Коля пишет Оле, Оля пишет Коле

Ничего я не понял. Как это посылка может «указать путь»? И как мы с тобой можем вместе выиграть спор, если я ни с кем не спорил?

Скорей напиши про эту свою просьбу. А то я просто больше терпеть не могу!

Дорогой Коля!

В этом письме я подробно напишу тебе о своей просьбе…

Но сначала скажу о другом.; Знаешь, я вдруг подумала, что твои последние письма совсем на письма не похожи. Если сложить все три письма, в которых ты рассказал мне про переселение Анны Ильиничны, то получится целая повесть.

Я, по крайней мере, ждала каждого твоего письма с таким нетерпением, с каким ждут очередной номер журнала, когда печатается увлекательная повесть с продолжением, или, пожалуй, я ждала с еще большим нетерпением, потому что ты мне рассказывал не о выдуманных событиях, а о самых настоящих, которые только вчера на самом деле происходили, и о людях, которых я лично знаю.

Сейчас, Коля, меня зовут на первый этаж, в рукавичную мастерскую, которую я сама организовала. Это как-то неожиданно произошло… Пришел к нам в класс старший вожатый, бравый такой паренек, и спрашивает:

– А ты, новенькая, что умеешь?

Ответить нужно было, потому что на меня все уставились, и Артамонов уже стал потихоньку ухмыляться. Тогда я взяла и выпалила:

– Вязать умею!..

Артамонов только этого и ждал.

– Свяжи платок моей бабушке! – насмешливо пробурчал он.

И многие его подпевалы загоготали. Тогда старший вожатый сказал:

– Зачем платок бабушке? Может, лучше рукавицы рыбакам?,

Он не случайно о рыбаках вспомнил: вся школа шефствует над рыбным портом. Мальчишки даже помогают бочки сколачивать, работают на консервном заводе, а драмкружок выступает с концертами в портовом клубе.

А мы вот теперь будем вязать рукавицы для моряков, которые несут вахту прямо в открытом море. Море здесь, Коля, очень холодное… Ну, а для рыбаков будем шить непромокаемые брезентовые рукавицы. Только не простые, а немного утепленные. Девчонки так и рвутся в мастерскую. А один местный. Лева Звонцов (такие в каждой школе есть), уже и стихи сочинил:

Ты, Коля, знаешь наш уральский мороз – сухой, обжигающий. А тут еще холоднее… И воздух влажный, тяжелый какой-то от сырости. Так что наши рукавицы, я думаю, пригодятся!

Школа № 3. Шестой класс "В". Владимиру Артамонову (лично).

Берегись, Артамонов! Наш всевидящий и всеслышащий «Отряд Справедливых» зорко следит за каждым твоим шагом. Хоть находимся мы на Урале, но и в вашем городе у нас всюду расставлены «Посты Справедливости». Знай это и трепещи мелкой дрожью!

Нам известен каждый твой шаг. Хочешь проверить? Пожалуйста! Ты – самый длинный в классе. Самое любимое твое выражение: «А то хуже будет!» Ты считаешься лучшим вратарем в школе, потому что остальные вратари еще хуже тебя.

Но знай, Артамонов, что, если ты еще хоть один раз назовешь свою соседку по парте Олю Воронец Вороной, мы дадим такой удар по твоим «воротам», что это уж будет верный гол!

Знай, Артамонов, что мы все стоим за спиной у Оли Воронец, которая была нашим командиром. Мы все ее друзья и защитники! А за твоей спиной никто не стоит – тебя просто все боятся…

С этого самого дня, с этого самого часа, с этой самой минуты ты, Артамонов, должен умолять Олю Воронец, чтобы она никогда не покидала твоей парты. И чтобы никогда не пересаживалась ближе к доске, где, как нам стало известно, тоже есть одно свободное место. И чтобы не вязала платок для твоей бабушки, а вязала рукавицы для рыбаков!

Никто и никогда не должен знать об этом тайном письме. Разорви его немедленно. Или лучше сожги! Но сначала выучи наизусть! А если узнает о нем Оля Воронец, мы будем мстить тебе вечно!

Берегись, Артамонов! Мы следим за тобой!

Здравствуй, Оля!

Ты в последнем письме сперва пообещала рассказать о своей просьбе, а потом забыла.

Дорогой Коля!

Я ничего не забыла. Я просто решила еще немного подумать…

Не торопи меня. Ладно?

Я тебя, Оля, вовсе не тороплю. Просто мне жалко, что ты не пишешь о своей просьбе. Я бы прямо тут же стал ее выполнять! Я уже привык, что ты меня все время испытываешь, и даже скучно как-то без этих испытаний.

И твоей Белке тоже не терпится. Вчера она подошла ко мне на перемене и спрашивает; «Неужели Оля не поручала тебе еще кого-нибудь переселить в новую квартиру?» – «Нет, не поручала…» – ответил я. «Давай тогда сами кого-нибудь переселим! Это потрясающе интересно!..»

