Счастливо, Ивушкин!

А по другую сторону цвел мак белый, и белые его чаши были с таким же узором по дну, и было их столько же, сколько и красных, и они так же приветливо кланялись и так же радостно улыбались.

- Ух ты! - выдохнули Луша и Ивушкин оба разом. - Красиво-то как!

Кроме маков, маков, бесконечных маков, ничего не было видно, и они двинулись по стежке - Ивушкин все еще верхом, правильно полагая, что раз уж тропинка протоптана, так кто-нибудь по ней да должен ходить.

Так оно и оказалось, потому что послышался тоненький голосок, который напевал песенку:

Частый дождик, дождик-моросейка,

В чистом поле ходит Макосейка.

И тут же они увидели маленького бурого мишку, который занимался, по видимости, очень странным делом. Он наклонялся к деревянной кадке, из которой зачерпывал воду решетом и потом быстро разбрызгивал ее над вспаханной жирной землей.

Увидев Лушу и верхом на ней Ивушкина, он выпрямился, улыбнулся и сказал вместо приветствия:

- Сею мак.

И опять улыбнулся.

- Мак? - подивилась Луша.

Ивушкин спрыгнул на землю.

- Сею мак, - повторил медведь.

- Какой же мак, ты же воду разбрызгиваешь. Да еще решетом, заметила Луша.

- Нет, ты так не говори. Я хорошо сею мак, - обиделся медведь.

- Ты Макосейка? - спросила она.

- Он самый, - сказал медведь.

- Хорошо сеешь, - сказала Луша, правда, очень неуверенно и только лишь потому, что вспомнила, как Вихрений велел Макосейку хвалить.

Медвежья мордочка так вся и просияла от похвалы.

- Конечно, - быстро согласился он с Лушей. - Хорошо. Потому что ведь я какой мак сею?

- Какой? - полюбопытствовал освоившийся немного Ивушкин.

- Веселый! Не обычный какой-нибудь. А веселый. Он улыбается. И даже смеется. Вот. А сеять его надо вместе с веселыми капельками воды.

- Молодец, - опять похвалила Луша.

Медведь покивал ей, быстро несколько раз нагнулся к кадке и старательно разбрызгал воду.

- Я такой, - сказал он со вздохом. - Такой, и ничего уж с этим не поделаешь.

- Какой? - переспросил Ивушкин.

- Я все могу делать. Я все очень даже хорошо могу делать. Но только меня надо хвалить. У меня все из лап валится, когда меня не хвалят. - И Макосейка опять вздохнул. - А когда меня хвалят, у меня душа веселеет, и тогда я сею веселый мак. И все мне хорошо удается.

- А скажи, Макосейка, - начала было Луша, но он ее перебил:

- Тебе хочется головочку веселого мака?

- Как ты угадал?

- Потому что, - сказал Макосейка.

- Почему? - полюбопытствовал Ивушкин.

- Потому что. И все.

И он опять стал сеять в землю веселые брызги из решета.

- Какой ты умный, что все понимаешь просто "потому что", - снова похвалила Луша.

И Макосейка опять весь заулыбался. И рот у него улыбается. И глазки. И маленькие аккуратные ушки. И густая бурая шерсть. Он открыл маленький деревянный сундучок, который стоял тут же, возле кадки, и вынул оттуда две маковые головки.

- Это тебе, - сказал он Луше. - А это тебе, - и протянул обе головки Ивушкину.

- Да нам хватит и одной, - застеснялся Ивушкин.

- Берите, берите, - улыбался Макосейка. - Пригодится. Это же веселый мак!

- Спасибо. Ты добрый, - снова не позабыла похвалить его Луша.

Умница Луша! Хорошая, дельная лошадь!

- Послушай, а ты не скажешь нам, как найти сестру Летницу?

- Найдете, найдете, - сказал Макосейка. - Найдете в свой черед. Только разве есть у вас вода из загорного колодца?

- Нету никакой воды!

- Ну вот, видите. И у меня нету.

- Как же быть, ты, наверно, знаешь?

- Знаю, - сказал Макосейка. - Надо идти к колодцу и зачерпнуть воды. За белой горой. Вон, глядите.

Они стали глядеть туда, куда показывал Макосейка. Но там ничего, кроме неба, не было, а по нему плыли белоснежные, хорошо отстиранные Нотей облака.

- Там ничего нет, - сказала Луша.

- И мне ничего не видно, - подтвердил Ивушкин.

- Да как же не видно? - удивился Макосейка. - Ну, глядите еще.

