Неизвестный солдат

олча, потом Юра сказал:

— Ну ты и фрукт!

— Что ты имеешь в виду? — удивился я.

— За этим ездил в Москву?

— Попутно.

— И правильно сделал, — похвалил Андрей.

— А в чем суть? — спросил Виктор Борисович. — Я не все понял в вашем споре.

Я рассказал и саму историю, и ее суть, и почему Славик настаивает на Бокареве, привел все доказательства «за» и «против» Бокарева, «за» и «против» Краюшкина и Вакулина.

— Все же самые убедительные доказательства — в пользу старшины, — заметил Виктор Борисович.

Все согласились, что неизвестный солдат, скорее всего, старшина Бокарев. Причем Маврин выдвинул такой аргумент:

— Из этих пяти только он один и мог разгромить штаб. Остальные шоферня — они и гранаты не умеют бросать.

Но все также согласились, что надо точно выяснить и зря молодой Агапов так торопится. В объяснение его торопливости тот же Маврин выдвинул неожиданную версию.

— Выдали они нашего солдата, вот и заметают следы.

— Да нет, — решительно возразил я, — никто никого не выдавал, это вполне порядочные люди, там совсем другое.

Однако нелепое предположение Маврина оказалось предметом нашего спора.

— Все могло быть, — сказал Андрей, — в войну все было. На его месте любой бы торопился.

— Я бы не торопился, — возразил я. — Если бы кто-нибудь сказал про моего отца, что он предатель, я бы просто дал этому человеку по морде.

— А если бы к этому были доказательства? — спросил Юра.

— Я бы сказал: пожалуйста, давайте их обсудим, давайте исследуем историю каждого из пяти солдат, чтобы все было абсолютно ясно. Я бы не торопился.

— А если Славик не верит своей бабушке? — настаивал Юра. — Сейчас она хорошая, а двадцать пять лет назад испугалась немцев. Вот он и не хочет никакого исследования. Хочет доказать, что их солдат разгромил штаб, а потому, значит, они его не выдали.

— Это ты брось! — вмешался Маврин. — Раз выдали немцам нашего солдата, то и нечего защищать.

— Что же ему, родных предавать? — возразил Юра.

При всей нелепости мотива спор начинал приобретать остроту.

Я сказал:

— Отца нельзя предавать. Отцу надо верить.

— Но исторические факты?! — возразил Андрей.

— Я не хочу знать никаких исторических фактов, — закричал я, — сын не может предавать своего отца! Если мы не будем верить в своих отцов, тогда мы ничего не стоим.

— Чего ты кричишь! — сказал Андрей. — Разобраться надо, а ты кричишь. На свете есть подлецы, у подлецов есть дети. Что же этим детям — защищать своих отцов-подлецов?

Вопрос был поставлен коварно. Все смотрели на меня, ждали моего ответа. И во взгляде Люды я заметил что-то такое особенное. Видно, неважно у нее сложилось с родителями.

— Говорите что хотите, — сказал я, — но я убежден в одном: сын не может быть судьей своего отца. Если мой отец преступник, я не могу быть его защитником. Но я не могу и быть его обвинителем. Пусть его судит суд, общество, пусть его вина падет и на меня, и позор пусть падет на меня. Если я не сумею жить с этим позором, я умру.

— А он