Мальчишки из Васильков. Повести

— Бесплатно на вопросы отвечаете? — спросил я.

Старик подумал и ответил:

— Рубль.

— Хорошо, получите рубль. Сколько надо держать голубя взаперти, чтобы он привык?

— Нет, — старик придвинулся ко мне. — Неправильно. Не держать, а развлекать, завораживать... Простая вещь, сам испытал. Положите на полочку, на видном месте, зеленые и красные стекляшки, чтоб он их видел, чтоб лучик солнышка на стекляшки падал. Для него это как телевизор для человека и как музыка... Неделю посмотрит и никуда больше не улетит.

— Благодарю вас, — сказал я и вручил старику рубль. — Значит неделю?

— Неделю.

— А если две?

— Еще лучше, — хитро улыбнулся старик.

Это был именно тот голубь, о котором мы мечтали. Хвост и спинка голубоватой белизны, червонное золото широких крыльев. Нос и лапки красные, как у чайки. Вокруг глаз двойные колечки синего и зеленого цвета. Шейка гладкая, с тремя красными бусинками над зобиком. Одним словом, как сказал старик, маркизет. Едва отойдя от старика, мы с Серым решили, что так и будем звать нашего голубя — Маркизет.

Чабанок, то и дело поглядывая на оттопыренную пазуху Серого, все вздыхал и прищелкивал языком, чесал лоб, и глаза его были грустными.

— Покажи мне твоего небритого, — сказал я.

Небритый стоял у закрытого киоска, привалившись к прилавку плечом. В зубах у него торчала погасшая папироса, он ежился от холода и пальцами левой руки придерживал белую грудку голубя, который выглядывал из рукава заляпанной белой и зеленой краской фуфайки. Должно быть, он не брился дня три или четыре, густая серая щетина топорщилась на подбородке и щеках, а над верхней губой выделялся валик прокуренных усов. Я подошел к нему, держа руки в карманах пальто и, глядя прямо в тусклые, с покрасневшими белками глаза, строго спросил:

— Запил? Опять?

Он выплюнул окурок и отстранился от киоска.

— Доиграешься ты у меня, — хмурил я брови. — Совсем потерял человеческий облик. Ну на кого ты похож? А ведь был парень как парень.

Глаза у небритого забегали. Он попытался спрятать голубя, втянув его в рукав, но я взял голубя за шейку и осторожно потянул к себе.

— А это что? Где берешь? Ведь у тебя не только голубятни, но, считай, и дома своего нет. Где? — повысил я голос.

Небритый выпустил голубя, и он оказался у меня в руке. Я прижал его к груди, чтобы он не хлопал крыльями, и сделал такое свирепое лицо, какого никогда, пожалуй, не делал.

— А ну марш отсюда! — прикрикнул я. — Иди в свою бригаду. И чтоб это было в последний раз, понял?

— Виноват, товарищ начальник, — промямлил небритый и бочком юркнул за угол киоска.

Пока я разговаривал с небритым, мальчишки стояли метрах в пяти от нас и прислушивались. Когда я вернулся к ним, чабанок сделал большие глаза и выдохнул с восхищением:

— Вот это да-а!

— Пустяки, — сказал я, чертовски довольный собой. — Держи и радуйся. Чабанок бережно взял из моих рук голубку, оглядел со всех сторон, прикоснулся губами к клюву и проговорил:

— Гуленька, гуль-гуль...

Потом вопросительно посмотрел на меня.

— Не стоит благодарности, — похлопал я его по шапке. — Но будешь моим должником: поймаешь как-нибудь для меня синюю птицу, сизоворонку.

— Хотите счастья купить? — спросил понимающе чабанок.

Я нахлобучил шапку ему на глаза.

Вся оставшаяся часть дня ушла на сооружение голубятни для Маркизета. Впрочем, то, что вышло из-под наших рук, нельзя было назвать голубятней. Получился симпатичный домик. похожий на большой скворечник, только вместо летка была дверца, а в боковых стенках мы вырезали окошки и застеклили их. Внутри, у задней стенки, приладили закромок для гнезда, под окошками прибили по дощечке, насыпав туда мелких осколков зеленой бутылки и красного велосипедного стопсигнала. Свет, проникая в оконца, отражался от стекляшек, и разноцветные блики весело прыгали по стенкам.

