Макс

По щекам Бриджит в три ручья текут слезы.

— Бриджит, — зовет ее Джон, она отпускает мою руку и выходит из камеры. Мрачная стая — за ней.

Все, кроме Клыка.

Я сверкнула на него глазами:

— Попробуй только меня остановить!

Руки у меня сами собой сжимаются в кулаки, как когда-то в старые добрые времена, когда мы друг друга от души волтузили.

— Я просто хотел тебе сказать, будь осторожна. И что я тебя страхую. — Он откинул у меня со лба прядь волос и мотнул головой в сторону торпедного отсека.

Меня точно цунами захлестнуло: господи боже мой! Лучше него никого нет и быть не может! Не может быть для меня лучшего друга, бойфренда и — кто знает — может быть, и больше. Он для меня — все! Теперь это уже решено.

Я очень, очень его люблю. Новой любовью, которой я еще никогда не знала. По сравнению с ней померкли мои прежние маленькие любвишки. Я люблю его каждой клеточкой моего тела, каждой мыслью моего мозга, каждым перышком моих крыльев, каждым дыханием моих легких. И воздушных мешков.

Жаль только, что я стою на пороге верной гибели. Почти что верной…

И чуть ли не на глазах у всех я обнимаю его за шею и целую прямо в губы. Он на секунду замер, но тут же обхватил меня крепко-прекрепко, так, что даже дышать трудно стало.

— Ни фига себе, — шепчет Надж, но мы с Клыком никак не можем оторваться друг от друга. Была бы моя воля, я бы так и стояла здесь и счастливо целовалась с ним все следующее тысячелетие. Но Ангел, или — страшно сказать — то, что от нее осталось, все еще там, в холодном и темном океане.

— Клык… иди.

Я делаю шаг вперед.

— Все, мне пора, — тихо говорю я ему.

Его губы дрогнули в полуулыбке:

— Иди. Возвращайся скорей.

Я киваю. Не отрывая от меня глаз, он отступает и нажимает кнопку герметизатора. Двери шипят, наглухо закрываются и, кажется, навсегда отделяют меня от Клыка. Сердце стучит так, что вот-вот под его ударами у меня сломаются ребра.

Мне страшно.

Я безумно, невероятно счастлива и ужасно влюблена.

Впереди меня ждет верная смерть.

Чтобы не взорваться от распирающих меня эмоций, отжимаю клапан, открывающий выходной люк. За ним океан. Как же мне хочется оказаться такой же стойкой, как Ангел. Стойкой и выносливой.

Люк открывается, и я вижу первый темный отблеск ледяной воды.

Представление начинается.

72

Искусственное давление в водолазной камере вытолкнуло меня наружу. Знаете, что самое смешное? Инстинктивно в последний момент я стараюсь вдохнуть поглубже — весь воздух с собой унести, что ли? И только потом вспоминаю: воздух мне не нужен.

А может, не вспоминаю, а просто из меня вышибло мысли, все до единой. Потому что как раз в этот момент до меня доходит, что значит холод на такой глубине. Обожженная холодом, ору что есть мочи, но, сами понимаете, изо рта рвется одно только бульканье. Зато в следующий момент осознаю, что меня пока не раздавило, и устремляюсь на свет.

Я что, уже умерла и плыву к райским огням? Или это лучи прожекторов субмарины растворились в толще воды? Ответ приходит сам собой. Если бы я умерла, я бы не превратилась в сосульку и подводный холод не пробирал бы меня до костей. Данное умозаключение слегка обнадеживает.

Но даже если я пока жива, плыть на такой глубине страшно трудно, точно в замедленной съемке бессильно барахтаешься в застывающем желе — ни вперед, ни назад. Радости от этого мало, и я пытаюсь прикинуть, на сколько меня хватит?

В мутной воде все еще плавает густая взвесь, поднятая со дна взрывами. Моргаю, напрягая глаза. Дура я дура, надо было надеть маску, а не скакать очертя голову на белом морском коне. И тут я вижу его, морское чудище. Ох, да оно не одно — их здесь тьма тьмущая, сгрудившихся вокруг самого страшного и самого здорового, ничуть не меньше нашей подлодки. Оно вперило в меня свой красный глаз и слегка развернулось.

Птицы за работой, — говорит мой Голос.

