Таинственное путешествие Томека

Боцман встал, взяв в руки графин. Наполнил рюмки. Наклонившись над столом у места, где сидел Павлов, задержал руку на полпути и сказал:

– Собственно говоря, вы, господин Павлов, виноваты больше всех, потому что вы человек казенный.

Павлов сгорбился, его лицо посерело, а боцман, обрадовавшись, что привел полицейского агента в смущение, продолжал:

– Виноваты вы больше, чем мы, гражданские, но не печальтесь. Мы восполним это достойное сожаления упущение большей порцией.

Говоря это, он отставил в сторону рюмки, Павлова и свою, а на их место поставил стаканы. Наполнил их до краев.

– Пьем до дна! – воскликнул он.

Павлов вскочил на ноги и, стоя навытяжку, выпил водку. Как только он сел, безжалостный боцман начал опять:

– Мы не имеем права обижать и высокочтимую супругу царя, ее величество императрицу. Наливайте, господин Павлов!

Потом пришла очередь выпить за здравие всех царских детей, родителей императора, родителей императрицы, пока Павлов, чокаясь с боцманом стаканами после каждого тоста, бессильно опустился в кресло. Посмотрев на него критически, боцман еще раз наполнил стаканы и воскликнул:

– Господин Павлов, за здоровье вашего начальника, его превосходительства, министра внутренних дел!

Павлов еле стоял на ногах, покачиваясь из стороны в сторону, и что-то бормотал себе под нос. Боцман крепко потряс им.

– За здоровье министра полиции, слышишь?! – крикнул он.

Павлов опустился в кресло. Свесив голову на грудь, он заснул. Боцман захохотал:

– Вот и прикончила его царская семейка! Даже про своего министра забыл! Как пить дать, пожалуюсь на него в Благовещенске губернатору. Но раз эта мразь спит, то я позволю себе изменить тост. Да здравствует революция!

Все встали и выпили до дна. Боцман удобно расположился в кресле, набил табаком трубку и обратился к Некрасову:

– Завершите мою работу, прикажите вашим людям вынести этого пьяницу! До утра он мешать нам не будет!

– Ах, чтоб вас черт подрал, медведь вы такой! – до слез смеялся Некрасов. – Идите ко мне, дайте я вас обниму! Мне всегда казалось, что у меня голова крепкая, но с вами я тягаться не могу!

– Э, что там, это мелочь. Пусть-ка Томек расскажет, как я во время последней экспедиции играл на полные рюмки с китайским купцом из Хотана [34]. Вот у того была крепкая голова!

– Сейчас мы спокойно побеседуем, – продолжал смеяться Некрасов. Выглянув в иллюминатор, он ударил в ладоши и позвал: – Эй, Иван, зайди-ка сюда на минутку!

В кают-компанию заглянул матрос.

– Убери куда-нибудь этого господина! Пусть спокойно спит до утра и не портит нам настроения, – приказал капитан.

Взвалив Павлова на плечи, Иван исчез с ним так же тихо, как и появился.

Потекла свободная беседа. Некрасов очень интересовался приключениями своих гостей, которые рассказывали о них, а капитан внимательно слушал, забрасывая их новыми вопросами. У боцмана прямо-таки не закрывался рот. Он умел рассказывать интересно и с юмором. Вот он отставил в буфет третью опорожненную бутылку из-под рома, и, беря с полки новую, обратился к Некрасову:

– Сто китов вам в бок, капитан! По всему видно, что вы любите настоящие приключения. Так на кой же, извините, лад, после выхода из тюрьмы вы очутились на этом буксире, вместо того, чтобы отправиться в широкий мир?

– Вы не первый, кто задает мне этот вопрос, – ответил Некрасов, печально улыбаясь.

Отхлебнув из бокала глоток рома, капитан затянулся трубкой и стал говорить, словно про себя:

– Тогда еще не было Сибирской железной дороги. Закованный в кандалы, с выбритой половиной головы, я в числе других арестантов пешком перешел через Урал. Трудно себе вообразить, что происходило в душах несчастных арестантов, которых гнали в Сибирь, когда они увидели пограничный столб, по одной стороне которого виднелся герб европейской Пермской губернии, а по другой – азиатской Тобольской. Некоторые из арестантов плакали, другие целовали родную землю, прощаясь с ней, или собирали ее в мешочек, который прятали на груди.

Я не жаловался на судьбу. Я был готов ко всему. Прочел подписи на пограничном столбе. Нашел среди них знакомые фамилии. По команде «стройся» поднял мешок с вещами и, не оглядываясь назад, пошел вперед навстречу судьбе.

Мне пришлось близко познакомиться с постоянно переполненными арестантами этапными тюрьмами, с деревянными нарами, кишевшими насекомыми. Время от времени менялись солдаты конвоя, среди которых бывали службисты, а бывали и такие, которых можно было подкупить, а мы все шли и шли на восток. Так продолжалось многие месяцы. Измученные, исхудалые мы шли через деревни и города...

Знаете ли вы причитания, которые поют арестанты, осужденные за уголовные преступления, когда проходят через населенный пункт? – спросил Некрасов. И, не дожидаясь ответа, он затянул нараспев:

Лицо Некрасова потемнело от печальных воспоминаний, он на минуту умолк. Потом продолжал:

– Тот, кто не слышал этой песни, которую не то поют, не то читают сотни голосов под аккомпанемент зловещего звона кандалов, никогда не поймет ужасного, нищенского существования, которое влачат несчастные арестанты.

Многие из них во время долгого путешествия, прерываемого «отдыхом» в этапных тюрьмах, заболевали и умирали. С нами шли также арестантки и жены некоторых ссыльных, добровольно направлявшиеся в ссылку за своими мужьями.

В конце концов, мы пришли в Кару. Я уже вам говорил, что там мне пришлось встретиться с несколькими поляками. Я был искренне восхищен ими... С первого дня ссылки они думали над возможностью побега и возвращения на родину. Они принимали участие во всех протестах, голодовках, бунтах, совершали побеги, хотя за это грозило суровое наказание, даже смерть. Бунтарь по характеру, я чувствовал в них братские души. Мы очень уважали польских товарищей по несчастью. Поэтому среди песен разных народов, которые пели арестанты, много было польских. Некоторые из них были переведены на русский язык.

Некрасов замолчал, несколько раз затянулся табачным дымом. Воспользовавшись этим, Томек спросил:

– Может быть, вы помните какую-нибудь из польских песен?

Капитан согласно кивнул головой.

– Я вас прошу, спойте нам одну из них, – прошептал Томек, глубоко взволнованный рассказом капитана.

Некрасов снял со стены висевшую там гитару, сел в кресло, ударил по струнам...

Над тихой, сияющей лунным серебром маньчжурской степью поплыли звуки песни, неразрывно связанной с трагической историей польского народа:

Когда капитан замолчал, воцарилась тишина, которая была красноречивее всяких слов...

– Значит, вы и эту нашу песню... пели в Каре? – шепнул боцман, вытирая глаза носовым платком.

– Пели. Нам особенно нравились песни, в которых выражалась тоска по свободе, ну и, конечно, революционные. Многие из нас готовили побег и бунт, и знаете, кого мы брали за образец? Вашего земляка Беневского [35], бывшего участника Барской конфедерации!

– Неужели?! Ведь наш Беневский бежал отсюда больше ста лет тому назад! – удивился боцман.

– Да, вы правы, но его бегство, получившее тогда известность во всем мире, особенно поразило умы ссыльных в Сибири. Многие из них стремились ему подражать. Когда в отчаянных головах зарождались фантастические планы бунта, они часто вспоминали Беневского.