Со щитом и на щите

Чтобы успеть на работу, подниматься приходилось до рассвета. Поезд шел час или два с остановками через три-четыре километра. Поэтому каждый старался захватить место на верхней полке, чтобы еще немного поспать.

Когда же возвращались с работы, спали меньше. Правда, те, кто постарше, и вечером забирались на полки: шапку под ухо, телогрейку на голову и похрапывали себе до своей остановки. Молодые же играли в подкидного дурака, козла, а то и в шалабаны. Последняя игра пользовалась особой популярностью. Во-первых, потому, что не нужны ни карты, ни домино, только руки и головы, а во вторых, в ней могло быть сколько угодно участников.

Игра заключалась в том, что кому-то одному предлагали нагнуть голову и закрыть глаза. Остальные становились вокруг, и двое-трое из них — раз! раз! — что есть силы наделяли щелчками. Потом все выставляли вперед сжатые в кулак руки с большими пальцами вверх и выкрикивали: «Кто?» Сразу угадаешь — твое счастье, теперь бьешь ты. А не угадал — снова подставляй голову. Пока доедешь, то столько тебе щелчков навешают, что хоть на базаре торгуй.

Я тоже не раз участвовал в этой увлекательной игре. Поначалу мама никак не могла сообразить, почему это у меня вся голова в шишках.

— Ты что, гвозди ею забиваешь?

Просветила маму мать Миколы:

— Так это они, песьи головы, в щелчки играют. Моему почти все мозги отшибли — заикой уже стал…

Получив такую информацию, мама пригрозила: если хотя бы еще одну шишку домой привезу, не посмотрит, что я восьмиклассник…

Но все это впереди. А пока что я первый раз еду «зайцем»: рука в кармане, в потной ладони зажаты сорок семь копеек. В голове — горячая надежда: может, контролеров не будет, не зайдут они в наш вагон, минуют его. Другие хоть бы что: разговаривают, шутят, смеются. Я же каждый раз содрогаюсь, когда хлопают двери и кто-то заходит из тамбура. Будто бы и в самом деле заячью шкуру на себя напялил.

Вот оно!

— Граждане, приготовьте билеты!

Вижу: приближаются два контролера. А в противоположном конце — еще один. Широко расставил ноги, спиною дверь подпирает. Проскочить — нечего и думать.

— Ваш билет! Ваш билет!

Все ближе и ближе. Щелкают, как в сердце дырки пробивают.

— Ты чего трясешься? Безбилетник небось?

Сидящий напротив человек в засаленной спецовке сочувственно смотрит на меня. Возможно, сам когда-то вот так же дрожал.

— Сыпь, паренек, под лавку. Может, проскочишь.

Я, конечно, сейчас же полез. Натянул поглубже на уши кепку, учебники и тетради за пазуху — и, между ногами, навстречу контролерам. Только бы до другого конца вагона добраться, до той двери…

— Ваш билет! Ваш билет!

И вдруг перед глазами рука. Красная, огромная, словно лопата. Пальцами шевелит, движется прямо на меня. Прячусь от нее дальше, дальше, а она — хвать меня за плечо!

— Ага, еще один!

Изо всех сил упираюсь, судорожно вцепившись в чей-то сапог. Сапог от меня отбрыкивается, кто-то яростно кричит:

— Какой там черт ногу выкручивает?!

Но я не отпускаю, совсем ошалев от ужаса. Вопреки всему надеюсь удержаться под лавкой. Вдруг появляется еще одна рука, хватает за штаны. Р-раз! Меня так выдергивают, что обмотанная синей портянкой чья-то разутая нога только мелькнула перед глазами. Прижав к груди сапог, я вихрем вылетаю из-под лавки.

— Сапог… сапог украли!.. — звучит истошный голос, и в купе, в которое меня вытащили, вскакивает здоровенный дядька — одна нога босая, другая в сапоге.

Сюда сразу же набивается толпа любопытных.

— Что случилось, что там такое?

— Сапог украли! На ходу человека разули!

— Какой там сапог! «Зайца» поймали!

— А зачем он тогда с людей сапоги стягивает?

