Красобор

Рудик почуял опасность, прижался к хозяину.

— Пан начальник, — снова подал голос пожилой полицейский, — в такую мишень каждый дурак попадет. Да еще за три гляка самогонки. Вы лучше большевистский флажок сразите.

— Какой еще флажок? — Тумас перестал целиться в Костю.

— А вон, на трубе завода. Со звездой, серпом и молотом.

Над высокой заводской трубой и в самом деле был виден маленький металлический флажок, прикрепленный к громоотводу.

— Ах ты, зараза большевистская! — Тумас рывком вскинул винтовку. Гулко бахнул выстрел, за ним — другой, третий…

— Проиграли, пан начальник, — засмеялся кто-то.

— Пулемет! — взревел раздосадованный неудачей Тумас.

Ему подали ручной пулемет. Начали стрелять и другие полицаи. Однако сбить флажок никому не удалось. Костя воспользовался суматохой, вскочил на санки и тихонько свистнул Рудику. Пес рванулся со всех ног. Мальчик уже был далеко, когда Тумас приказал:

— Ящик гранат и две мины под угол печи! Взорвать трубу!

Полицейские развернули сани и поехали к заводскому корпусу выполнять приказ шефа.

Беспорядочная стрельба насторожила Николая Романовича. А когда на территории завода появились полицаи и стали подводить мины под печь, он не выдержал: «Погубят завод!» И поспешил к возку с полицейским начальством.

— А, это ты, наковальня хромая! — Начальник полиции выбрался из возка. — Под большевистским флагом живешь? Ну на этот раз ты так просто не выкрутишься! Сейчас мы рванем твой флаг, а потом с тобой я поговорю отдельно.

Кузнец не успел ответить — со стороны Борок послышался гул моторов. Он все нарастал, и, наконец, показался отряд мотоциклистов. Следом двигались танкетка и две тупоносые машины с немецкими солдатами. Поравнявшись с возком, колонна остановилась. Из танкетки вышел на дорогу офицер в теплом кожаном пальто, из машины выскочил и подбежал к нему еще один немец, видимо, переводчик. Офицер сказал ему несколько слов, и тот спросил у Тумаса:

— С кем вы здесь воюете, господин начальник полиции? Комендант района господин Гундермарк ждет ответа.

— Большевистскую заразу вывожу, — отвечал Тумас, пытаясь удержать равновесие.

Офицер перевел взгляд на кузнеца. Николай Романович встретился с ним глазами. Ну, была не была! Он решительно шагнул к Гундермарку.

— Господин начальник полиции… — Кузнец кивнул на Тумаса, — хочет взорвать завод только потому, что на трубе прикреплен флажок со звездочкой. Флажок повесили еще когда возводили трубу. Завод пока не работает. Но немецкие власти, наверно, захотят пустить его в ход? А полицейские уже мины под печь подложили.

Гундермарку перевели слова кузнеца. Комендант отдал короткую команду. Два мотоциклиста рванулись к заводу. Гундермарк подошел к Тумасу и рукой, затянутой в кожаную перчатку, со всего размаху ударил полицая по щеке. Тумас плюхнулся в возок. Гундермарк что-то сказал переводчику.

— Вам, — переводчик повернулся к кузнецу, — комендант района выражает свою благодарность. А с вами, господин Тумас, — он подошел к возку, — разговор будет особый. Почему вы не сообщили, что в этом лесу есть завод? И почему так спешите его взорвать?

Мастерская старого балтийца

Полицейские до поры до времени оставили в покое семью Будников. Николай Романович получил от теляковского старосты официальное разрешение «на работу в кузнице в свою пользу, пока завод не будет пущен в ход». Правда, для этого пришлось основательно «позолотить» ручку старосты. Зато в кузницу начали открыто приходить заказчики: кто лемех в плуге наточить, кто борону наладить, кто коня подковать, привозили даже швейные машинки. Николай Романович никому не отказывал: чем больше людей толклось в кузнице, тем легче было затеряться среди них партизанским связным.

Весть о разгроме фашистских войск под Москвой докатилась до Белоруссии и послужила сигналом для новых ударов по врагу. Ширились ряды народных мстителей. В канун нового, 1942 года ушли в лес теляковские патриоты: и председатель колхоза Данила Николаевич, и раненые командиры, которые жили в хате Виктора Колоса. Ушел со своими людьми и руководитель местного подполья Макар Данилович, по кличке Бэнок.

