За что?

— Анюта, Анюта!.. И не стыдно тебе! — пробовал уговорить ее Коля, но едва мальчик раскрыл рот, как комок мягкой глины, в изобилии покрывавшей весь берег пруда, звонко шлепнулся ему в щеку.

— Безобразие какое! — вскричали мы все трое, в то время как Коля, весь красный от обиды, тщательно вытирал лицо носовым платком.

— Вот тебе! Вот тебе! Ишь ты, умник какой выискался. Учитель будущий! Что, ловко тебе влетело?! — кривлялась на своем суку и кричала Анютка.

В ответ ей разозленные мальчики запустили целый град камешков. Она метнулась было в сторону. Личико ее приняло осмысленное выражение испуга. Потом она снова расхохоталась и показала нам язык.

— Анюта! перестань дурачиться, слезай с ивы, сук может отломиться и ты попадешь в пруд! — кричала Анютке Леля.

Та в ответ только показала кулак сестре.

— Не хочешь! — грозно и значительно произнес Копа. — Вот погоди, тогда я сейчас домой побегу… и… папе пожалуюсь… и выдерут же тебя, Анютка!

— Ах, не надо! — вырвалось у меня невольно. Одно только напоминание о наказании, о побоях приводило меня в какой-то непонятный ужас. Мне казался до того противным и позорным весь акт этого наказали, до того неестественно грубым, что при одном слове о том, что того или другого знакомого ребенка наказывают, дерут, я бледнела, как смерть, дрожала с головы до ног и была близка к нервному припадку. Моя натура, пылкая, впечатлительная, и моя душа, свободная, как птичка, были чужды мрачных образов насилия и зла.

— Не надо жаловаться, Гриша, я сама попробую убедить ее сойти вниз! — ласково проговорила я, и ловко и проворно, как кошка, вспрыгнула на первый сук, оттуда на следующий, потом еще и еще выше и, наконец, в какие-нибудь две минуты стояла перед Анюткой, тесно оцепленная густою листвою огромной ивы.

— Пойдем! — проговорила я, схватив за руку девочку. — Вниз пойдем, и даю тебе слово, тебя никто пальцем не тронет, я защищу тебя.

— Не очень-то я нуждаюсь в твоей защите! — проговорила дерзко Анютка. — Пошла ты прочь от меня по добру, по здорову, пока…

— Что пока? — смотря ей прямо в ее светлые злые глаза, строго спросила я.

— А вот что пока! — захохотала она, и, прежде чем я могла понять злую девчонку, я разом почувствовала, как что-то толкнуло меня в грудь, огромный сук выскользнул у меня из-под ног и, больно ударяясь о встречные сучья ивы, я, перекувыркнувшись несколько раз в воздухе, тяжело рухнула в пруд.

Первое ощущение холодной воды как-то разом протрезвило меня. Я слышала звонкий крик моей «свиты», повисшей над прудом, чей-то плач — и больше уже не поняла ничего.

Что-то холодное, вонючее, скользкое вливалось мне в нос, рот и уши, мешая крикнуть, мешая дышать… Мне казалось, что я умру сейчас, сию минуту…

Пришла я в себя на руках тети Оли. Передо мною было насмерть испуганное лицо другой моей тети, Лизы. Что-то горячее жгло под ложечкой и у висков (потом я поняла, что это горчичники, щедро расставленные тетями).

— Деточка! Слава Богу, очнулась моя дорогая! Спасибо Коле… вытащил тебя из пруда и сюда принес и рассказал все… про Анютку… Хорошо же ей достанется сейчас! Сама пойду жаловаться ее отцу. Экая дрянная девчонка! — И на добром, милом лице моей крестной отразились и негодованье, и гнев, так непривычные этому доброму лицу.

Точно что ударило мне в голову:

«На Анютку жалуются! Анютку накажут! И надо же было сплетничать Коле! Велика важность: в пруду выкупалась. Невидаль какая! Ведь не зимой, а летом».

— Ну, уж это неправда, Коля соврал! — вскричала я пылко. — Анюта не при чем. Я полезла на иву, сук подломился, и я сверзилась с нее в пруд.

— Лида! — услышала я тихий, но внушительный оклик.

— Ага, он здесь! Несносный доносчик!

И, быстро повернув лицо в сторону взволнованного, бледного Коли, с платья которого струилась вода на пол, я проворчала сердито:

— Нечего глупости болтать. Сама упала в пруд и баста. А если… если… вы… кто-нибудь на Анютку… пожалуется… то я… я…

И, не договорив, я забилась и затрепетала на руках тети.