Они снова пригляделись, и им показалось, что одно облако вроде бы не двигается. Это и была белая гора.

- Когда ж это мы туда доскачем? - сказала Луша. - Это сколько же времени пройдет?

Но в том-то и дело, что в "Нигде и никогда" никакого времени вообще не было. И до белой горы они добрались по-нашему в одно мгновение. И это было очень удачно.

Потому что дальше было так.

Глава десятая

ВОДА ИЗ ЗАГОРНОГО КОЛОДЦА

- Я не понял: кто и куда пройдет? - спросил Макосейка.

- Время пройдет, - сказала Луша.

- Я с ним не знаком, никогда не встречался, - покачал головой Макосейка.

Ивушкин открыл было рот, чтобы объяснить медведю, что такое время, но ничего убедительного ему не пришло в голову. В самом деле, а как скажешь? Время - это всегда тикающий будильник, у которого внутри сидит электрическая батарейка, время - это когда кончился длинный и интересный день и уже надо ложиться спать, а спать совершенно не хочется. Время - это то, что, по словам взрослых, все без конца теряют, а вот находить - никогда не находят. Однажды Ивушкин слышал, как папа сказал: "В главке только тянут время", но это для объяснения Макосейке, что такое время, никак не годилось. Поэтому Ивушкин рот закрыл и объяснять ничего не стал.

- Время это то, что всегда проходит, - сказала Луша, но Макосейка из этого объяснения все равно ничего себе не уяснил.

- Раз вам нужен загорный колодец, значит, надо оказаться за белой горой, - сказал Макосейка.

- Ты такой умный, Макосейка, - сказала Луша. - Ты нам объясни попроще, как это - "оказаться за белой горой"?

- Да чего же тут объяснять. У вас же есть ноги!

Выходила какая-то нелепица. Конечно, ноги у них есть. Но ведь до горы, которая едва виднеется, сливаясь вдалеке с облаками, ногами как раз идти далеко. Ноги не заправишь бензином, не включишь зажигание, не нажмешь на акселератор!

- Подними правую переднюю ногу, - скомандовал Макосейка Луше.

Луша так и сделала.

- Теперь поставь. Подними левую. Теперь правую заднюю. Теперь левую.

Луша послушно проделала всю эту гимнастику. А Ивушкин стоял и с удивлением смотрел на Лушу и ждал, что же от этого топанья то одной, то другой ногой произойдет.

- Что же ты стоишь? - вдруг обратился к нему Макосейка. - Ну же! Правой! Теперь левой!

И - трудно себе представить!

Не успел Ивушкин опустить левую ногу на землю и отпечатать на ней узорчатый след резиновой подошвы своих кед, как исчез из виду и симпатичный бурый Макосейка, и веселые, улыбающиеся поля красивейшего алого и белого мака. Все это куда-то подевалось. И оказались они с Лушей у подножия не очень высокой горы, которая была вся покрыта кустами черемухи. Черемуха цвела таким буйным цветом, что гора казалась вспененной, как будто неведомый великан развел целую гору мыла и вот-вот начнет пускать в небеса огромные и прекрасные мыльные пузыри. А пахло как! Точно кто-то только что разбил огромный флакон с хорошими духами.

Из черемуховых зарослей доносилась звонкая соловьиная песня.

Первой опомнилась Луша.

- Ты смотри, Ивушкин, - сказала она, - мы ведь не только горы достигли, мы ведь с тобой уже и через гору перебрались!

- Интересно, хоть кто-нибудь нам дома поверит, когда мы им расскажем? Валька уж точно скажет: "Ты, Ивушкин, опять сказки рассказываешь". Или скажет: "Это еще пока наукой не доказано". Он всегда так говорит.

- Вот мы и докажем, - сказала Луша.

- Да ведь кто же поверит нам?

- Ладно, Ивушкин, - вернула его к действительности Луша. - Дома еще оказаться надо сперва. А потом уж и "поверят, не поверят".

Действительно! Что это он, о чем думает! Точно не находятся они оба неведомо где, никому не видимые, для всех потерянные. Точно пасет он Лушу в селе Высокове на лугу за поскотиной. Эх, Ивушкин!

Вдруг их внимание привлек звук плещущейся воды. Где-то вода переливалась, тенькала, булькала, напевала. Они обернулись на звук и увидели, что рядом с ними, ну, просто в двух шагах, находится низенький колодезный сруб, накрытый чистеньким, гладко обструганным дощатым щитом, а к щиту прибита деревянная ручка, чтоб удобнее открывать.