быть, академики не нужны, а надо стать бродячим музыкантом, пойти по дороге и песни петь, и на скрипке играть, и это лучше будет. Ты смотрела фильм про скрипача Паганини? «Дорога без конца, дорога без начала и конца. Свисти, как птица, и не жди награды…» Ай, пойдём, я тебе покажу! — он соскочил с лавочки и побежал, Света за ним.

Яшка прибежал к большому гастроному, и Света увидела, что сверху на гастрономе идёт бортик, а под бортиком живут воробьи, они оттуда вылетали по одному — по два. А когда Яшка подбежал ближе, они вдруг вылетели оттуда целой стаей, как будто поток водопада из-под крыши вылился, полетели через широкий тротуар и уселись по другую его сторону на куст боярышника. Это было очень красиво, как они вылетели. Света так и замерла от восхищения. А Яшка достал из кармана булку и начал крошить, и тогда все воробьи (и с ними ещё несколько других подлетевших маленьких птичек) слетелись с куста к нему. Они совсем Яшку не боялись, они сидели у него под ногами, на плечах, на ладошках, они летали вокруг него, как будто он был какой-то волшебный. А Яшка смеялся и крошил булку.

— Я их всё время кормлю, почти каждый день, они меня знают, — улыбаясь, звонко говорил он, оборачиваясь к Свете. — Смотри, какой я им дружок! А если бы мы все так дружили, все со всеми, ах, какая была бы красота!

А прохожие шли и оглядывались на мальчика-короля в воробьиной мантии. Улыбались и показывали на него своим спутникам, качали головой. Но вдруг из арки вышел какой-то серый господин в пальто и с палочкой и пошёл мимо Яшки. Воробьи разлетелись в разные стороны, а господин потряс палочкой и сердито сказал:

— Давайте, давайте, кормите! Мышей ещё только нет! — и ушёл.

Воробьи больше не вылетали, только один-два остались на кусте. Яшка докрошил булку, а в глазах у него стояли слёзы.

— За что они такие злые? — заплакал он и ткнулся Свете в плечо. — За что? За что? Какое энергосбережение, когда люди такие злые? Какие академики? Они любить никого не умеют! Ах, если бы знать, как научить людей любить, я бы сто раз умер, чтобы их научить! Сестра говорит, что я ещё маленький, а когда я вырасту, я перестану быть такой глупый; тогда — как я не хочу вырастать, как я не хочу вырастать! Лучше бы я умер, чем стать таким серым и с палкой!

— Нет-нет, ты ни за что не станешь таким серым, ведь это же от тебя зависит, каким ты станешь, — пыталась успокоить его Света.

— Света, я не стану таким, но я всё равно стану взрослым! У меня будут взрослые мысли и заботы, я буду работать, я буду папой, я же не смогу больше кормить воробьёв, валяться в траве, я не смогу! Света, я в этом году узнал, что в траве валяться нельзя, потому что там бывают клещи, и человек может умереть от укуса, причем не сразу умереть, а даже хуже, у него мозги заболят, и он на всю жизнь станет дураком. Как же я теперь смогу в траве валяться? Я ведь раньше думал, что каждый дядя, каждая тётя — хорошие, они мои друзья, я их любил, я их всех любил, а теперь я их не могу любить, потому что я знаю — они злые! Я думал, мои мама и папа — самые умные в мире, и учительница — самая чудесная, а потом так получилось, что мама и учительница стали спорить, а я-то в коридоре был, я всё слышал, и я понял, я вдруг понял, что взрослые сами ничего не знают, как жить! Они не знают! Я ведь думал: я мало знаю, но они-то меня научат. А теперь я не верю, что они научат меня. Они научат меня быть взрослым, а я не хочу быть взрослым. Я хочу, чтобы всё-всё вокруг радовалось. А ещё… а ещё я тебе вот что скажу, пойдём, — Яшка вытер слёзы и побежал к большим газонам посередине проспекта, на которые дворники снег сбрасывали. Перебрался через потемневшие глыбы слежавшегося снега, спрятался там внизу, и снаружи его стало не видно. Света тоже к нему туда забралась.

