Мост через овраг

Саша Лихотин пожал плечами. Саша Лихотин стеснялся глядеть в её молящие глаза. На другой день он выдал Инге форму, и вся жизнь приобрела для Инги новый смысл, словно ничего интереснее, чем хоккей, не было у неё никогда прежде и не ожидалось впереди.

Как готовилась Инга к состязаниям, как выезжала она на искрящееся под светом вечерних фонарей хоккейное поле, как легко вела шайбу, как рада была, что первая игра между сорок третьей и четырнадцатой закончилась вничью! Как пристально смотрел на неё капитан четырнадцатой, какие удивительные, спокойные были у него глаза; как знобило её, когда она осталась в раздевалке позже всех и когда подошёл к ней он и сказал, что она играет по-настоящему и что завтра пусть приходит на каток!

И она пришла ровно в семь, и он не узнал её, потому что она была без ушастой шапки, в чёрном трико и в чёрной же — мохнатым колокольцем — грубошёрстной юбочке. И они катались не спеша, и он присматривался к ней, и она медленно покачивалась, как чёрное гибкое странное растение на льду, и он сказал, приблизив лицо и немигающе глядя:

«Ты королева. Ледовая королева».

«А ты капитан. Капитан с большой буквы. Я буду тебя звать так. Хорошо?»

«Зови», — согласился он и не улыбнулся.

Инга сделала для себя открытие, что он вообще не улыбается: улыбка остаётся где-то в глазах — выразительных, серых, глядящих пристально и добро.

А школьное хоккейное первенство шло своим чередом, а зимние каникулы длились, длились, и можно было приходить не только на каток — огромный город распахивал перед ними улицы в заснеженных деревьях, с веточками, торчащими кверху, как стеариновые свечки. Больше всего им нравилось встречаться у входа на почтамт, под большими часами с остеклённым циферблатом, с музыкальным устройством. Прежде чем пробить, часы мелодично пели — звуки были гортанно-булькающими, точно исходили откуда-то со дна, из далёких океанских пучин. Это были часы, отмечающие время во всех крупных городах мира. Значит, не только в Минске, а в Праге, Токио и Оттаве время свидетельствовало, что они — Инга и Капитан — стоят вдвоём.

Ни разу Капитан не поинтересовался, как ей удалось проникнуть в мальчишечью команду, а Инга ни разу не похвасталась, с чего началась её хоккейная судьба, потому что ей одной было ведомо: так надо.

И вот сегодня решающий матч между сорок третьей и четырнадцатой школами. Кому повезёт на ледяном поле: ей, Инге, или ему, Капитану?

Инга снова огляделась, увидела, что мальчишки уже собираются на разминку, и тоже намерилась выйти из раздевалки, освещённой бедно, сумрачно, на поле, залитое светом фонарей, как лунами, и блистающее гладкой поверхностью.

— Поглубже шапку надень, Ингин! — посоветовал ей Саша Лихотин.

Инга поправила шапку и сдержанно усмехнулась, Ингин — была её новая фамилия, так условились ребята. Совсем мальчишечья фамилия: Ингин, Лихотин…

Когда оказалась Инга на поле, кто-то из хоккеистов в нетерпении сильно бросил шайбу. Шайба стремительно полетела по льду и в то же время как бы надо льдом, изредка касаясь его с коротким треском, словно чиркали большой спичкой.

На другой стороне поля разминалась четырнадцатая школа. Инга старалась не глядеть туда, а когда посмотрела — встретила злорадный взгляд Железного. Железный был неутомимым хоккеистом, играл он грубо, напористо. Инга мысленно прозвала его Железным, а позже узнала, что все в команде так и зовут его: когда он дышал открытым ртом, был виден металлический зуб.

И теперь злорадный взгляд Железного наполнил Ингу тревогой, её слегка передёрнуло, точно бросили ей за спину ледяшку. Она замедлила бег и ожесточённо швырнула шайбу — без разбору, лишь бы летела…

Но вот разминка кончилась, поле опустело, трибуны притихли, как бы вобрали в себя шум, на середину площадки выехал судья в малиновом джемпере и требовательным свистком вызвал на лёд обе команды; хоккеисты выкатили и замерли — шесть против шести. Инга смотрела на Капитана, Капитан смотрел на неё. И она подумала, что и Капитан опасается за неё — девчонка на хоккейном поле! — но внутренний голос настойчиво и неопределённо повторяет ему: так надо, так надо.

