Исторические тайны Российской империи

Лизочка вырвала из церковной книги страницу с записью о своем браке, а затем сообщила графу Бристолю, что их брака больше не существует и доказать ничего нельзя. Если же он хоть раз поднимет на нее руку – на постороннюю женщину, фрейлину принцессы и дочь полковника, – то пойдет в тюрьму.

Граф малость поторговался, надеясь хоть что-то получить за молчание, но ничего, конечно, не получил.

Лизочка была свободна! Но тут же она совершила глупость. Надо же было случиться, что вскоре беспутный граф Бристоль получил наследство, а Лизочка осталась бедной как церковная мышь!

И нервы у красавицы не выдержали.

Она принялась рассказывать во всех лондонских салонах, что она – тайная жена Бристоля и у нее даже был сын от графа.

Бристоль был возмущен, и теперь уж он сам повсюду доказывал, что никакого брака не было.

А нашу героиню полюбил герцог Кингстон.

Было ему уже под семьдесят, но он оставался добродушным и любвеобильным человеком и искренне полюбил Лизочку.

Тогда Лизочка плюнула на проклятого графа, вышла замуж за герцога, и они мирно прожили несколько лет, несмотря на сорокалетнюю разницу в возрасте.

Наконец герцог умер на руках у вдовы средних лет и несказанной красоты, которая и унаследовала все его состояние.

Остальные родственники герцога объявили его завещание недействительным именно на основании необдуманных заявлений Лизочки о ее тайном браке с Бристолем.

По старинному английскому закону двоемужнице полагалась смертная казнь. В лучшем случае ей должны были выжечь клеймо на руке и посадить в тюрьму лет на десять.

И хоть граф Бристоль подтвердил показания Лизочки о том, что они никогда и близко друг к другу не подходили, родственники герцога вытащили на свет горничную графа, которая, оказывается, была свидетельницей в церкви.

В результате Лизочка проиграла процесс и на всю жизнь была заклеймена высшим светом Англии как авантюристка и охотница за деньгами. Хотя вина ее относительна. По крайней мере, даже самые злейшие ее враги не смогли утверждать, что она дурно относилась к старику герцогу и не любила его. Что же касается проходимца Бристоля, то он сам с пеной у рта доказывал, что Лизочки не знал и не знает, но его за это никто не осудил, хотя он тоже был женат вторично.

Дело спустили на тормозах, сажать в тюрьму никого не стали, но брак с герцогом Кингстоном признали недействительным и вернули Лизочке графский титул! «Санкт-Петербургские ведомости», которые печатали отчеты с заседаний нагремевшего тогда суда, сообщали: «…лорд-канцлер объявил, что ей не будет назначено никакого телесного наказания, так как собственная совесть заменит ей жестокость кары, и отныне она в наказание будет именоваться графиней Бристольской».

Кстати, Елизавета не собиралась отказываться от герцогского титула, и никто не мешал ей так поступать. Но самое главное заключалось в том, что родственники герцога остались с носом, потому что старик из могилы хорошо посмеялся над ними. Понимая, что они, как стервятники, накинутся на Елизавету, он завещал свое состояние не герцогине Кингстон, а просто мисс Елизавете Чэдли. А уж имени, данного при рождении, у Лизочки отнять никто не мог. Родственники добились того, что завещание в пользу герцогини Кингстон было отменено, а когда так случилось, Елизавета Чэдли, несмотря ни на что, спокойно получила все деньги, дворцы и картины.

Вот такая женщина и приехала в Петербург, чтобы увидеть мудрую русскую императрицу, что ей и удалось.

Наконец, прожив в Петербурге несколько месяцев, бывшая Лизочка, а ныне вдовствующая герцогиня Кингстон, приглашенная на вечернюю партию в карты в обществе императрицы, высказала свое главное желание.

Она хотела стать статс-дамой русского императорского двора.

И тут наступила долгая неловкая пауза.

Одно дело – принимать герцогиню как частное лицо и даже чинить ее яхту. Совсем иное – дать ей высокий придворный чин, ставящий Лизочку в привилегированное положение не только в России, но и во всей Европе.