Мне тотчас же было дано слово оставить Анютку в покое.

На другое утро, когда я, совсем уже оправившаяся от моего невольного купанья, как ни в чем не бывало, бегала по саду, ко мне подошел Коля.

— Ты меня выставила вчера лгуном, — проговорил он серьезно, исподлобья глянув в мои глаза.

— Зато Анютка спасена, — рассмеялась я весело.

— Не только спасена, но еще успела мне сделать гадость…

— А что такое? — спросила я тревожно.

— Побежала к моему дяде и пожаловалась на меня, что я ее хотел толкнуть в воду, и дядя наказал меня.

— Как? — вся замирая от ужаса, прерывающимся голосом спросила я.

Коля молчал.

— Как? — уже настойчиво повторила я, и голос мой зазвучал властными нотками. Я не привыкла иначе говорить с моими «рыцарями».

Коля продолжал молчать.

Тогда я быстро вскинула на него глазами. Он был очень бледен. Только на левой щеке краснел предательский румянец… Я тихо вскрикнула и прижалась лицом к этой щеке. Больше я ничего не хотела знать, ничего!..

ГЛАВА III

Таинственная тетя. — Праздник у Весманд. — Муки совести. — Злополучный трепак и Нэлли Ронова

Пятнадцатого июля, в день именин Вовы, был назначен большой праздник в белом доме, где жили семейства офицеров соседнего батальона с их командиром. Я не сомневалась, что буду приглашена и тщательно готовилась к этому дню. Я знала, что стрелки и их жены, а особенно сам генерал Весманд — командир соседней с нами вoeннoй части — и его жена очень любили маленькую, немного взбалмошную, но далеко не злую «принцессу». А об их сыне Вове и говорить нечего. Мы отлично понимали друг друга и дня не могли прожить, чтобы не играть и… не поссориться друг с другом.

Наконец так страстно ожидаемый мною день наступил. Тотчас после завтрака тетя позвала меня одеваться. Белое в кружевных воланах и прошивках платье с голубым поясом, цвета весеннего неба, было прелестно. Русые кудри принцессы тщательно причесаны и на них наколот голубой бант в виде кокарды. Шелковые чулки нежного голубого цвета, такие же туфельки на ногах и… я бегу показываться «солнышку» в моем новом костюме. Он сидит в тужурке в кабинете и пишет что-то у стола. Я в ужасе.

— Ах, ты еще не готовь, «солнышко»! Но как это можно? Ведь мы опоздаем! — говорю я тоном глубокого отчаяния.

— Успокойся, деточка. Ты поспеешь с тетей вовремя. — отвечает он, лаская меня. — А я позднее приду.

— Позднее!.. ну-у…

И лицо мое вытягивается в скучающую гримасу. Я так люблю ходить в гости с моим дорогим, ненаглядным отцом. И вот…

Но предстоящий праздник так увлекает меня, что я скоро забываю это первое маленькое разочарование.

И быстро целую «солнышко» и вприпрыжку бегу к дверям.

— Лидюша! — останавливает меня голос отца, когда я уже достигла порога. — Поди-ка сюда на минутку.

Что-то необыденное слышится мне в нотах этого голоса, и в одну минуту я перед ним.

— Видишь ли, девочка, — говорит папа, и глаза его смотрят не в мое лицо, а куда-то повыше, на мою голову, где в русых кудрях виднеется голубенький бантик-кокарда, — сегодня к генеральше Весманд со мною приедет одна твоя тетя: моя кузина Ронова… тетя Нэлли… Будь любезна с нею… Постарайся, чтобы она тебя полюбила…

— Зачем? — срывается с моих губ.

Папа теперь уже не смотрит на голубенькую кокарду, а прямо на меня, в мое лицо.

— Тетя Нэлли, как ты сама убедишься, очень хорошая, добрая девушка… Ее нельзя не любить, — говорит он с каким-то особенным выражением.

«Хорошая, добрая девушка». — эхом повторяло что-то в моем мозгу. И ради нее «солнышко» не идет вместе со мною и Лизой на праздник, а придет позднее… Да! Очень хорошо!

И я уже ненавижу эту «хорошую, добрую девушку». Ненавижу всей душой.

Я не знаю, что ответить папе, и в волнении тереблю конец моего голубого пояса, и рада, бесконечно рада, когда тетя Оля зовет меня, и я могу чмокнуть моего отца и убежать…