Путешествие в страну летописей

Ясно, куда автор клонит: появление «ангела» связывается с каким-то значительным событием, происшедшим «через год», то есть в 1111 году. Читатель предупрежден о «чуде» и, естественно, ждет описания ангельского гнева «на иноплеменников и супостатов», а «супостаты» для тогдашнего русского историка, конечно, — половцы…

Внезапно рассказ обрывается!

Ни о каком походе 1111 года в Лаврентьевской летописи ни слова. Вообще о событиях с 1111 по 1116 год ничего не сказано.

Даже сами даты эти в тексте отсутствуют.

Вместо них следуют неожиданные строки:

«Я, игумен Сильвестр монастыря святого Михаила, написал книги эти, летопись, надеясь от бога милость получить, при князе Владимире, когда он княжил в Киеве, а я в то время игуменствовал у святого Михаила в лето 6624» (в 1116 году).

Это середина Лаврентьевской летописи. Именно здесь древнейший летописец пожелал открыться, назвать себя и признаться, что «написал книги эти».

Для историка ясно, что «князь Владимир» — конечно, Владимир Мономах (княжил в Киеве в 1113–1125 годах). Михайловский Выдубицкий монастырь в Киеве был основан отцом его и находился под особым покровительством князя.

У позднейшего исследователя вопросы, десятки вопросов об игумене Сильвестре… Но летописная повесть, не останавливаясь, медленно устремляется дальше и дальше. На соседнем листе мелькает второе и последнее упоминание только что прозвучавшего имени: «В лето 6631 (1123) умер Сильвестр, епископ Переяславский».

И снова неторопливо движутся годы.

«В лето 6633 (1125)…», «В лето 6648 (1140)…» Летопись, уж понятно, продолжают другие летописцы.

Переворачиваются страницы, уплывают века, уходят люди…

И вот 173-й лист. Заключительная запись:

«…аз, худый, недостойный, многогрешный раб божий Лаврентий мних…»

Но Лаврентий и его ближайшие предшественники не занимают Карамзина.

«Огненный столп» над Печерским монастырем, молчание о событиях 1111–1116 годов, имя Сильвестра, — вот где скрыта загадка первого из летописцев…

Все научное, сухое, «непоэтическое» Карамзин отправляет в примечания. Чего доброго, какой-нибудь червь науки только их и прочтет. Живой рассказ, поэтический охват прошлого — вот что будет в основном тексте книги. Полтома — «поэзия», полтома — примечания.

С удовольствием он перечитывает собственный текст, касающийся «огненного столпа» над Печерским монастырем. На языке XIX столетия это выглядело так: «Достойно замечания, что около сего времени были многие воздушные явления в России, и даже землетрясение; но благоразумные люди старались ободрять суеверных, толкуя им, что необыкновенные знамения предвещают иногда необыкновенное счастие для государства, или победу: ибо россияне не знали тогда иного счастия».

Карамзину нравилось, сколь изящно он объяснял веру древнего писателя в «приметы» и «знамения».

Но пять пропущенных лет (1111–1116) и неожиданное появление Сильвестра? В этом надо разобраться. Значит, еще искать и читать, читать и искать…

Приносят пакет: «Историографу Карамзину в собственные руки». На пакете памятка: «Книга казенная».

Несколько месяцев назад друзья известили остафьевского отшельника о том, что в Петербурге, в библиотеке Академии наук, немало любопытного среди дефектных рукописей, не внесенных ни в один каталог.

Одной рукописью Карамзин чрезвычайно заинтересовался и выпросил на месяц.

«Дефектная летопись» была из пергамена и сохранилась совсем неплохо.

На обороте первого листа помещалась запись, сделанная, по-видимому, сравнительно недавно: «Книга Ипацкого монастыря, летописец о княжении».

Значит, летопись до ее перемещения в столицу хранилась в костромском Ипатьевском монастыре. Ипатьевскую летопись переписали в начале XV столетия, всего лет на тридцать позже Лаврентьевской.

И вот Карамзин кладет две старейшие летописи рядом на сосновый стол. Он сильно взволнован. Открывает первую страницу…

ЛАВРЕНТЬЕВСКАЯ ЛЕТОПИСЬ

Се повести временных лет, откуду есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду Русская земля стала есть.

