Бабушкино море

Бухгалтер, сердито хмурясь, входит в избу. За ним семенит старичок.

Девочки остаются одни, посреди дороги.

Выскакивает из лужи гусь и отряхивается. Пробегает мимо гусыня с жёлтыми гусенятами. Потом бегут два маленьких жеребёночка. От полей пахнет сладким: то ли дождём, то ли пылью, то ли скошенным сеном.

— На виноградник что-то охота, — говорит Света.

И, будто это подслушав, выходит из дома старичок и за ним бухгалтер.

— Пошли, детвора, — говорит старичок. — Поглядите-ка виноградник. Не бывали ещё на самом на винограднике?

— Не бывали, — говорит Света.

Все идут от дома гуськом по узкой тропинке. Проходят большое поле, усаженное арбузами. Проходят другое поле, с недозрелыми помидорами.

Лялю хватают за платье жёлтые маленькие колючки.

Высоко над полем на вбитых в землю шестах висит, как будто под самым небом, какая-то будочка. Это сторожка.

Свесив ноги, сидит в сторожке мальчишка в красноармейской шапке.

— Сторожев сын! — говорит Света. — Живёт на самом на винограднике.

И она вздыхает.

Так вот он, сам виноградник!..

Справа и слева тянутся коридоры и коридорчики с расчищенными дорожками. Стены в тех коридорах — кусты, подхваченные хорошо натянутой проволокой. По дорожкам ходят босые девушки с садовыми ножницами. Они стригут виноград и складывают его в большие корзины.

На весах стоит виноградарь и смотрит туда и сюда.

Один глаз у него побольше другого, и лицо от этого у виноградаря очень хитрое.

— Дивчата, — говорит виноградарь, — угощайте гостей!

— А хай берут! — говорят девушки.

Они сразу приносят откуда-то огромную деревянную чашку, такую, в которой дома стирают бельё. В чашке горой лежит виноград.

— Нажимай, детвора! — говорит бухгалтер и отворачивается.

Жарко… Присев вокруг чашки, в рое мошек и мух, толкая друг друга, девочки отрывают от виноградных гроздей большие холодные ягоды. Ягоды словно покрыты испариной.

Далеко за виноградником слышится гул, протяжный, долгий и тонкий звон.

Это лето гудит вокруг. Гудит тишина. Земля, подсолнухи, рельсы, птицы и мошки…

Словно стеклянные, глядят на Лялю из зелёных кустов желтоватые ягоды винограда. На них мельчайшие капельки, будто ягоды запотели от чьего-то дыхания.

Ляля встаёт, осторожно идёт по жёлтой дорожке, садится на корточки у куста и указательным пальцем трогает виноград.

— Эту, что ли хочешь? — говорит какая-то девушка, наклонившись над Лялей, — Вот эту тебе интересно?

Девушка взмахивает над кистью садовыми ножницами. Из куста вываливается тяжёлая кисть.

— Чего глядишь? — говорит девушка. — Видишь, что режу, — значит, держи…

Ляля оглядывается и смотрит на девушку. Тут она замечает, что лицо у девушки отчего-то вымазано извёсткой, как будто она клоун.

— Ты чего смотришь? — смеётся девушка.

И видно из-под извёстки, что лицо у неё краснощёкое, а зубы белей извёстки.

— Тебя, что ли, тоже помазать мазилкой, чтоб солнце не напекало?.. Ой, кукла!..

Девушка смотрит на Лялю, на её тощие ноги, торчащие из-под короткого платья, смотрит на лялины узкие туфельки.

— Ой, кукла!.. — говорит девушка, кладёт в карман садовые ножницы и берёт Лялю на руки.

— Может, хочешь кавунчика или огурчика? — говорит она.

— Спасибо, я не хочу, — говорит Ляля.

— Ой, куклу, куклу несу! — говорит девушка, измазанная извёсткой, и громко смеётся, — Ой, кукла, глядите!

Девушки со всего виноградника обступают Лялю.

— Ты чья дочка? — говорят они.

— Она Сущёва, Сущёва дочка! — кричит Света. — Варвары Степановны, бригадирши, внука…

Девушки переглядываются.

— О, сущёвская! — говорит одна.

А Ляля сидит наверху, на руках девушки, вымазанной извёсткой, и смотрит. Сверху ей виден весь виноградник, со всеми его коридорами и коридорчиками. Ей видны кусты молодого сада, примыкающего к винограднику. Ей видны огромные жернова с деревянной ручкой. Какая-то женщина крутит ручку. Вместе с ручкой крутятся жернова. В ведро вытекает сок винограда, а рядом стоит деревянная бочка в обручах.

