Трудный день факира в джинсах

В этот раз уговаривать Витьку не пришлось. Размахивая пучком ольховых веток, он как в парилке нахлестывал Емельку по спине, приговаривая:

— Кровь за кровь! Я истреблю все ваше болотное племя!

Очищенную рыбу Емелька вымыл в лунке и бросил в закипающую воду.

Котелок задрожал, горячие брызги обожгли Емельку. Отскочив назад, Емелька споткнулся о брезент и упал на спину. И тут он увидел, что прямо на них снижается оливтянка, опоясанная мерцающими шарами. Емелька вскочил, попятился, споткнулся теперь уже о ветки и со всего маху рухнул в яму с рыбой. Здоровенный окунь оказался у него на голове и, запутавшись плавниками в волосах, больно хлестал по лбу.

— Пустите, я заразный! — с перепугу закричал мальчишка, прикрывая голову от ударов, но сообразив, в чем дело, накинулся на Витю: — Дай руку! Ну, что стоишь идолом! Помоги выпутать рыбу.

Отжав трусы и майку, Емелька осторожно спросил:

— Видел сейчас оливтянку на шарах?

Витя сердито проворчал:

— Головой сунься в лужу, может быть, тогда она поостынет.

«У меня бред, — подумал Емелька. — В легкой форме. Чем еще

объяснишь? Постоянно что-то мерещится, а Витька ничего не видит».

— Вить, ты как себя чувствуешь? — стараясь говорить безразличным тоном, спросил Емелька.

— Нормально, а что?

— Трясет меня что-то… И огонь рядом, а трясет… Вирусы проклятые! Взялись-таки за меня!

Витька тоже дрожал. Его пугали ночь и жестокие невидимки-вирусы. Был бы хоть кто-нибудь из взрослых. Они-то в любом случае знают, что надо делать.

— Факир, может быть, у тебя не вирусы? Озяб, пока сидел в луже? — с надеждой в голосе спросил он.

— Вирусы! Простуда так быстро не схватывает. Земные микробы ленивые, дня через три начинают кусаться. Но тебя космические вредители не тронут. Так что не трусь, — стуча зубами сказал Емелька.

— Сам не трусь! Я вот думаю, что никакая она не оливтянка. Настоящая, талантливо сделанная статуя. Может, какая древняя.

— Сам ты статуя с гипсовыми мозгами! Помнишь, она была теплее песка? А глаза? Когда я ее откопал, она была с закрытыми глазами, потом, вижу, раскрыла. Наверное, жива еще была…

— Не было на ней бацилл, — перебил его Витя, — она же в атмосфере горела! Не было на ней бацилл! Ура-а-а-а!

Витька бросился к Емельке и закружил его.

— Пусти, чумовой! Что ты делаешь? У нее внутри были микробы, которые не сгорели. Нельзя ко мне прикасаться!

— Можно, можно! Все можно! — кричал Витька, продолжая его кружить.

— Пусти! Мне нездоровится! Я не хочу, чтобы ты из-за меня! — орал Емелька, стараясь не дышать на друга.

— А я не хочу оставаться один, — запыхавшись, сказал Витька, опуская Емельку на землю.

— Ну и балда! Нельзя тебе умирать! Кто людей о космических болезнях предупредит? Ты подумал об этом? Хотя бы посоветовался, прежде чем кидаться на меня.

— А если с тобой что-нибудь случится, а я останусь, что тогда будет? — возразил Витька. — Что я скажу другим?.. Может быть, нужно было идти не к Финскому заливу, а в больницу? А я не настоял. Тебя послушал. Виноват я, что не настоял? Виноват!

— Виноват! Виноват! — передразнил Емелька. — Эгоист несчастный. «Что будет тогда?» А о людях ты подумал? Кто мы с тобой? Пацаны. А тут… Представляешь? Болезни пошли валить людей. Налево и направо. Ученых, инженеров, космонавтов, писателей… Пока найдут лекарство — может, полстраны вымрет. Конечно, врачи в конце концов изобретут лекарство против вируса, но людей останется совсем ничего, а может, того меньше. Капиталисты сразу лапу на нас. И в кулак всех. Дошло?

— Да чего там! Понятно! — сказал Витька, сердито сломав о колено ветку.

— Ну, тогда хватит ругаться. Слышишь? Уха квакает! Наваристая! Пальчики оближешь.

