Планета чудес

Высморкав нос, он продолжал:

— О львы, вам я посвятил лучшие годы своей жизни. Я не трус, но я боюсь львов. Львов и самого себя. Потому что только от львов да от самого себя могу я ожидать такое, чего и вообразить-то невозможно. Взбрело же мне раз в голову отобедать с дикими львами за одним столом!

Сказано — сделано. Я приказал поставить стол, накрыть его скатертью и украсить вазой с цветами. Были разложены приборы и поставлены стулья. В меню входил салат из овощей и фрукты. Это, конечно, для людей. Для львов на стол была положена целая зебра.

За стол я усадил своих африканских знакомых. Теперь оставалось позвать львов. Это не представляло для меня никакого труда. Я дважды выстрелил, и стая львов прискакала из пустыни.

И вот стая голодных львов расположилась с нами за одним столом. Мы ели салат. Львы рвали зебру. Они не обращали на нас никакого внимания. Зато мы не спускали с них глаз! Друзья мои тряслись, как листья на ветру, и салат застревал у них в горле. Один я ел не торопясь.

Кто знает львов лучше, чем я!

Видите на моей феске дюжину кисточек от львиных хвостов? Это кисточки львов-людоедов! А простых львов я убивал в иной год по триста шестьдесят пять штук: как день, так лев! Однажды ночью я застрелил сразу восемнадцать львов! Шагнуть было некуда!

Да что львы! Я убил почти полторы тысячи слонов, около двух тысяч буйволов, а антилопам и счёт потерял!

Но — к делу! Итак, я не сводил глаз с львиных хвостов. Уж я-то знаю, что перед тем, как напасть, лев непременно три раза встряхивает хвостом. Не два, не четыре, а ровно три раза! Будто считает: раз, два, три — и кидается! Знаю я их хвосты, немало их перебывало в моих руках! Я ведь львов за хвосты ловлю. Схвачу — и готово. Только не вздумайте хватать льва за конец хвоста! Он отшвырнёт вас, как пустой спичечный коробок. Хватайте за самый корень и держите крепко — это самый верный способ ловить львов!

Так вот, я ел салат и смотрел на львиные хвосты. Ни один из хвостов не дрогнул. Обед прошёл в дружественной обстановке: если бы я хотел, я мог бы насыпать хищникам на хвосты соли.

Тартарен, кряхтя, встал, подтянул турецкие шаровары и зашаркал со сцены.

— Этот умеет! — восхищённо ахнули ребята. — Не миновать ему книжку писать!

Сторонники Мюнхаузена угрюмо молчали. А некоторые дышали на ладони и разминали кулаки. Они считали, что всякий спор непременно приведёт к драке.

Со сцены уже неслось: «Я буду говорить не для того, чтобы поучать, а с намерением заставить подумать, а может быть, и помечтать». Это был девиз третьего, последнего рассказчика. На сцену вышел наш земляк — ленинградец Парамон.

Ребята встретили его молча. Они хорошо знали Мюнхаузена и Тартарена; каким-то окажется Парамон? Схватка обещала быть сердитой: не просто переврать таких специалистов!

— Без драки не обойтись! — сказали те, кто разминали кулаки и дышали на ладони.

Но не успел Парамон и рта открыть, как ему задали уйму вопросов. Пришлось на них отвечать.

— Ваше имя?

— Парамон.

— Ваша специальность?

— Олог! Геолог, метеоролог, океанолог, паразитолог, орнитолог, ихтиолог, герпетолог, энтомолог, вулканолог и даже стоматолог.

— Какой ваш рост?

— Утром 180 сантиметров, а вечером — 170.

— Ваша любимая одежда?

— Трусы и майка.

— Ваш любимый цвет?

— Зелёный и голубой: цвет земли, неба и моря!

— Что такое «обыкновенно» и что такое «необыкновенно»?

— На этот вопрос я отвечу потом.

— Что вы больше любите: выдумку или правду?

— На этот вопрос я тоже отвечу потом.

— Что на свете может быть, а чего быть не может?

— Ничего! — сказали ребята. — Ничего! Пусть говорит.

