Экипаж боцмана Рябова<br />(Рассказы и повести)

— Значит, потомков и нужно искать! — заметил Антоша.

А Степан Иванович продолжал рассказ:

— Приезжали сюда из Москвы учёные. Они тогда ещё из Архангельска домик Петра увезли. Искали и кафтан Ивана Рябова, да, кажется, не нашли. А в том кафтане, говорят, будто бы петровская благодарственная грамота спрятана была.

Мальчики с изумлением слушали боцмана. Кафтан Ивана Рябова, да ещё петровская грамота! Нет, Вяча Полянкин такое упустить не мог. Это же история! Это же исторические реликвии, которым и цены нет. Искать, искать!

Вяча так и заявил:

— Будем искать кафтан Ивана Рябова! За это нам будут благодарны наши потомки!

— А я завтра к дяде Степану на «Буревестник» поеду, — сказал Егор, которого мысль о поисках кафтана знатного кормчего не слишком увлекала.

— А нам можно? — спросил Антоша.

— Приезжайте, все вместе и приезжайте! — пригласил боцман. — Покажу вам свой парусник. А то его скоро на слом. Добрая была посудина — трёхмачтовая! Приедете — там и решим: может быть, вместе и за поиски кафтана примемся. Боцмана «Буревестника» на пенсию собираются провожать. Время теперь будет. Приезжайте!

На этом и договорились.

Главным в этой поездке был, конечно, Егор. Во-первых, боцманом на «Буревестнике» был его дядя. И во-вторых, только Егор знал, куда нужно ехать.

Встретились ребята на пристани пригородного сообщения, где к берегу Северной Двины выходит знаменитая в Архангельске улица Поморская.

— За мной! — скомандовал Егор, когда Антоша купил в кассе билеты на теплоход.

По правде сказать, Вяче Полянкину не очень нравилось подчиняться маленькому Егору-Беломору, но ничего не поделаешь… И Вяча нехотя потянулся за Егором. За ним двинулся Ян. Антоша замыкал шествие. Это было вопреки всяким правилам: левофланговый, самый маленький, следовал в голове «колонны», а правофланговый, самый высокий, замыкал её.

Небольшой белый пассажирский теплоход издали казался игрушечным. Но на самом деле он был не такой уж маленький.

И на теплоходе Егор продолжал вести себя начальственно. Когда он сказал, что нужно идти на корму, Вяча воспротивился:

— Не командуй! Ростом ещё не вышел.

— Эх, ты! — укоризненно сказал Егор. — Хвастаешься, что знаешь историю… Забыл, что полководец Суворов был маленького роста?

Вяча захохотал:

— Сравнил! Великий Суворов и Егор-Беломор! Что ты с кормы увидишь? А там всё видно!

И он пошёл на нос.

Но Антоша и Ян двинулись за Егором на корму.

Северная красавица Двина у Архангельска раздольно широка и по-русски величава. Полтора километра от берега до берега — редко где на других реках увидишь такой простор! В штормовую погоду на Двине не только на катере или на шлюпке, но даже на небольшом буксирном пароходе небезопасно. Зато в штиль река как-то по-особому ласкова: она словно дремлет. Но и тогда чувствуется её богатырская мощь, её могучее дыхание. А при отливе течение бывает такое стремительное, хотя издали почти незаметное, что против него в две пары вёсел не выгребешь.

Да, чудесна Северная Двина при всякой погоде! Но особенно она хороша тихими летними вечерами перед закатом солнца.

Когда теплоход неторопливо отвалил от причала, внимание пассажиров привлекла чайка.

На всех морях, на всех реках есть чайки. Плавный, будто бы задумчивый, полёт их словно гипнотизирует. Чайка в полёте, вероятно, одна из самых красивых птиц.

Чайка над теплоходом спокойно совершала круг над рекой. Порой птица прекращала свой и без того медлительный полёт и замирала в воздухе. И это завораживало, казалось чудом.

Сидя на носовой скамейке, или, как говорят моряки, на банке, Вяча смотрел то на чайку, то на корму, на своих друзей. Они там о чём-то запальчиво спорили. Но о чём?..

Вяча опять посмотрел на чайку. Она кружила над теплоходом и, казалось, жаловалась на своё одиночество. И Вяча, к которому редко приходила грусть, понял, что он сейчас, как эта чайка, одинок, только по своей вине.