Голубятню мы поставили на крыше курятника, привязали проволокой, чтобы не опрокинул ветер. Постлали на пол мелкой соломы, насыпали в закрома зерна и впустили Маркизета и белую голубку, отвоеванную у небритого. Чабанок сам настоял на том, чтобы мы взяли голубку.

— Потом отдадите, — сказал он. — Иначе Маркизет затоскует.

Мы с Серым решили, что надо послушаться чабанка, и голубку взяли, назвав ее Чайкой.

Чайка сразу же уселась в закромок, а Маркизет, ворочая головкой, долго сидел на полу и присматривался к новому жилью. Стекляшки, как нам показалось, совсем не привлекали его.

Весь вечер нам с Серым не сиделось в доме. То вместе, то по одному, прихватив фонарик, мы выходили во двор и карабкались к голубятне. Маркизет к вечеру устроился на одной из полочек, где были насыпаны стекляшки, а Чаечка по-прежнему сидела в закромке.

— Не познакомились еще, — говорил Серый. — Так долго знакомятся, — и качал головой.

— Вы мне из-за голубей весь дом выстудите, — сделала нам замечание Елена Ивановна. — Бегаете без конца...

После этого мы проверили голубей еще раз перед сном.

— А какой у вас план, Ген-Геныч? — спросил наконец Серый. — Как вы заставите бухгалтера рыдать?

К тому времени я уже хорошо знал Николая Николаевича, слесаря винзавода, и его жену Лидию Александровну, работавшую в медпункте. Они были давними друзьями Елены Ивановны и часто заходили к нам «на телевизор». Всякое такое посещение заканчивалось ужином с непременными пельменями или жареной курицей. Разговорившись как-то за столом, я с восхищением отозвался о голубином хобби бухгалтера. «Да ни одного голубя у него порядочного нет, — возразил вдруг Николай Николаевич. — Так, разноцветные тряпочки. Вот у меня были когда-то голуби — орлы! А один был — ценнейший. Я с ним под загон штук тридцать выиграл». — «Что значит — «под загон?» — спросил я. — «Не знаете? А еще жили в деревне! — изумился он. — Это очень просто. Вот как у меня было с тем голубем. Многие хотели его под загон выиграть, а он не поддавался. Кто только не старался его в свою голубятню загнать, а он, такая ж была умница, чуть тронешь — пырх, и домой. Вот я стал с одним мужиком под загон играть, — продолжал Николай Николаевич. — Принес своего голубя. Спрашиваю: «Сколько дашь?» — «Трех голубок», — говорит. Ну, я выпустил своего. Он его тростиночкой, к дверцам, тот идет как будто. Хитрюга. Только до дверцы довел, а он — пырх, и домой. Я беру трех голубок, а мужик за мной следом, чуть не плачет, говорит: «Давай еще на троих». — «Давай», — говорю. Снова приношу голубя, орла своего. И снова он улетел. Так тот мужик решил ночью его у меня украсть. Слышу однажды, кто-то над головой топает. Я — на чердак. А он сидит, того голубя, орла моего, в руке держит, а своих, которых я выиграл, за пазуху попрятал. Смех! — мотнул головой Николай Николаевич. — Было дело».

Именно этот рассказ Николая Николаевича и навел меня на мысль сыграть под загон с бухгалтером.

8

Время шло к весне. Елена Ивановна все чаще заводила разговор о своем старшем сыне Андрее. Серый при этом вздыхал — у него дух, наверное, захватывало от планов, которые он связывал с возвращением брата. Будущая невестка Елены Ивановны, Маруся, — она работала медсестрой в каком-то санатории на берегу, хотя жила в Васильках, — стала бывать у нас по воскресеньям. Из ее разговоров с Еленой Ивановной я уже знал, что свадьбу сыграют сразу же, что жить Маруся и Андрей будут на первых порах у Елены Ивановны, а потом, возможно, переберутся в город.

Я пообещал Елене Ивановне, что освобожу комнату, как только понадобится — за неделю или за две до приезда Андрея, чтоб можно было покрасить пол, побелить — навести, одним словом, порядок — и перееду в общежитие.

— Там плохо, — сказал Серый. — Вам же не дадут отдельную комнату.

— Да, подтвердила Елена Ивановна, — отдельную комнату вряд ли вам дадут.

— Ничего, — сказал я. — Все будет нормально. Ведь я не принц какой-нибудь...