Ты, Оля, пишешь, что мои письма совсем не похожи на письма, а похожи на повесть с продолжением. Мне это было очень приятно прочитать, потому что я… Я сейчас, Оля, раскрою тебе один свой секрет (издалека, на бумаге, как-то легче раскрывать секреты, чем вслух). Я ведь раньше и правда мечтал сочинять рассказы. И даже не просто мечтал, а и сочинял их, и записывал в тетрадку.

Однажды я прихожу домой – и вижу: Нелька сидит за столом и громко читает один мой рассказ, еще не совсем законченный. Читает, а сама над каждым словом ухмыляется, и отец с Еленой Станиславовной тоже слегка улыбаются. Я чувствую: они хотят сдержать свои усмешки, но не могут. Чем -то мой рассказ их развеселил, хотя он был очень грустным по содержанию.

Когда они меня в дверях увидели, то сразу сделали серьезные и внимательные лица, будто увлеклись, слушая Нельку. Я вырвал свою тетрадь… А Елена Станиславовна покрылась розовыми пятнами и как-то очень тихо, медленно произнесла:

– Разве Коля не разрешил тебе взять эту тетрадку?

– Нет… Я сама…– промямлила Нелька. – А что тут особенного? Он же слушает, когда я играю на пианино. И никакого разрешения не спрашивает!

– Это разные вещи, – медленно проговорила Елена Станиславовна. – Ты поступила нечестно… Ты должна попросить у Коли прощения.

– Я? У него?! Никогда в жизни! – закричала Нелька. И побежала рыдать в соседнюю комнату.

– Тогда я вынуждена это сделать за свою дочь, – сказала Елена Станиславовна.

Она сказала так, но я чувствовал по ее тону, что не имею никакого права прощать или не прощать ее. И поэтому я ничего не ответил, а схватил тетрадку, убежал во двор и долго сидел там возле своего любимого зеленого холмика. Мне очень хотелось доказать им всем, что вовсе не обязательно смеяться над моими грустными рассказами. И я послал тетрадку в редакцию…

В те дни, когда выходит «Пионерка», я первым бежал к почтовому ящику и прямо впивался глазами в каждую заметку. По заголовкам я бы, конечно, тоже мог определить, что рассказ мой не напечатан, но я думал, что в редакции могли заголовок изменить. Ведь, наверно, бывает так, что заголовок не нравится, а весь рассказ нравится.

Я бегал к почтовому ящику в будние дни, когда выходит «Пионерка», а толстый заказной пакет на мое имя пришел как раз в воскресенье. И я тогда был во дворе. Его передала мне Елена Станиславовна. По толщине конверта она, конечно, поняла, что тетрадку с рассказом мне вернули обратно. Так что ничего я ей, отцу и Нельке не доказал. Не сумел я им ничего доказать…

Письмо из редакции было очень коротенькое. Там писали, что как раз название рассказа «очень многообещающее», но сам рассказ «разочаровывает, потому что сюжет его выдуман, а не взят из жизни».

Тогда я стал сочинять стихи. И их мне тоже возвращали обратно. Правда, конверты уже были тоненькие, и Елена Станиславовна с Нелькой не могли догадаться, хвалят меня в этих письмах или ругают. Меня не ругали, но писали, что я «не овладел стихотворной формой», и опять обвиняли в том, что «сюжеты вымученные и нежизненные».

Мне казалось, что все мои домашние потихоньку торжествуют. И когда они начинали хвалить Нельку за ее способности и трудолюбие, мне всегда казалось, что они чего-то не договаривают, но сами в душе думают: «А у тебя никаких способностей нет. И трудолюбия хватает только на то, чтобы возиться со своими птицами!»

И я так сильно захотел доказать им, что они неправы… Так сильно, что даже, помнишь, украл чужое стихотворение и хотел выдать его за свое. Я никогда не забуду тот родительский день и твое лицо, когда ты рвала на клочки чужое стихотворение, которое я подписал своей фамилией. Я давно хотел сказать тебе о том, что этого больше никогда не будет. И вот сейчас говорю…

А если письма мои и правда хоть немножко похожи на рассказы или, там, на повесть, то это здорово. Это у меня как-то случайно, само собой получается… А может быть, потому, что в них сюжеты не выдуманные, как были в той моей тетрадке, а «взяты из жизни». Я очень хорошо запомнил слова, которые были в тех красивых конвертах, гладеньких и пахнувших клеем, которые мне присылали из редакции.

Я теперь даже нарочно буду писать письма, как рассказы. Со всякими подробностями. Пусть у меня будет хоть один настоящий читатель: ты, Оля!

Неужели Артамонов и сейчас продолжает выживать тебя со своей парты? И издеваться над твоей рукавичной мастерской? Напиши об этом. И попроси меня наконец выполнить твою просьбу… Очень прошу тебя.