Мама

— Куда же вы спешите? Посидите еще. Костя вышел в переднюю проводить. Вернулся.

— Ну, как жизнь, Светланка? Ты что-то у меня совсем от рук отбилась… Фу, как накурили мы! Форточку разве открыть?

Он вскочил на стул, стуча сапогами. Что-то звякнуло на подоконнике за занавеской — должно быть, поставил туда посуду после ужина.

— Представляешь себе, — Константин шумно засмеялся, спрыгивая на пол, — Сашка-то наш жениться собрался. Завтра идут в загс!

— Вот как? — спросила Светлана. — На ком же?

Что с ним такое сегодня? Обычно после ухода Саши Боброва в комнате сразу становилось тихо — до звона в ушах.

Сегодня было не так. Казалось, дух Саши Боброва вселился в Костю, заставлял его громыхать голосом, смехом, сапогами и стульями.

— Жалко парня, а? Правда, Светланка? Женатиком станет — конец свободной жизни!

Светлана вспомнила, с какой самоуверенностью говорил как-то Саша Бобров, когда зашел разговор о девушках и о свадьбах: «За меня всякая пойдет».

Она сказала:

— Мне жаль его жену.

Костя подсел к ней на диван.

— Жалеешь девушку? Так тебе твой муж больше нравится?

— Костя, слушай, — Светлана смотрела на его сапоги, — у тебя не могли остаться старые твои ботинки с коньками, довоенные еще, конечно, школьные, тридцать девятый, ну, в крайнем случае сороковой размер?

— Право, не помню. — Он задумался. — Может быть, дома где-нибудь и лежат.

«Домом» он называл маленькую квартиру под Москвой. После смерти Костиной матери туда переехали ее родственники.

— А ты не можешь туда написать? Только поскорее.

— Могу, конечно. Впрочем, не думаю, чтобы остались. Отдал кому-нибудь или мама отдала. Светланка, а зачем тебе башмаки с коньками сорокового размера? А? Признавайся! Ведь это не женский, это почти уже мужской размер!

Он притянул ее к себе, обнимая как-то твердо, неуютно, даже грубовато. Светлана отстранилась.

— Постой… Нет, я серьезно. Костя, мне очень нужно. Для мальчика одного.

— Хорошенький мальчик — с лапами сорокового размера! Светланка, ведь у тебя же четвероклассники! Маленькие дети! Нет, очень мне все это подозрительно. — Он опять хотел ее обнять.

Светлана резко отодвинулась и встала.

— Не целуй меня.

— То есть как это — не целовать? Собственную жену не целовать?

Она сказала с отвращением:

— От тебя водкой пахнет! — И отошла к окну — закрыть форточку.

День был морозный, и в комнате сразу захолодало. На подоконнике за занавеской она увидела тарелки, два стакана, две бутылки из-под водки и одну темную, из-под вина, с длинным узким горлышком. Неужели вдвоем можно выпить все это?

Светлана вынесла грязную посуду в кухню, сунула пустые бутылки в шкаф.

Вымыла все, убрала. Ей не хотелось возвращаться в комнату.

Казалось, там ждет ее не Костя, а чужой человек — чужой и даже враждебный.

А Костя стоял посредине комнаты с самой добродушной улыбкой.

— Я спать лягу, Светланка.

— Ложись, если хочется. Я еще почитаю, мне заниматься нужно.

Она постелила ему на диване, отошла к письменному столу.

— Светланка…

Он пошел к ней, пробираясь между обеденным столом и стоявшими вокруг стульями. Стулья с грохотом поворачивались, каждый по-своему, скатерть сдвинулась, перекосилась, пошла глубокими складками. Ваза с зелеными ветками отъехала на край. Вся комната сразу приобрела какой-то неряшливый, нетрезвый вид.

— Ложись, — сказала Светлана, резко отстраняясь от его протянутых рук. — Отойди от меня, слышишь, ты мне отвратителен!

Она оттолкнула его обеими руками, поправила скатерть, потушила верхний свет.

Константин сел на диван и медленно стал снимать сапоги.

Светлана взяла учебник, развернула на заложенном месте, прочла страницу, еще полстраницы, не понимая ни одного слова, только прислушиваясь к шорохам за спиной.

Скрипнули пружины дивана, еще и еще… потом затихли.

Светлана отложила учебник, взяла полотенце, пошла в ванную. Вернувшись, покосилась на диван — спит, кажется.

