Меня не узнала Петровская

Гип-гип-ура! Вечером был Кашин. Заходил узнать, как у меня дела, и мы с ним прыгали на площадке от радости.

Потом пришла Милка. Она смотрела на нас, смотрела и вдруг побежала вниз по лестнице. Я ее догнала, а она стала плакать. Ей очень плохо. Милке. Она думает, что у меня теперь все хорошо и она мне не нужна. Что у меня есть Кашин, что у меня есть интересные дела, Крючок агитирует ее поехать в лагерь (она там будет инструктором по туризму), но Милка не хочет, потому что там будет смертная тоска. Начальником лагеря едет старшая вожатая, а она нас с Милкой не любит, она, кроме совета дружины, никого за людей не считает. Я, правда, никому никогда не признавалась, что не люблю ее, потому что Гущина с компанией ее боготворят. Они ходят к ней в гости, знают про ее первую любовь, даже такие же, как у нее, косички завязывают. Ей уже лет под тридцать, а она все косички носит, из принципа.

Ну вот, так какое удовольствие Милке с ней ехать? А я-то веселюсь, скачу. Мне почему-то стыдно стало, что я от счастья лучшую подружку забыла, только о себе и думаю. А как ей помочь? Никак не поможешь. Я даже не знаю — может, она сама виновата, потому что живет как-то спустя рукава, ничего для себя не ищет. Даже в любви не могли найти удовлетворения. Вроде бы что-то было у нее со Смотряевым, но быстро прошло, потому что она сразу нашла в нем какие-то недостатки. А я, даже если нахожу в человеке недостатки, то всё равно люблю его, только стараюсь помочь исправиться.

Когда я рассказала маме про Кашина, она сказала, что я все выдумываю. Ну и пусть я выдумала эту любовь, но зато эта выдумка делает мою жизнь богатой и интересной. Разве это большой грех — жить интересно?

Пусть выдумка, но все равно это надолго и всерьез. И интересно!

Потом мы с Милкой вернулись к Кашину и болтали. Я у него спросила якобы в шутку, как он ко мне относится. Он сказал, что не любит таких бабских вопросов. И главное, по его мнению, это суровость чувств. Ну что ж, разумный совет.

А Милку жалко.

3 января

Игорь Александрович думал, что это легко. Ах, как он заблуждался! Целый день с вещами проторчали в райкоме. Просили автобус или хотя бы машину с фургоном.

Потом сам Иванов выслушал нас и сказал, что планы по агитбригадам выполнены и машину нам никто не даст, а если мы уж очень жаждем поехать, то надо позвонить в обком. Фу! Все сначала. Тогда Игорь Александрович сказал, что в обкоме у него есть одна знакомая, и, хоть и неудобно, придется попросить ее помощи. Это он, конечно, не нам сказал, а Настасье Филипповне, но я слышала. Он позвонил, и всё устроилось. Нам дали автобус только чтоб доехать до костно-туберкулёзного детского санатория, а там уже много детских заведений, и нас будут транспортировать своими силами те, кому нужен концерт.

Итак, всё решилось Выезжаем в одиннадцать часов вечера. Мы обрадовались страшно!

Едем, черт подери!

4 января

Уже очень поздно. Все наши спят.

Для ночлега нам дали клуб санатория. Я сижу в гримерной и пишу. Хорошо, что я взяла с собой дневник, хотя этот день я бы запомнила и так. Это был очень тяжелый день, даже не знаю, с чего начать. Во-первых, санаторий. Мы все наревелись до концерта. Жутко! Когда ты видишь одного больного человека, и то страшно. А тут все больные, да ещё дети. У кого рука, у кого нога, а есть с позвоночником, их прикатывали в зал на колясках. Есть совсем маленькие. Бледные, худенькие! И по всему санаторию — запах кожи. Это запах протезов. В первом отделении мы играли этюды, но так вяло, что они не смеялись, потому что нам казалось неудобным смешить их, раз им так плохо.

В перерыве Игорь Александрович сказал нам, что мы ханжи и распустёхи. Что это нас с нашими убогими душами надо жалеть, а не их. Что если с людьми случилась беда, то поздно ахать и охать, а надо дать им забыть все. Ведь им нужно еще жить! И они должны жить!

И как мы сыграли второе отделение!

Они все падали со смеху! Они так смеялись, что и мы забыли про их болезнь!