— Вот так. Теперь нас видит только небо, — сказал Яшка. — А для людей нас нет. Мы есть только для неба. Я тебе скажу. Когда я был маленький, я был необыкновенный. Я столько понимал. Я столько знал, как будто я был мудрец. Я даже не помню, что я знал. Как будто бы у меня был третий глаз, и я всё знал, а теперь осталось только два. Я помню, что что-то было, и это был не сон, но я уже не могу вспомнить, что. Не могу. Но я птиц понимал, и я даже знал, что внутри камня живет. Я только не помню, что. Так вот чего я боюсь, Света. Я забыл это, потому что вырос. А если ещё через семь лет у меня останется только один добрый глаз? А ещё через семь — ни одного? И я пойду мимо воробьев, которым я был дружок, и я толкну их палкой не оттого, что я злой, а оттого, что я даже не увижу, какие они живые и красивые! Может быть, мне покажется, что это грязь какая-то лишняя, такая же, как драные тапки у мамы под шкафом. Вот чего я боюсь. Я сказал маме, что капельки живые, она так улыбалась, она соглашалась, она меня похвалила, а сама точно так же воду льёт, она думает, я так играю. Она не видит. Света, ты понимаешь, какая тайна — взрослые не видят ни капелек, ни волшебных колокольчиков! Вот почему они такие! Они берегут только кошелёк, потому что только его они видят. Вот так. И мы их не исправим. То есть нет, их можно заставить за все платить, и тогда они будут тратить поменьше воду и свет. Но чуть только у них будет побольше денег, они скажут: а ничего, у нас денег много, нам не жалко! И они не полюбят воду и свет. А если не полюбят, то зачем тогда всё, что мы делаем?

— Яшка, а тебе не холодно в снегу лежать?

— Холодно, — сказал он. — Ну и что. Зато я здесь есть только для неба. А только я встану, опять попаду к людям. А что я говорю, это тайна. Только для тебя. Потому что ты капельки живые понимаешь.

— Яш, — сказала Света. — А может, ты вправду пророк какой-нибудь? Который для великих дел родился?

— Мы все для великих дел рождаемся, — сказал Яшка. — Все. Но потом мы вырастаем и не помним про это, — он помолчал и стал петь песню из фильма:

— Ну а если спросят вдруг, где любимая и друг, промолчи в ответ с улыбкой, пусть никто не видит сердце поседевшим от разлук… Паганини был такой одинокий, и его не любили. Почему меня не было рядом? Я бы его так любил… Я бы с ним так дружил… Света, у тебя есть немного денег? Мне очень леденца хочется. Они недорогие, леденцы.

— Есть, пойдем, — закивала Света, и они пошли в гастроном. Яшка пошёл вдоль рядов с товарами и говорит:

— Ну вот смотри, смотри, что они делают! Все в пенопластовые коробочки упаковали! Ну ладно — торт, да? Чтоб не помялась красота. Ну даже изюм — пускай, чтоб он не рассыпался. Ну зачем они кабачок-то в коробочку положили, зачем коробочка одному кабачку, ну зачем? Чтобы выкинуть её, только чтобы выкинуть. Сделали — выкинули, ну и что, она же дешевая, вот им и не жалко выкинуть… Света, пойдем вот туда, там у них ящик для пожеланий прибит, но он высоко, я не дотянусь. Дотянись до него, возьми листочек, я отзыв напишу. Ну вдруг они поймут. Ну вдруг!

Он написал на листочке про то, что надо беречь ресурсы земли и не тратить коробочки под кабачки. И ещё написал, что вот если бы они организовали пункт приёма обратно всех этих коробочек. И Света этот листок опустила в ящик для отзывов.

— У меня папа каждый вечер покупает печенье в таких коробочках, — сказал Яшка, облизывая леденец. — А днем он покупает обед в полиэтиленовых коробочках. В месяц у нас шестьдесят коробочек получается, а в год — даже не сосчитаешь, сколько! Это же просто невыносимо! Ты когда-нибудь была на городской свалке?