Возникает бурный спор: одни утверждают, что я самый обыкновенный «заяц», другие настаивают, что, конечно же, я вор. Контролеры, не обращая никакого внимания на шум и гам, ведут меня в соседний вагон и заталкивают в служебное отделение.

Тут полным-полно выловленных «зайцев». Одни хмурые, перепуганные, другие беззаботные, даже веселые, видно, что им это не впервой. Один из таких многоопытных сразу подсаживается ко мне:

— Курить есть?

— Не-е…

— Эх, посмолить бы с досады… Да ты не кисни: держись меня — не пропадешь.

Глаза у парня жуликоватые, лицо все в рябинках, а нос все время подергивается. Нагнулся ко мне поближе, поинтересовался:

— Ты живешь-то где?

Я ответил так, как есть.

— Надо же, ведь я совсем рядом! Слушай, сосед, давай рванем…

— Чего рвать-то?

— Бежим, дурень! Тебя-то как звать? Толька? Ты смотри, и меня ведь Толька звать!

Новый знакомый чем дальше, тем больше мне нравится. К тому же просыпается робкая надежда, что вдруг удастся как-нибудь спастись. «Ни за что больше „зайцем“ не поеду, — истово сам себе даю клятву. — Только бы убежать!»

А поезд мчится и мчится вперед, оставляя за собой маленькие станции. Вот и нашу проскочили. Скоро узловая станция, где всех нас сдадут в милицию.

— Слышь, — шепчет приятель, — когда выводить будут, так ты первым не иди, а держись посрединке. Как дерну за рукав — сразу под вагон кидайся.

— А ну как поймают?

— Да они и ловить не будут: тогда все другие у них разбегутся. Ты слушай меня — дома ночевать будешь.

Вот и станция. Ревизоры выстроились у ступенек.

— А ну, выходи!

Я иду следом за новоявленным спасителем.

Только мы спустились на перрон, он дерг меня за рукав — и под вагон.

— Сю-р-р-р! Сур-р-р! Лови! Держи!

Мчусь за тезкой, только рельсы мелькают. Проскочили под одним эшелоном, другим… Скатились с насыпи в молодые сосенки — аж треск кругом пошел.

Ух, кажется, убежали!

Лежим, воздух ртом хватаем, никак отдышаться не можем.

— А ты как думал? Со мной нигде не пропадешь!

— Да-а… Как же мы теперь домой доберемся? — печалюсь я.

— Домой? Так это проще простого. Сядем на товарняк — по-барски довезет. Ты прыгать с поезда умеешь?

Отвечаю, что умею. Как-то раз так спрыгнул, что три дня потом отплевывался: песку полный рот набил.

— Подгадывай так, чтобы насыпь была высокая и песчаная. Тогда и скорость нипочем. Ноги вперед, голову в руки, чтобы далеко не откатилась, — смеется парень, — и сигай…

Вскоре забрались на товарный поезд и ехали «как баре». И я таки сиганул: с высоченной насыпи так покатился, что небо и земля перемешались, только руки и ноги мелькали. Хорошо еще, что никакого пенька по пути не оказалось, — разлетелись бы вдребезги и он, и я. Потом поднялся и долго стоял, пьяно пошатываясь, потому что земля все еще колыхалась подо мною и солнце шло кругом.

Опамятавшись немного, собрал книжки-тетрадки и направился домой. Некоторое время шел вдоль железнодорожного полотна — рядом гудели, позванивали сияющие, отполированные тяжелыми колесами рельсы. Где-то вдали, в чаще леса замирало гулкое пыхтение, таял кудрявый дымок.

Недавние приключения, происшедшие со мною, постепенно теряют мрачные краски. К тому же в горячей ладони — «честно заработанные» сорок семь копеек. А впереди сколько еще поездок в город и обратно!..

Мои заячьи уши, до сей поры прижатые, снова поднимаются вверх. Я сбегаю с насыпи на дорогу, что ведет к селу, шагаю уже бодро и весело и на весь лес напеваю популярную песню про летчиков:

Парашютная вышка стояла недалеко от Дворца культуры железнодорожников, посредине парка, на возвышенности. Высоченное, все из дерева сооружение, внизу широкое, а наверху узкое — там на маленьком пятачке площадки едва умещались два человека. Вот оттуда-то и прыгали.