— Чего? — Я так оторопела, что даже остановилась.

Птицы за работой, — повторяет Голос.

До чудища мне остается каких-то двадцать футов. Как и в прошлый раз, вижу его страшные тошнотворные кошмарно раздутые нарывы и красные язвы. Все в нем перекошено, точно двухлетний ребенок сикось-накось собирал его из конструктора для малолеток.

Птицы за работой, — еще раз повторяет Голос. — Они нам помогут.

В этот момент чудище пошевелилось и выпустило Ангела.

Я рванула вперед изо всех сил со скоростью… улитки. Глаза у Ангела закрыты, и она не плывет, а неподвижно висит в воде. Сердце у меня сжимается. Я изо всех сил руками и ногами взбиваю воду.

Ангел моргает, улыбается чудищу, поворачивается и видит меня. Лицо у нее расцветает, она протягивает ко мне руки и плывет мне навстречу. Хватаю ее, прижимаю к груди и, счастливая, наконец понимаю, что она жива и что я смогу еще ей хорошенько наподдать.

— Макс! — Она обхватывает меня за шею. Ее булькающие слова доносятся до меня как с того света. — Макс, я тут Гору все объяснила. — Она показывает в сторону громадного чудища.

— Чего? Кому?

— Они не виноваты, — булькает Ангел. — Они генетические выродки. Такие же, как мы. Они разумные. И очень умные. Они атаковали рыбацкие траулеры, потому что длинные сети калечат их детенышей.

Челюсть у меня отвисает, но я тут же ее захлопываю, потому что мне в рот норовит вплыть прозрачная креветка.

— Они созданы в результате генетических мутаций, вызванных радиацией. Но та же радиация их убивает, — торопливо объясняет мне Ангел, и крошечные пузырики поднимаются у нее вдоль шеи. — Они ненавидят мистера Чу, и я им сказала, что он наш главный враг. Так что мы теперь заодно. А главное, — ее голубые глаза сияют даже на дне океана, — главное, они знают, где доктор Мартинез.

73

— Гор говорит, это совсем недалеко. — Ангел, все еще с мокрыми волосами, сидит завернутая в полотенце и прихлебывает горячий чай. Я сижу рядом с ней, тоже мокрая, тоже в полотенце, тоже с дымящейся чашкой чая в руках. С той только разницей, что я не разговаривала с морскими чудищами-убийцами. Что ж, у каждого свой потолок.

Медленно движемся в темноте. Лобовые огни потушены. Как иначе подкрадешься на шестисоттонной субмарине к подводному бункеру мистера Чу.

Взгляд Ангела уходит куда-то в себя:

— Это близко. Берите левее. Теперь медленно. Двигайтесь совсем медленно.

Капитан отдает команду и берет очки ночного видения. Те самые, которые Газзи клянчит уже сто лет. Если бы капитан был попрозорливее, он бы все их хорошенько пересчитал, прежде чем нас на субмарину пускать.

— Здесь, — говорит Ангел.

Чуть в стороне вырастает огромный прозрачный купол. Точно кто-то покрыл им футбольный стадион и бросил в океан на глубину тысячи футов. Как из фильма про Джеймса Бонда. Надо сказать, конструкция эта очень умная. Ее, видно, так делали, чтоб она с морским дном сливалась. Если бы мы не знали, что Чу где-то здесь прячется, да если бы у нас биноклей и очков ночного видения не было, мы бы прошли рядом и ничего не заметили.

Подходим ближе. Мне теперь видно, что он вовсе не весь прозрачный. Сверху металлический, а в середине — ряд стеклянных окон. Три герметических входа могут впускать и выпускать подводные лодки. Значит, у мистера Чу имеется глубоководная флотилия. Он что, с каким-то морским флотом связан или сам так богат, что свой собственный флот держит?

— Отсюда Гора почти не слышно, — расстроенно говорит Ангел. Она поднимается и сбрасывает полотенце. — Мне надо снова выйти наружу.

У меня имеется миллион тонн доводов, почему ей никуда не надо выходить. Но мы полностью зависим от наводки морских монстров. Они, кстати, зовут себя крелпами.

В итоге приходится смириться с неизбежным. Включая и то, что мне самой неминуемо придется вылезать в океан вместе с Ангелом.

— Ладно. — Я тоже снимаю полотенце. — Я с тобой.