ИПАТЬЕВСКАЯ ЛЕТОПИСЬ

Се повести временных лет черноризца Федосьева монастыря Печерского, откуду есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду Русская земля стала есть.

Это тексты-близнецы. Только в Ипатьевской летописи говорится о каком-то «черноризце Федосьева монастыря Печерского».

Черноризец — это монах. «Федосьев монастырь» — знаменитый Киево-Печерский.

Очевидно, это представился сам автор. Тот, кто написал «Повесть временных лет».

И все сразу запутывается. При чем тут Печерский Федосьев монастырь, когда автор, игумен Сильвестр, — из Михайловского Выдубицкого монастыря? Почему черноризец, а не игумен? Почему нет имени черноризца? В старину имя чаще всего ставилось перед званием: «Сильвестр, игумен Выдубицкий», «Святослав, князь Киевский», а тут просто — «черноризец… монастыря Печерского»?

Историк встает из-за стола и подходит к разложенным на досках летописям. Как-то зимой в Москве Карамзин зашел за книгами к Мусину-Пушкину, постаревшему и давно удалившемуся на покой.

— Сколько, Алексей Иванович, мыслите, летописных списков на Руси?

— Бог знает, — отвечал граф. — Еще покойный Татищев взывал: «Всякий трудолюбивый, если где какую летопись сыщет, академии сообщить может». Сам Татищев сыскал с десяток, мне несколько перепало, некоторые и без нас известны, а всего — не ведаю. Сотни, думаю.

— Я полагаю, в главных хранилищах не менее тысячи, — сказал Карамзин.

И вот лучшие и старейшие летописи сейчас лежат на верхнем этаже остафьевского дома, впервые за тысячелетия собранные в одном месте.

На днях жена зашла позвать историка к обеду и заинтересовалась причудливыми разноцветными миниатюрами одной из рукописей.

— В этой летописи 617 рисунков, — объяснил Карамзин. — Долгое время они хранились в Кенигсберге. Когда в Семилетнюю войну русская армия заняла этот город, рукопись возвратилась на родину. Еще прежде ею владел польский князь Радзивилл, а переписали ее в XVI веке где-то на Руси… Поэтому у летописи с рисунками двойное имя: Радзивилловская, или Кенигсбергская…

Николай Михайлович с легкой улыбкой прочел жене небольшую лекцию о летописных именах:

— Имена людские происхождения разного. Мое — Николай — в переводе с греческого «победитель», твое — Катерина — значит «непорочная». Наименования географические тоже порождены самыми различными обстоятельствами. Киев — от Кия, Смоленск — от смолы, Новгород — город новый. Был город Тьмутаракань, есть город Звенигород, село Грязные харчевни.

И летописи — как только не прозываются… Лаврентьевская, Ипатьевская, Радзивилловская, или Кенигсбергская. Синодальная — в честь московской синодальной библиотеки. Летопись Никоновская — по имени патриарха Никона, Троицкая в честь Троице-Сергиевской лавры, Татищевская, Ростовская, летописи Новгородские…

Историк представлял тогда жене летописи будто светских знакомых. Но сегодня они его сотрудники, умные, но скрытные…

Карамзин раскрывает одновременно несколько старых манускриптов. Они должны как-то решить спор двух «летописных старейшин» — Лаврентьевской и Ипатьевской. Спор о том, кто же первый великий летописец: игумен Сильвестр или черноризец безымянный?

«Се повести временных лет…», «Се повести временных лет…», «Се повести временных лет…» — почти все летописи начинаются с этой строки. Одна из Смоленска, другая из Новгорода, третья — из Москвы, четвертая — из Суздаля, пятая, шестая — с юга… И у всех одинаковое начало!

У огромной Никоновской летописи заглавие точь-в-точь как у Лаврентия. Никакого «черноризца» нет в помине. Зато Радзивилловская (что с иллюстрациями-миниатюрами) следует за летописью Ипатьевской: «Се повесть временных лет черноризца Федосьева монастыря Печерского».

Показания свидетелей разделились. Как было бы просто и хорошо без них. Нашлась бы одна Лаврентьевская летопись — и все было бы спокойно. В конце ее — подпись Лаврентия: он последний летописец. В начале — имя Сильвестра: он первый… А сейчас нужно сравнивать и сравнивать…