— Будет скоро у меня работы по самое горло! — хитро посмеивался в усы Николай Романович.

Костя теперь часто помогал отцу в кузнице. И как подручный, и как сторож, если Николай Романович выполнял заказ, который не должны были видеть посторонние.

Сегодня не было надобности таиться, но у мальчика уже вошло в привычку следить за дорогой, протоптанной к кузнице, и он нет-нет да и посматривал в открытую дверь. Вот и сейчас бросил он мимолетный взгляд на заснеженный двор и очень удивился:

— Папа, к нам кто-то с сеном едет. Вы просили привезти? У нас же еще свое есть!

Кузнец в ответ тоже удивленно хмыкнул. Он отложил в сторону тяжелый молот, сунул в угли длинную ось, над которой «колдовал», и подошел к дверям. В самом деле, буланый конь, запряженный в сани с сеном, легкой рысцой приближался к кузнице.

Человек в рыжем кожушке, им оказался объездчик Шибко, подогнал коня к самому порогу и вылез из саней.

— Здорово, Николай! — приветствовал он Будника-старшего.

— Здорово, Алесь! — отвечал кузнец. Мужчины пожали друг другу руки.

— Что слышно на Рысевщине? — спросил гость.

— Стучим по наковальне да надеемся: лихо перекуется — добро будет. А у вас в Александрове?

— У нас жизнь стала дешевле пареной репы. — Приезжий понизил голос. — Тебе Романов привет передавал. — Мужчина зорко взглянул на Костю. — Сын?

— Сын, — ответил кузнец. — Можно при нем говорить все. Романов ему доверяет.

— Как заказ?

— Винтовки готовы. Пулемет заканчиваю. Ложе еще обтачивать на верстаке надо. Приношу в хату по вечерам. А вечером при коптилке какая работа? Дня через два будет готово. Костя, достань винтовки!

Пока мальчик разгребал уголь, сваленный в углу кузницы, и доставал из-под него завернутые в старые мешки винтовки, гость рассказывал Николаю Романовичу о том, что делается на Дзержинщине.

— Недавно неподалеку от Даниловичей бой был. Задали хлопцы воронью! Мало кто из них в живых остался. А к тебе, Николай, новая просьба: «максим» надо отремонтировать.

— Где он?

— Под сеном.

Достали пулемет. Николай Романович осмотрел его. Коротко сказал:

— Сделаю.

— Ну, будьте здоровы! — попрощался приезжий. — Мне пора. Как говорят, не спеши на базар, спеши с базара.

— Если на беду не заплутаешь, к ночи домой не опоздаешь, — тоже присказкой ответил кузнец.

Окна комнаты занавешены тщательней обычного. В комнате светло: над верстаком горит семилинейная лампа. Николай Романович вылил в нее весь запас керосина. Алена Максимовна не удержалась.

— Сегодня мы со светом, как на балу паны, а завтра — что в щели тараканы.

— Не горюй, мать, — сдержанно улыбнулся кузнец, сноровисто орудуя стамеской. — Ради такой работы и последний керосин вылить не жалко. Пообещал Алесю пулемет через два дня, надо успеть.

Яркое освещение собрало всю семью вокруг отца. Уже поздно, но никто не спит. Линочку с Валериком и тех не уложить: сидят на полу, стружки перебирают.

— Папа, а что вы делаете? — спрашивает Толик.

Николай Романович сдвигает очки на лоб, отвечает с улыбкой:

— Лопату, песок грести. Весна же идет.

— Неправда! — смеется Толик. — Я сегодня два раза босиком на улицу выбегал. Снег каким был колючим, таким и остался.

Валя приносит из кухни две небольшие кружки с заваренной сушеной черникой для Лины и Валерика. Толик тотчас пристает к сестре:

— И мне, Валечка, налей.

— Не проси! — строго говорит Валя. — Сахарину чуть-чуть осталось, малышам только, а ты уже большой.

Толя недовольно сопит.

— Налей, дочка, и ему, — говорит мать. — Пусть полакомится.

— Вот время настало! — вздыхает Лена. — О сахаре дети забыли, сахарину и того нет.

— Ничего, ребятки, выдюжим. В гражданскую и осьмушки хлеба на брата не перепадало, а выжили, победили. — Голос отца звучит спокойно, уверенно.