— Я вас не задержу, — сказал Парамон. — Мой рассказ займёт ровно шестьдесят пять секунд.

Экскурсия под Ленинградом. В конце июня я с юннатами вышел на экскурсию в пригородный лес. Ровно в семь часов утра на востоке показалось солнце. Послышалась первая птичья песенка. Это запел зяблик. Раздался стук дятла; дятел на своей кузнице разбивал еловую шишку. Из дупла донёсся писк голодных птенцов иволги. Белка, сидя на пеньке, с удовольствием грызла сухой грибок, который она достала из своей кладовой в дупле. Лес просыпáлся.

Вокруг цвела черёмуха, и запах её белых цветов наполнил лес. В болоте на все голоса урчали лягушки, а у берега в озерке плескались щуки: они метали икру. Домовитый ёжик спешил в свою норку, таща на колючках сочные спелые яблоки, которые он нашёл в чьём-то саду. Зяблики кормили птенцов красными ягодами клюквы.

Всё вокруг было интересным. Целый день мы пробродили в лесу, наблюдая и записывая. Но вот солнце опустилось к горизонту и скоро скрылось за ним на западе. Домой мы вернулись только в десять часов ночи, в полной темноте. Все страшно устали и проголодались, но прогулкой остались очень довольны.

Парамон замолчал, поклонился и ушёл. Мы посмотрели на часы: он говорил ровно 65 секунд!

Ребята растерянно молчали.

— Да, это вам не искры из глаз! — сказали одни.

— Это вам не льва за хвост! — добавили другие.

Даже зло всех взяло: ведь свой, всё-таки земляк, а соврать не смог! Солнце взошло на востоке, закатилось на западе. Клюква красная, а у ёжика колючки. Где ж тут выдумка, где необычайность? Какое же это враньё? И, главное, торопится, как на телевизор! Нет, брат, постой: отвечай на неотвеченные вопросы!

Ответ на шестой вопрос

Что такое «обыкновенное» и что такое «необыкновенное»? Всё на свете необыкновенно! Ну, вот, например, снег. Для нас это самая обычная штука, но ведь для жителей тропиков снег — чудо! Или возьмём слона. Зверь явно необычный: рост 3,5 метра, вес 5 тонн, нос до земли. Но ведь для индийцев или африканцев слон — обыкновенная домашняя скотина.

Мы называем обыкновенным то, что для нас привычно. Но разве снег и слон сами-то по себе обыкновенны? Присмотритесь: всё в них необычно. Привычным может стать всё, но обыкновенным — никогда. Всё вокруг нас необыкновенное!

Ответ на седьмой вoпpoc

Что мне по душе — выдумка или правда?

Мне по душе выдумка. Правда — это то, что есть, а выдумка — то, что будет.

Однажды попал я в страну правдолюбов, которые не терпели даже самой малюсенькой выдумки. Жили они скучно. Они не рассказывали сказок, потому что сказки выдумка. Зимой они дрожали от холода, а летом изнывали от жары. И все считали, что так и должно быть, ведь «зимой холодно, а летом жарко». Они не пытались повернуть течение рек, потому что «все реки текут к морю».

У них не было самолётов, поездов, пылесосов, зонтиков, велосипедов. Всё это они считали бреднями бездельников: как может быть правдой то, чего нет?

Их врачи лечили только синяки, царапины и болячки. «Внутренних болезней мы не видим, — значит, их и нет!» — говорили они. Их учёные добросовестно записывали в огромные книги всё, что видели вокруг себя. Они доказывали, что жизнь и смерть — это одно и то же. Для этого они взяли живого оленя и записали в свои учёные книги всё, что видели: рога, копыта, хвост, туловище и голову. А когда олень околел, они открыли свои книги и убедились, что ровно ничего не изменилось, ничего не прибавилось и ничего не убавилось: те же рога, копыта, тот же хвост, туловище и голова. Правда, мёртвый олень не мог жить, но что такое жизнь? Её нельзя взвесить, измерить, пощупать, — значит, её и нет. Жизнь — это неправда, ни в каких списках она не значится!