Северная Двина напряжённо трудилась. По фарватеру шёл огромный иностранный океанский лесовоз, но Вяча даже не посмотрел на его кормовой флаг, не поинтересовался — норвежец это, голландец или швед. Раздувая перед собой и по бортам пенистые усы, пронёсся быстроходный катер. Грациозно накренив косой, наполненный лёгким ветром парус, скользила по реке белобокая яхта. Но и этой красоты Полянкин словно не замечал.

Он уже хотел перебежать к друзьям на корму, но раздумал и решил ждать пристани. Ему показалось, что он устал, и он прикрыл глаза.

С закрытыми глазами он видел Студёное море, как в былые времена называли море Белое. На море — поморские кочи и лодии, отправляющиеся к далёкому полярному острову — батюшке Груманту. Так раньше называли Шпицберген. Видел корабль англичанина Ричарда Ченслера, первое иностранное судно на Беломорье, и с позором посаженные на мель у Новодвинской крепости корабли шведских пиратов. Он видел гордые фрегаты и торговые суда Петра Первого. Ему чудился маленький двухмачтовик «Святой Фока», на котором Георгий Седов из Архангельска устремился к Северному полюсу. А потом представилась революционная «Аврора», дважды побывавшая на здешних рейдах.

Когда теплоход причалил к пристани, Вяча без трапа, первым, спрыгнул с борта и, поджидая друзей, принял независимый вид.

— Теперь куда? — спросил он как ни в чём не бывало.

Егор насмешливо взглянул на Вячу и, обращаясь к Антону и Яну, сказал:

— Пойдёмте!

Но Вяча почувствовал: ему простят. Дружба наладится.

Сначала шли по берегу мимо небольшой деревеньки. А дальше берег был пустынным.

Песчаная полоса тянулась от воды метров на пятьдесят. Ещё дальше угадывалась кочковатая болотина, поросшая редким и низкорослым кустарником. И совсем далеко-далеко вправо густо синели сумрачные хвойные леса. Места те были озёрными. Водилась тут в изобилии лесная и водоплавающая птица. Ездили туда охотники и рыболовы да знатоки лесных троп — грибники.

А песчаный низкий берег был давно облюбован мальчишками. Они приезжали сюда на лодках, разжигали костры и чувствовали себя здесь вольготно. В солнечную жаркую погоду ребята целыми днями купались или ловили на удочки подслеповатых колючих ершей. Кроме ершей, пескарей да несъедобной колюшки, на чистых песчаных местах никакой рыбы не водилось. Редко-редко, случалось, попадала на крючок неосторожная сорожка.

Друзьям пришлось ждать лодку, кричать: «Перевоз!»

Лодочником оказался парнишка, пожалуй, младше Егора. Когда лодка пристала к берегу и Антоша спросил: «Сколько с нас?» — он ответил: «По три копейки. Как у вас в трамвае».

Антоша протянул лодочнику пятнадцатикопеечную монету. Тот спокойно взял деньги, порылся в карманах и протянул Антону сдачу — девять копеек.

— Почему девять? — спросил удивлённо Антоша. — Нас четверо. Считать не умеешь?

— Двое гребли, — равнодушно ответил парнишка. — Кто гребёт, мы с того не берём.

— Чудак, — сказал Антоша. — Забирай себе на мороженое.

Но парнишка даже побледнел и стал заикаться:

— Я раб-ботаю. Мне лишних ден-нег не надо. Вылезай!

Ребята вылезли из лодки, и перевозчик озабоченно занялся в лодке какими-то делами. На своих пассажиров он уже не обращал ни малейшего внимания.

Высокие мачты «Буревестника» ребята увидели издали, ещё с лодки. И вот парусник перед ними во всём своём картинно-романтическом великолепии.

Он был стар, но выглядел красавцем, этот трёхмачтовый морской странник. Для плавания он уже не годился. И не только потому, что его корпус состарился, а потому, что самые разнообразные машины — умные, мощные, безотказные — давно заменили в основном флоте не всегда надёжные паруса, которые остались лишь на спортивных и прогулочных яхтах.

После того, как со старого судна списали всю команду, для него уже не находилось места у портовых причалов. Его отбуксировали за острова и поставили на якорь у дальнего, густо поросшего ивняком, песчаного берега. Парусник был приговорён к слому и ожидал своей горестной участи. Оставался на «Буревестнике» для охраны лишь один боцман — Степан Иванович Рябов.