Наско-Почемучка

Каникулы — время отдыха. Поэтому я думаю, что пока я кончу свой рассказ про Наско-Почемучку и нашу дружину. Грузовик, пыхтя, взбирается по серпантину дороги в горы.

Милчо Техника всё оборачивается назад. Взгляд у него испуганный. Он всё хочет за холмами разглядеть свою маму, потому что он первый раз уехал из дому один. Цветанка, как ей и велели, кутается в шаль и держит на коленях ранец, полный провизии. Латинка, стиснув под мышкой альбом, зачарованно глядит на остающиеся позади поля, которые пестреют, точно огромная палитра Мастера. Взгляд её чёрных глаз точно впитывает в себя и старается удержать самый разный цвет — и синеющие всходами поля, и золото уже расцветших подсолнухов, и распаханные холмы. Все цвета, которыми богаты деревья, точно растворяются и торжественно текут по водам Струмы, чтобы потом слиться в глазах у Латинки.

Данчо изо всех сил дует в серебристый пионерский горн, и дали отвечают ему многоголосым эхом.

Я сижу на ящике с походной радиостанцией, а на ладони у меня лежит компас. Он безошибочно показывает дорогу во время интересных и опасных путешествий в горах. Его стрелка покачивается, как живая, ни на минуту не успокаиваясь.

Наско кидает новые письма в карман, туда, где уже лежит письмо про черепаху и письмо от Главного конструктора. Он положил руку на моё плечо и смотрит вперёд.

Осогово растёт и уже обнимает нас со всех сторон. Кусты расцветают первыми робкими цветочками. Деревья прислушиваются к песням своих жизнерадостных обитателей, ловят вершинами солнечные лучи, не хотят позволить солнышку уходить на запад. Слышится приглушённое постукивание дятла. Руен прячет свою голову в белых облаках.

В голове у Наско роятся новые вопросы и спешат сорваться с губ.

Почему дым поднимается клубами?

Почему облака не падают на землю?

Почему осины дрожат даже тогда, когда нет ветра?

Почему у водопада пена белая?

Почему листья плоские и тонкие?

Почему в густом лесу деревья более тонкие и прямые?

Где рождается эхо?

Что находится по ту сторону горизонта?

А я вглядываюсь в приближающиеся таинственные горы, гляжу на Наско и, замирая, думаю о наших будущих приключениях.

Я знаю, что мой друг, так же как и я, любит спорить и играть в шахматы до потери сознания. Но в отличие от меня он не любит откладывать сегодняшние дела на завтра.

И сегодняшние вопросы тоже.

Мы уже четвероклассники.

Перед нами — огромное бесконечное лето.

А сколько вопросов задают те, кому уже исполнилось двенадцать? Может быть, ещё больше нас. И нам скоро будет двенадцать. Наско-Почемучка глубоко вдыхает свежий воздух, морщит лоб, пригибается, чтобы не так хлестал в лицо встречный ветер, и глядит на тонкий дымок, который вьётся над каким-то далёким домиком и, извиваясь, превращается в вопросительный знак.

Тысяча и один Иван

Из блокнота писателя

Этим летом оказался я в пионерском лагере «Три бука» в Осоговских горах. На краю большой поляны расположились белые домики. Они глядели на восток глазами-окошечками.

Мы шутили, что два домика, те, что повыше других, — точно два статных и высоких брата, а хижинка, что пониже, — точно хрупкая «Ёлочка-сестричка», как об этом поётся в песне.

Вокруг домиков бесконечным хороводом кружились зелёные горные вершины, окутанные тенью и прохладой. Они прислушивались к таинственной песне гор, звучащей с незапамятных времён.

Сосновые ветки с любопытством заглядывали в окна наших светлых комнат. Иногда бродячее облачко садилось отдохнуть на красную крышу одного из домиков, прежде чем пуститься в далёкий путь, в сторону равнины, которая словно бы покачивалась, как огромная пёстрая колыбель, привязанная к вершинам Осогова и Рила.

