Военно-патриотическая хрестоматия для детей

И то правда, время ли задумываться сегодня?

Вышмирский дергает ее за руку и твердит:

– Да гляди же, гляди! Ничего подобного уж больше не увидишь!

И действительно, не увидишь. По берегу, мимо рядов войск, направляясь к пристани, у которой ждет уже роскошно убранная барка, едет коляска. В ней три офицера – три генерала.

– Государь император! – проносится гулким, звучным шепотом по рядам войск. – Государь император!

По мере приближения коляски, окруженной блестящей свитой и штабом, к передовому флангу, проносится первым трепетом первое «ура», гулом вырвавшееся из тысячи грудей, сплошное, радостное, отчаянно-громкое и безумно-счастливое «ура»! Это уже не тихий шепот, похожий на журчанье ручья или шелест ветра, это стон моря, рокочущего, бурного, торжествующего, могучего!..

«Ура!» несется и перелетает с фланга на фланг по мере приближения коляски, то замирая, то воскресая снова. Великое, могучее по своей стихийности, оно разом наполняет собою и небо, и землю, и праздничный Тильзит с его беснующеюся толпою, и самый Неман, такой величественный и красивый в весеннем одеянии своих голубоватых струй.

– Ура! Да здравствует император! – несется эта рокочущая лавина, словно выйдя из берегов, несется неудержимо, как волны моря, как стон бури.

– Ура! – кричит за остальными Надя и приковывается лихорадочно горящим взглядом к приближающейся коляске. Что-то новое, необычайное рождается при этих звуках в душе девушки… И это необычайное как бы перерождает ее всю… Тщеславные мечты, разочарование из-за производства Юзефа и затаенная жалоба на судьбу – все уже забыто теперь… Вся ее жизнь, все ее существо, вся душа Нади сосредоточились теперь на этой коляске, на тех трех лицах, на трех генералах, сидящих в ней… А коляска, кажется ей, точно нарочно движется тихо, так дьявольски тихо!..

Вот снова затихает кипучий бешеным восторгом крик и снова, подхваченный свежими силами, утраивается и гремит, гремит навстречу экипажу, окруженному свитой.

Эта волнующаяся толпа, эти бешеные крики, этот восторг войска и народа ударили в голову Нади, вытесняя из сердца и головы все остальные мысли и чувства.

«Государь!» – мучительно выстукивает бьющееся сердечко смугленькой девочки. «Государь!» – наполняет все ее думы и чувства…

Тот, который повелевает десятками миллионов людей, тот, в руках которого судьба России, счастье и горе народа, тот, о котором она, Надя, мечтала с детства, которого она представляла себе каким-то полубогом, сильным, всемогущим, – он теперь здесь, перед ее глазами, в двух-трех шагах от нее!.. «Он» здесь… Но который же, который, который? Который из этих трех офицеров в коляске!..

Она готова зарыдать теперь от нетерпения и страха, видя, что коляска приближается… что она близко… тут… рядом и скоро пронесется мимо, прежде чем она, Надя, успеет увидеть и узнать лицо обожаемого монарха.

Вот коляска уже близко… Три генерала, сидящие в ней, уже почти перед строем коннопольцев. Один из них, высокий, но устало съежившийся, в расшитом мундире, с длинным профилем немецкого типа.

– Нет, это не он. Не может быть он! – решает в одно мгновение Надя.

– Это прусский король, – шепчет кто-то едва слышно.

Другой – она узнала его разом – это цесаревич Константин, делавший еще так недавно смотр всей кавалерии на границе. Его она отлично знает.

Так, значит, «он» – третий! Перед Надей мелькает стройная высокая фигура в белых лосинах, в коротких ботфортах и генеральском сюртуке, с Андреевской лентой через плечо. И лицо, молодое, бледное, обросшее рыжеватыми бакенбардами, с мягким, кротким взором, прекрасное лицо, улыбающееся толпе… Печальна она – эта улыбка!.. Покорно и трогательно покоится она на свежих устах… На высоком челе печать думы – нерадостной, тяжелой… Голубые глаза также не веселы… Но они чудно-прекрасны, эти глаза, они точно врываются в душу, от них веет теплом и светом, в них и детское добродушие, и кроткая нежность, и печаль – бесконечная печаль…

По прекрасному молодому лицу, по кроткой улыбке и голубым глазам Надя не могла уже более сомневаться, кто был третий генерал в коляске.