«Как тут хорошо!.. — словно прислушиваясь к чему-то, думает Ляля. — Какая бочка большая, как пахнет славно, какие красивые, зубчатые листочки!..»

По винограднику ходит бухгалтер. За ним семенит старичок и бредёт виноградарь. Он глядит на свой виноградник и отчего-то хитро улыбается.

«Хорошо бы тут жить, — вон как тот мальчик в сторожке! — думает Ляля. — Ходила бы я по коридорчикам, подстригала бы виноград…»

Небо красное. Солнце проводит чуть видимую светящуюся полоску далеко, за широко раскинувшимися полями.

Чаще становятся тени. И вдруг зажигается в ярком свету виноградная кисть. Свет бежит сквозь каждую её ягоду. Ягоды светятся, как малюсенькие фонарики с зажёгшимися изнутри свечами.

Потом они гаснут. Красное небо словно заливает последней красной краской куст на дорожке.

— Пора! — говорит бухгалтер.

И все возвращаются к дому, где живёт хозяин — Лукич.

— Заночевали бы лучше, чем в темень гонять, — говорит, останавливаясь у дома, Лукич.

— Ну, ну! — отвечает бухгалтер. — Какая такая темень? Светлый день на дворе.

Он садится в телегу. Девочки тоже садятся.

— Да ты ж того, хоть сколько-нибудь! — кричит Лукич. — Чуть было не позабыл!

Он вбегает в дом и выносит оттуда корзинку, прикрытую сверху большими листьями.

— На вот, бабке своей отдашь, — говорит он Ляле, — пусть поглядит, какой урожай. Скажешь, гостинец от кума, от Лукича.

— Спасибо, дядя, — отвечает Ляля и осторожно берёт корзинку из больших загорелых рук.

— Эх ты! — говорит Люда шопотом. — А ещё городская!.. Какой он тебе дядя? Он же вам чужой, — значит, дяденька!

Ляля ничего не отвечает и, осторожно приподняв большие листья лопуха, заглядывает в корзинку. Под пушистыми листьями нежно светятся прозрачные ягоды винограда.

Телега трогается.

Медленно, словно нехотя, катится она по освещённой последним солнцем красной дороге. Далеко, далеко по широким полям бегут другие, незапряженные лошади. На передней сидит мальчишка с большой хворостиной.

Солнце скатывается всё ниже. Теперь только узкий кусочек солнца торчит над краями поля.

Нежно гикая, догоняет маму-лошадь маленький жеребёночек. Он заблудился. Жеребёнок кричит: «И-и!» — и скачет по мягкой траве на нетвёрдых и тонких ножках.

— И-и! — задравши узкую морду кверху, кричит жеребёнок.

— И-и! — отвечает лошадь.

Темнеет. Темнеет. Совсем темно.

— Дядь, а дядь, — спрашивает у бухгалтера Света, — а это правда, что в поле волчица живёт?

— Чего? — говорит бухгалтер и вздрагивает: он задумался.

— Волчица? — спрашивает бухгалтер. — Да, безусловно. В поле живёт волчица. А ты как думала?

Посреди поля машет длинными рваными рукавами большое пугало. На него надета шапка зюйдвестка.

Зажигаются в небе звёзды. Темны поля. Не видно подсолнухов и кукурузы, перехитрившей дождик. Горят своим тусклым светом в тёмной траве светляки…

Телега едет по тёмной, широкой, длинной дороге…

Девочкам холодно. В поле темно.

Долго едет телега. Девочки дремлют, прижавшись друг к другу. Дремлют бухгалтер и конюх Митрич.

…Вот крайние хатки бабушкиной станицы. Она светит из темноты целой цепью неровных огней. Белеют первые хатки. Сквозь марлевые занавески в окошках виден желтый свет электричества.

— Вон твой дом, гляди! — говорит Света.

И Ляля видит раскрытые ставни бабушкиного дома. Кто-то ходит по комнате. На занавеске мелькает тёмное. Это тётя Сватья. Калитка заперта на задвижку.

Услышав стук, выбегает из будки Тузик и, печально склонив набок мохнатую морду, длинно и жалостно лает.

— Остановитесь, пожалуйста, дяденька! — говорил Ляля. — Вот бабушкин дом.

— Осаживай! — говорит бухгалтер.

— Спокойной ночи, — говорит Ляля, забирая с телеги бабушкину корзинку, — Спасибо, дяденька!

— Ишь ты, стало быть, хорош виноград? — усмехается Митрич.