Я люблю свежий горный воздух, упоительно пахнущий цветами и травами, поэтому и попросил, чтобы для меня здесь поставили палатку, которую я тут же загромоздил своими пожитками, состоявшими из раскладушки, двух грубо сколоченных стульев, портативной пишущей машинки, стопки чистой бумаги и коричневых томиков Аркадия Гайдара.

Работа спорилась. Я надеялся, что дней за десять я сумею выполнить заказ одной из софийских редакций и отправлюсь восвояси.

Тёплым июльским вечером приехал грузовик из села Струмского. До меня доносились детские голоса, ребята разгружали свой багаж, шумно устраивались на новом месте, но я не вышел наружу. Не хотелось оставлять приютную прохладу моей палатки.

— Милчо, осторожнее с радиостанцией! — кричал кто-то.

— Данчо, дай мне руку, я никак не слезу! — пищал тоненький голосок. — Только сначала возьми альбом и смотри, чтобы листки не рассыпались.

— Товарищ Николов, можно, мы с Наско будем жить вон там, наверху? Оттуда видно вершину Руен.

Потом голоса отдалились и стихли.

Я перестал думать о новых обитателях лагеря и опять взялся в сотый раз переписывать абзац, который никак не получался и мучил меня с самого утра.

Близился вечер.

Насторожило меня какое-то неясное и продолжительное шушуканье.

Кто-то то ли полз, то ли крался мимо палатки.

Через проём я увидел, как чья-то тень метнулась по земле и скрылась. Вроде бы ползли двое. Кто-то ойкнул, другой шикнул на него.

Я встал, неслышно подошёл к палаточному окошку. Придав своему лицу самое свирепое выражение, я стал у окна и начал ждать. Ойканье повторилось. Из-за брезентовой стенки показалась чья-то тень, качнулась и двинулась в сторону палатки. Сначала появился тёмный ёжик чьих-то волос, следом — вспотевший лоб. Сверкнули стёкла очков, которые едва держались на курносом веснушчатом носишке.

Увидев страшную мину, которую я постарался изобразить, хозяин очков замер. Я не мигая глядел через свои толстые, в пять диоптрий, стёкла. А на меня смотрели глаза, наоборот, часто мигающие от смущения и неловкости.

Тень возле стенки снова качнулась, и придушенный голос спросил:

— Наско, что ты там видишь?

Вопрос был явно обращен к возникшей перед моим окном голове. Но голова так и оставалась неподвижной и безмолвствовала. Только хитроватые глаза часто-часто моргали.

— Ну, Наско, видно, что ли? — простонал голос. — Мне тяжело тебя держать.

Я снял очки и подмигнул.

Тогда две поцарапанные и замурзанные руки протянулись к оконной раме.

Палатка качнулась.

Виновато улыбаясь, обладатель любопытной головы спросил:

— Почему вы не зажгли лампу? Ведь уже смеркается.

— У меня нет лампы.

— Хотите, мы протянем провод и поставим электрическую лампочку?

Я не успел ответить, потому что слабеющий «подземный» голос простонал:

— Эй, Наско, ты мне хребет сломаешь!

И голова скрылась. Тень вздрогнула, распалась на две половинки, и кто-то за окном тяжело шлёпнулся на землю.

Так я познакомился с Наско-Почемучкой и с Ванкой.

Через минуту оба вошли ко мне в палатку, на этот раз через дверь. Стряхнули землю и налипшие травинки со своих коротких штанишек и белых рубах и протянули мне руки. И, оглядев мою обстановку, тут же принялись за дело.

Через час в моей палатке горело электричество. Наско и Ванка представили мне Цветанку и Латинку — «самые симпатичные девчонки в нашем отряде, даже мальчишки соглашаются с ними дружить», — сообщил Наско торжественно, а Цветанка и Латинка прямо засияли от такой похвалы. Познакомили меня с центром нападения школьной сборной: «Это Данчо, он никак не верит, что Земля круглая».

Самый маленький — Милчо Техника — представился мне самостоятельно.