И началась погоня за шайбой — осмысленная, стремительная, опасная погоня. Костяно загремели клюшки, застучала шайба о деревянные ворота, коньки стали выписывать зримые полукружия, сдирая пыль со льда. Вокруг шайбы хоккеисты свивались в клубок, теснили её клюшками, шайба беспорядочно подскакивала, а потом вдруг устремлялась на свободный лёд как выстреленная, но её тут же настигала какая-нибудь клюшка или сразу несколько клюшек, и тогда снова всё свивалось в пёстрый живой клубок: свитера, шапочки, гетры. Причудливая игра, не игра — хаос!

Инга позабыла обо всём на свете: о трибунах, которые рябили в глазах, об опасности крутой мальчишечьей игры и даже о самой себе; был хоккеист Ингин, и была шайба, которую надо сурово нянчить клюшкой, потому что шайба изменчива, неуловима.

Вихрь игры втягивал в клубок и Ингу, отпускал на волю, но ненадолго, чтобы через минуту снова затянуть на невидимой прочной нити в мешанину клюшек, свитеров, гетр.

С самого начала игры Ингу стал сторожить Железный, она с трудом уходила из-под его надзора, кружила по всему полю. Удалось запутать его, выйти на свободное место и, срезая угол, повести шайбу на ворота. Железный остался где-то позади, она услышала его злое сопение, поняла, что нагоняет он, что помешает сделать бросок, и дала пас Лихотину. На бешеной скорости Железный пронёсся вслед за шайбой, но Саша Лихотин молниеносно отбросил шайбу Инге, и она ворвалась вместе с шайбой в низкие воротца.

Как взорвались трибуны, как обозлённо глянул на Ингу Железный, как затрясся его белый, мучнистый подбородок!

Она поскорее выбралась из чужих ворот, поспешила на середину, потому что игра продолжалась, клюшки стучали ещё ожесточённей, новыми спиралями ложились на лёд следы коньков.

Пожалуй, теперь она бы не могла открыто глянуть на Капитана, потому что казалось: он досадует на неё, подобно Железному.

Перед Ингой мелькали свои и чужие хоккеисты, но знакомую спину, знакомые напряжённые руки она угадывала сразу. Ей даже привелось столкнуться с Капитаном в борьбе за шайбу — она ощутила на щеке его горячее дыхание. Капитан оттолкнул её, овладел шайбой, Инга разозлилась, нагнала Капитана и тоже наддала ему плечом, но было поздно: Капитан отбросил шайбу Железному, а Железный помчался к воротам, вытворяя совершенно немыслимые финты.

Он обводил одного, второго, увлекал шайбу назад, подбрасывал её над чьими-то клюшками, играл о борт, колдовал старательно и удачно, пока не вырвался к воротам и не пустил шайбу с такой силой, что, казалось, вспорхнула железная сетка. И взрыв трибун произошёл у ворот Ингиной команды.

«Ах, так! — сощурила Инга глаза, видя, как хоккеисты четырнадцатой школы приветствуют друг друга поднятыми клюшками. — Ах, так!»

Она решила не беречься, решила сражаться за шайбу с мальчишеской злостью и нападать, нападать. И если очень хочешь того, шайба не кажется неуловимой. Надо не отставать от шайбы. Инга так и поступила.

Она носилась от одних ворот к другим, гнала шайбу, на виражах её коньки резали лёд, ей удалось два раза выбросить шайбу Саше Лихотину, и тот дважды посылал шайбу в чужие ворота.

И когда прозвучал свисток судьи, когда кончился первый период, Инга остановилась, а каток, трибуны продолжали кружение, и даже фонари кружились в плавном хороводе и почему-то снижались, освещая ей дорогу в раздевалку.

— Что с тобой, Ингин? — восторженно спросил у неё в раздевалке Саша Лихотин. — Ты великолепный игрок, Ингин! Только второй период надо посидеть в запасе. На всякий случай…

— Я не устала, — ответила Инга. — Но могу посидеть. На всякий случай…

Мимолётен перерыв. Ребята даже не присели, у каждого были горячи глаза, и каждого, наверное, наполнял азарт: опять на лёд, на свет фонарей, на шум трибун!

Как только покинули они раздевалку, Инга подтащила к дверям скамейку, взобралась на неё с коньками, чтобы лучше был виден краешек ледяного поля.