До чего дошло — даже Мишка Начинкин отмочил такое «яблочко», что мы все решили — он тоже совсем не бездарен.

А дети всё хлопали и кричали, чтобы мы показали еще что-нибудь. Мы уже не знали, что показывать. Тогда Игорь Александрович вышел на сцену и сам начал ужасно смешно читать «Муху-Цокотуху». Володька Золотов собрал нас за кулисами и сказал, чтоб мы изображали, как могли, нее, что он читает.

Я была Цокотуха, Кашин — комарик, а остальные играли всех подряд. И бабочек, и жуков, и муравьев. Настасья Филипповна нам подыграла на рояле, и мы устроили такой пляс! Дети просто визжали от восторга.

Мы выступали очень долго. Пока все не устали смеяться. Детей еле прогнали спать.

Потом пришла одна тетенька в белом халате и сказала, что для нас приготовлен обед. Игорь Александрович говорил ей, что у нас есть продукты, но она сказала, что питание для нас — предусмотренный расход, что к ним часто приезжают взрослые, настоящие актеры, но такого удовольствия детям никто не приносил. Она почему-то заплакала.

Потом заплакала Настасья Филипповна, а потом и я, потому что вспомнила, какие они все бледные, худенькие и больные.

Нам постелили на полу. Все ещё долго говорили и вертелись, но Игорь Александрович погасил свет и приказал, чтоб все «отправлялись к Морфею».

Все пошли к Морфею, а я пробралась в эту комнату и пишу, а они все спят.

Все спят, все. Спит Мишка Начинкин — самый добрый человек в кружке и совсем не бездарный, он после «яблочка» танцевал ещё Муравья:

«Муравей-Муравей не жалеет лаптей».

И знаю, никто теперь не думает, что он бездарь, как раньше, потому что он первый развеселил всех. А может, он развеселил потому, что он очень добрый? И ему очень хотелось этого?

Володька Золотов что-то бормотал во сне, вроде сердится. Он вообще с виду сердитый и любит покомандовать, но в душе добрый, и, когда кто-нибудь из девчонок плачет, он обязательно узнает почему и утешит. И вообще он очень умный и талантливый. Он даже Станиславского ни в грош не ценит.

Леночка Петрова даже во сне ужасно красивая. Ресницы такие длинные лежат на щеках.

А Кашин… Теперь я знаю, какой он спящий. Губы в трубочку, как будто конфету сосет.

Интересно, что ему снится? Умела бы я колдовать, наколдовала бы, чтоб ему присниться.

Ладно, и мне пора спать. Спокойной ночи.

6 января

Вчера некогда было писать в дневник. Пишу сегодня. Сидим в деревенском клубе, поем песни. Уже второй день сидим тут. Вчера показали концерт для ребят. После концерта играли с ними вместе во всякие игры, танцевали. Ночью гуляли вместе и смотрели звёзды. В городе не бывает таких звезд! В городе не бывает такого счастья! В городе не бывает такого снега! Нам опять устроили обед. В городе не бывает такой картошки!

Какие мы счастливые! Утром кормили лошадей! Прямо из рук. Оказывается, я очень люблю лошадей! Катались с горки на санках! Игорь Александрович расшиб нос! Настасья Филипповна тоже, как и мы, скатывалась с горы. Начинкин таскал всех девчонок на плечах.

Потом за нами пришла машина из детской воспитательной колонии. Прощались ужасно трогательно. Не хотелось уезжать. Особенно грустно было расставаться с деревенскими ребятами. Они все такие добрые, гостеприимные! Мы уже сели в машину, когда вдруг прибежала завклубом и стала кричать, что никуда нас не отпустит, что вся деревня уже знает, что вечером опять будет концерт и все колхозницы уже погладили нарядные платья. Шофер из колонии выскочил из машины и стал кричать, что там нас тоже ждут. Они ругались, а мы сидели в машине и не знали, что делать. Шофер залез в кабину, и мы тронулись. Тогда завклубом, как Анна Каренина, легла на дорогу. Шофер стал материться и скидывать наши вещи обратно. Сказал, что приедет за нами завтра. Как мы обрадовались! И деревенские ребята тоже! Сейчас сидим в клубе. Димка Лукин играет на гитаре и поёт. Все ужасно довольны, слушают. А я сижу в сторонке и пишу в дневник. Ну, пока все.