Похолодало. Ночь все гуще забирала ультрамарином небо, море, кусты. Она сжималась вокруг друзей плотной, угрожающе непроглядной завесой и пульсировала, то наскакивая, то удаляясь от костра.

Емелька ходил по берегу и между ближайшими кустами, заглядывая в заросли ольшаника, принес совсем небольшую охапку сухих веток. Он уже не гонял комаров, потому что не чувствовал укусов.

— Слушай, Витя, начинай хлебать уху, а я пока кое-что нарисую… За ночь всякое может случиться.

Емелька отрезал кусок брезента, натянул его между двух палок, воткнутых в землю. Долго рылся в костре, выбирая угли. Нашел, полил их водой и принялся рисовать на брезенте череп со скрещенными костями. Ниже крупными буквами написал:

К нам не прикасаться. Заразные.

Сжечь на огне.

Мы погибли от космического вируса.

За справками обращаться к астроному Коркину.

Виктор Обедин, Емельян Чалый.

Тем временем Витька поставил котелок в воду, чтобы остудить уху. От аппетитного аромата он давился слюной, но терпеливо поглядывал на друга, ожидая, когда тот закончит писать. Остывшую уху Витька налил в кружку и банку из-под майонеза.

Первую порцию проглотил залпом, не смакуя, на второй почувствовал, что уха несоленая.

— Селедочку бы к этой ухе! — сказал он и добавил:-Ты думаешь, нас уже ищут?

— Еще как! Немного задержишься, и то мама носится по дворам: «Емелька! Емелька! Иди домой». Найдет, сердится, а пока идем домой, подобреет.

— А меня тетя Валя ищет. Вряд ли старики дома. Обычно с работы они возвращаются поздно… — сказал Витька и подумал: «Домой бы! Ужасно хочется домой».

Емелька почти не слушал Витьку. Немного утолив голод, он вдруг подумал: «Плохо, что я все решил делать самостоятельно. Думал, что справлюсь. Вот и справился! Кажется, многое предусмотрел, но, как видно, не все. Даже о Витьке не позаботился по-настоящему. Если он раньше не заразился, то теперь уж наверняка, когда кинулся тормошить меня. Хоть бы заставил Витьку тогда руки помыть. Но и тут проворонил… Плохо вышло, плохо! Наверно и еще есть ошибки, похлеще этой».

Закончив ужин, ребята молча принялись готовить постель. Нарезали тонких веток, разложили их, присыпали травой и накрыли брезентом. Емелька лег первый. Укрылся концом брезента. Тело чесалось, ноги опухли, подошвы горели. Невероятно хотелось уснуть, но засыпать он боялся: «А вдруг уже никогда не проснусь».

Витька подбросил в костер дров, посмотрел на море. Там, далеко у горизонта, будто бродили светлячки. Желтые, зеленые и красные. «Как много ночью плавает кораблей», — подумал он, одновременно прислушиваясь к сонному сопению волны. Неожиданно вспомнились слова Емельки: «Когда человек лежит, белые кровяные шарики глотают вирусы». Может быть, он прав, нужно лечь.

— Факир, ты если что — растолкай меня. Ну, если вдруг плохо будет.

— Добро. Ты тоже буди, если что… Вить, что такое смерть?

— Это когда человек ничего не может делать, — начал объяснять Витька. — Ты читал о Дарвине? По его теории, природа создала человека путем проб и ошибок, а отбор помогла ей сделать смерть. Нам, конечно, от этого не легче…

— Точно, не легче. Если только с нами ничего не случится, я обязательно стану врачом. Хорошим врачом. И научусь лечить от смерти.

Емелька уже едва ворочал языком. Одолевал сон. Будто нарочно кто-то усыплял, приказывая: «Спать, спать, спать…»

Сквозь сон Емелька чувствовал, что его трясет. Сильнее и сильнее. Но вскоре дрожь прекратилась. Тело беспокоил только зуд от комариных укусов, никакой другой боли не было. Рядом во сне спокойно посапывал Витя. Емелька повернулся на спину, заложил ладони под голову и начал себя усыплять: «Одна оливтянка, две оливтянки, три… — Над ним простиралось темное небо, плотно затянутое слоем облаков. — Десять оливтянок, одиннадцать…»

Витя что-то пробормотал во сне.

«Опять сбился со счета… Тридцать три оливтянки…»