Ведь Екатерина и все серьезные люди в Петербурге отлично знали о процессе, проигранном Лизочкой, и о том, что титул герцогини достался ей, так скажем, условно.

И хоть сказочное состояние, оставленное герцогом, было серьезным аргументом, а картины Рубенса тоже обладали весом, чистота репутации и высота происхождения были важнее.

На следующий день к герцогине приехал ее русский друг, князь Потемкин, и в приватной беседе объяснил гостье, что статс-дамой не может стать иностранка, не имеющая в России земельной собственности.

– Что ж, – ответила Лизочка, – будет и собственность.

Через несколько дней была совершена сделка, и герцогиня купила в Эстляндии имение барона Фитингофа за 74 тысячи рублей серебром. Но и это не помогло. Екатерина мягко, без нажима, сказала герцогине, что все же иностранку, даже с собственностью в Российской империи, она сделать статс-дамой не может.

А тут еще нанятый герцогиней управляющий гигантским имением заявил, что оно не приносит дохода и, чтобы изменить ситуацию, надо открыть там винокуренный завод.

Что и было сделано.

Винокуренные заводы были и у других князей российских. Однако недоброжелатели герцогини, которых уже немало накопилось в Петербурге, распустили слух об этом заводе по всей столице. «Ах, – говорили они, – не может эта мадам Кингстон быть настоящей герцогиней, она же заводчица!»

И когда ее упрекнула этим сама императрица, Лизочка не выдержала, сказала нечто не весьма вежливое, взошла на борт своей яхты и отплыла во Францию, в город Кале, где намеревалась поселиться, чтобы потратить свои немалые средства на воспитание подрастающего поколения города.

Прожив в Кале несколько лет, герцогиня попыталась вернуться в Англию, но ее встретили там столь холодно и столь плотно закрыли перед ней двери всех приличных домов, что Елизавете пришлось вернуться во Францию. Оттуда она поехала в Германию, а потом к своим друзьям в Польшу, где ее торжественно встречал старый друг – князь Радзивилл, покровитель уже известной нам княжны Таракановой.

Елизавета приехала к Радзивиллу в сопровождении молодого друга Зановича, который именовал себя албанским королем, но был простым проходимцем.

Радзивилл построил к приезду подруги дворец в чистом поле и, когда герцогиня там остановилась, явился туда на сорока каретах, каждая из которых была запряжена шестеркой лошадей. На поляне у дворца гремел оркестр, и сверкали фейерверки, на озере разыгрывались морские сражения. На встречу герцогини и пиры Радзивилл истратил более пятидесяти тысяч талеров.

Несмотря на ее солидный уже возраст, князь Радзивилл, влюбленный в Елизавету уже лет тридцать, снова просил ее руки, но герцогиня ему отказала и, как сама пишет в своих «Записках», «не пожелала оставаться в дикой стране среди сарматов, которые одеваются в звериные шкуры».

Интересно, где она заметила звериные шкуры? Не на маскараде ли, который в ее честь устроил князь?

Из Польши герцогиня снова приехала в Петербург, но была встречена там без интереса – нельзя возвращаться в места бывшего счастья.

Ее имения не приносили доходов, винокуренный завод прогорел. Друга ее Потемкина в Петербурге не оказалось, императрица уклонилась от встречи… Елизавета вернулась во Францию, где купила замок Сент-Ассиз под Парижем и небольшой дворец в городе. За замок она заплатила полтора миллиона франков, но прожила в нем лишь неделю – 28 августа 1788 года, немного не дожив до семидесяти лет, герцогиня скончалась…

Подруга Елизаветы, баронесса Оберкирх, писала о ее последних днях: «Несмотря на глубокую старость… она сохраняла следы поразительной красоты».

Состояние Лизочки к моменту смерти достигало трех миллионов фунтов стерлингов, то есть было одним из крупнейших в Европе. Она до смерти сохранила нежность к России и Петербургу и просила, если ей приведется умереть недалеко от России, чтобы ее похоронили в Петербурге.

Но статс-дамой она не стала, и похоронили ее в Париже.