Безумная жгучая радость охватила ее… «Он»! За «него»! Ради «него»! О, боже, великий боже!..»

Если прежде она очертя голову бросалась в самое пекло боя ради милой родины, ради славы и чести своего солдатского мундира, то теперь, теперь она сознавала это так ясно, так поразительно ясно, что она готова броситься в первую же атаку с полной уверенностью не вернуться из нее ради «него», только ради этого детски ясного взгляда и печальной улыбки!..

– Иезус Мария! – шепчет подле нее не менее ее потрясенный Юзек. – Как он печален! О, Дуров! Что ни говори, это печаль не простого смертного. Это великая душа! Он – орел, наш император!

«Великая душа! Орел! Именно орел! – так и трепещет и бьется сердце Нади Дуровой. – Но, боже мой! Как скорбно печален, как трогателен он в эту минуту, великий государь!»

И она смотрит, смотрит пристально, до боли напряженно, до рези в глазах, вслед умчавшейся коляске. Вот она уже далеко… Вот только видно, как поблескивает сталь палашей у царской охраны… Вот она у пристани… вот остановилась… и высокая, статная, в генеральском мундире фигура при Андреевской ленте, в сопровождении свиты, вышла из экипажа и, сойдя на берег, скрылась под балдахином украшенной цветами и флагами барки.

В ту же минуту от французского берега отчалила галера. На носу ее стоит плотная коренастая фигура невысокого человека в треугольной шляпе. Это гений и победитель половины мира! Это Наполеон! На голубом фоне горизонта как-то особенно четко выделилась эта странная, не имеющая, впрочем, в себе ничего гениального фигура.

– О, этот – не орел… не орел! – чуть слышно, в забытьи лепечут губы Нади. – Это… это…

– Коршун… – подсказывает Вышмирский, неотступно следя взором за толстым человеком на носу галеры.

– Или нет… знаешь, Юзеф, – с необъяснимым приливом жгучей, острой ненависти подхватывает Надя, – просто лисица, жадная, лукавая корсиканская лисица! Вот он кто!

А разукрашенная галера подплывает все ближе и ближе. Вот она уже у плота, вот глухо стукнулась о его доски несколько ранее, нежели подплыла к нему барка императора Александра.

– Хороший знак, – шепчут маршалы и генералы великого Наполеона.

«Французский выскочка!» – мысленно проносится в уме каждого русского из свиты государя.

Наполеон и Александр протягивают руки друг другу и бок о бок входят в шатер, оставив на берегу, со свитою, Фридриха-Вильгельма, прусского короля.

Целый час, целый долгий час длится это свидание, решающее судьбу Пруссии и ее короля. И никто, ни маршалы, ни свита, не знает того, о чем говорилось на неманском плоту двумя сильнейшими представителями Европы.

Ровно через час оба императора снова показались из шатра. Они братски обнялись на глазах толпы и двух великих армий и разменялись крепким, дружественным поцелуем. И обе великие армии слились в одном общем приветствии, содрогнувшем своею мощью дома и улицы Тильзита:

– Vive Alexandre! Да здравствует Наполеон!..

Царский экипаж все еще стоит у пристани в ожидании императора Александра.

Вот снова от неманского плота отделяется барка. «Он» плывет обратно, «он», заключивший мир с недавним врагом. Прусский король встречает его с выражением самого живого интереса, горя нетерпением узнать судьбу королевства. Лицо цесаревича спокойно, почти весело. Мир необходим – и они добились мира. А «он» – гордый, прекрасный орел, «он» – отец своего народа, хотя и спокоен на вид, но в лице его по-прежнему борются печаль и улыбка. Пусть Наполеон, ради дружбы с ним, Александром, поступился многим, но кто ему вернет те тяжелые потери, тех мертвых героев, что полегли на кровавых Фридландских полях?..

С тем же печальным лицом и затуманенным взором государь вышел на берег и сел в коляску. Вот он снова подвигается медленным шагом вдоль фронта войск, ласково кивая новому безумному привету, надрывающему грудь народа и войск.