Осторожно ступая в мягких тапочках, потушила настольную лампу, прикрытую пестрым шелковым платком. И совсем по-кошачьи тихо забралась под одеяло, на свою кровать.

Теперь в комнате было почти совсем темно. Только с улицы проникал тусклый свет между неплотно сдвинутыми половинками шторы — не то уличные фонари, не то луна…

Светлана лежала на спине, вытянув руки поверх одеяла. Спит Костя или нет? Тишина в комнате была какая-то настороженная, не спокойная.

Нет, разумеется, он не спит. Когда спят — это не так тихо. Он лежит, затаив дыхание, и слушает.

Откуда светлая полоска на стене? Фонарь или лунный свет? Это лунный свет, потому что он медленно двигается. Когда ложилась, он захватывал притолоку двери, а теперь сполз на обои.

Странно бывает — вдруг вспомнится что-то далекое, давно забытое, о чем и не вспоминала никогда.

Это было еще перед войной, когда Светланина мать, учительница, стала работать в деревенской школе. В соседнем доме жила большая семья, все ребята моложе Светланы, только один мальчик как раз ей ровесник… Сколько им было? По десять лет. Такой хозяйственный мужичок, матери во всем помогал, младшие его очень слушались.

Каждое воскресенье, а иногда и в субботу по вечерам, и в дни получки он стоял, как бы дежурил у ворот, поглядывая на широкую улицу, поросшую гусиной травкой. И вдруг сообщал матери деловитым, спокойным тоном:

«Маманька! Папаньку ведут!»

Из дома выбегала его мать, высокая, худая, с мужскими сильными руками. А к воротам какие-нибудь досужие приятели, добрые души, подводили его отца, который самостоятельно уже передвигаться не мог и висел, подпираемый их плечами.

Жена и десятилетний сын сейчас же начинали хлопотать вокруг него, объединенными усилиями протаскивали в узкую дверь, укладывали на кровать.

Светлана теперь даже не могла вспомнить его лица — только фигуру, идущую раскорякой на фоне яркой зелени и цветов. И еще запомнила — взгляд.

Неужели жена могла его любить — такого? Должно быть, любила все-таки. Когда он запаздывал вечером, она сама стояла у ворот или даже отправлялась встречать на станцию. А когда был молодым, он, должно быть, тоже считал себя неотразимым и говорил, как Саша Бобров: «За меня всякая пойдет».

Светлана вспомнила, как пожалела сегодня девушку, Сашину невесту. Пожалела, уверенная в своем счастье…

Как медленно ползет по стене полоска лунного света! Это похоже на движение минутной стрелки на часах. Оно почти незаметно для глаза. Но вот и еще один цветок на обоях ушел в тень… Который может быть теперь час?

…Кто-то ходит по коридору — значит, еще не поздно.

Кто-то постучал в дверь. Светлана сказала: «Войдите!» — и только потом вспомнила, что она раздетая, лежит в кровати. Она быстро села, накинула на плечи халат.

Дверь распахнулась так широко, что стукнула о соседкин сундук, стоявший в коридоре. Вошли двое мужчин, поддерживая третьего, висевшего на их плечах. Его голова была опущена, Светлана не видела его лица.

«Маманька! Папаньку ведут».

Откуда этот мальчик? Как его зовут? Светлана не могла вспомнить. Ваня или Сеня? И почему он не вырос за эти десять лет?

Вошедшие мужчины сказали:

«Вот, принимай хозяина».

«Что вы делаете? Зачем вы его сюда привели?»

«Как — зачем? — сказали они. — Муженька своего не узнала?»

«Вы ошибаетесь! — крикнула Светлана. — Это не мой муж! Мой муж вон там, на диване спит».

Они засмеялись. Она увидела диван, ярко освещенный луной. На диване никто не спал, простыни и подушки были прибраны, как днем.

Мужчина, которого подвели к ней, поднял голову, она увидела, что у него лицо Кости. А взгляд у него был как у того соседа в деревне, отца мальчика.

А мальчик — Ваня или Сеня — сказал:

«Маманька, давай его уложим».

«Откуда этот мальчик? — крикнула Светлана. — Почему ты зовешь меня матерью?»

Светлана хотела вглядеться в лицо мальчика и вдруг поняла, что видит с закрытыми глазами. Нужно поскорее их открыть…