Тёмное крыло

— А ты ещё пользуешься своим эхозрением? — спросил он её.

— При дневном свете в этом нет особой нужды, но да, иногда я пользуюсь им, когда мне нужно разглядеть предметы более чётко.

— Тебе не приходится отказываться от этого.

— Это не то же самое, что у тебя. Но только потому, что никто об этом не знает. Полёт — это совсем другая штука.

— Я бросил летать, но все по-прежнему ненавидят меня. Почему я не должен летать?

— Ты сам знаешь, почему.

— Ненавижу птиц, — пробормотал он.

Это они всё подстроили для него. Всякий раз во время планирующего прыжка он представлял себе, как они глядят вниз и самодовольно щебечут о том, как победили его, как забрали его крылья.

— Остальные рукокрылы вскоре забудут, — пообещала мама. — Просто прямо сейчас они напуганы и злы. Тебя всегда будут избегать. А сейчас ступай, и излови ещё одного бражника, молнией промчавшись в воздухе, как ты умеешь.

Сумрак хихикнул; близость матери и знакомый запах действовали успокаивающе. Но гнев не полностью оставил его. Правда была в том, что он просто не хотел больше планировать. В воздухе он ощущал себя неуклюжим и медлительным. После того, как он летал, это выглядело как нечто вроде поражения. Он не дал бы птицам такого удовлетворения.

Пока вся остальная колония охотилась, он оставался на дереве. Он бродил по знакомым ветвям, ощущая вину за самого себя. Если бы его сородичам-рукокрылам нужен был отщепенец, он бы стал отщепенцем. Он бродил бы, собирая жучков и глодая семена. Такая пища никогда не удовлетворила бы его голод полностью, поэтому он бы, несомненно, похудел и приобрёл странную внешность, и пугал бы молодняк, бормоча всякие глупости.

Шёл слабый дождь, и хотя полог огромного дерева сохранил многие ветви сухими, в некоторых местах вода капала вниз по иглам круглыми каплями совершенной формы и наполняла маленькие трещины в коре. Сумрак остановился, чтобы попить перед тем, как лезть по одним из самых длинных ветвей секвойи. Они протянулись достаточно далеко, чтобы образовать естественный мост, ведущий на соседнее дерево; Сумрак устроил себе нечто вроде игры, разыскивая на том дереве другие ветви, которые могли увести его ещё глубже в лес, дальше от секвойи. Ему хотелось побыть в одиночестве.

Едва начав свой путь, он наткнулся на нескольких розовых личинок бабочки-стеклянницы, точивших кору, и съел их. Они были очень сладкими и сочными, гораздо жирнее, чем многие из летающих насекомых. Возможно, он действительно смог бы вообще отказаться от жизни в воздухе.

Он всегда ощущал присутствие птиц над собой — неясное и зловещее. Их песни больше не звучали красиво. Среди ветвей он замечал, как они большими стаями взлетали в небо, кружились, внезапно становились невидимыми, когда поворачивались в его сторону крыльями, а затем вновь сбивались в плотную тёмную массу. Несколько птиц из стаи устремились в сторону материка. Он спрашивал себя, не планировали ли они в данный момент какое-то ужасное нападение на всех рукокрылов сразу, чтобы наброситься на них, выставив вперёд клювы и когти.

Сумрак не рисковал забираться высоко на дерево. У него не было никакого желания приближаться к территории птиц. Ближе к концу ветки он обнаружил заросли грибов, чьи просвечивающие ножки поднимались из мшистой коры. Его изумило то, как прямо и высоко росли грибы, хотя их ножки были такими тонкими. Их бледные шляпки раскрывались на уровне глаз, а их края были слегка зазубрены и словно присыпаны чем-то вроде порошка, который улавливал солнечный свет. Молодым говорили, чтобы они никогда не ели грибы. Многие из них были ядовитыми — так сказала его мама. Но он также подслушал разговоры некоторых старших рукокрылов, которые говорили, что на самом деле они не были ядовитыми, но заставляли съевшего их видеть такие вещи, какие больше никто не видел. Сумрак фыркнул.

Это не так уж сильно отличалось от способности видеть в темноте при помощи его эхозрения. Молодым говорят всякое. Ему говорили, чтобы он не махал парусами, говорили, что он не может летать. А он мог. Возможно, правил было слишком уж много. Он чувствовал себя озлобленным и беспечным.

Сумрак подошёл к грибу и осторожно лизнул его край, а затем обсосал кончик своего языка. По вкусу он был совершенно не похож на всё, что он когда-либо пробовал — непонятный, влажный, с какой-то изысканной ноткой. Он лизнул снова, но на этот раз ещё и отщипнул зубами крохотный кусочек с краю гриба. Ему понравился вкус, но теперь он заволновался. Наверное, ему не следовало есть больше — на всякий случай.

Он немного подождал, но, похоже, ничего не происходило. Чувствуя жажду, он переполз к маленькой лужице воды, накопившейся в коре. Он лакал воду, заставляя пятна солнечного света на поверхности воды изгибаться и искриться.

Он сел около лужицы, по-прежнему ожидая увидеть нечто необычное. Но всё, что он видел — лишь ветви секвойи. Ветер, гудя, мягко дул в лесу. Сумрак мигнул.

Он понял, что в потоке ветра ничего не движется. Не двигалась даже тончайшая веточка. Высоко в небе облака не двигались, хотя звук ветра постепенно становился всё сильнее. Он взглянул на лужицу воды — её поверхность была гладкой и неподвижной, словно застывшая смола. Зависнув в нескольких дюймах перед его носом, в воздухе плавала стрекоза с неподвижными крыльями.

Всё застыло, кроме него самого, но что было удивительнее всего, он совершенно не ощущал тревоги. Сильнейшая летаргия сковала его лапы. Он лёг на ветку, раскрыв паруса и вонзив когти в кору — хотя он чувствовал, что теперь даже ураган не в силах сдвинуть его с места. Подняв глаза к небу, он увидел, как наступает ночь: быстрее, чем любой из закатов, которые он видел. За считанные секунды свет среди ветвей померк — а шум ветра становился всё сильнее, хотя он чувствовал, что его шерсть совсем не шевелится.

Внезапно настала полная темнота, и мир окрасился серебром, хотя Сумрак не отдавал себе отчёта в том, что пользовался своим эхозрением. Этого и быть не могло, потому что охват и глубина открывшегося перед ним вида были поистине невероятными. Он видел всё полностью и сразу, а не быстрыми вспышками. Деревья протянули свои ветви в небо, которое внезапно расцвело мерцающими звёздами. Сумрак закричал, потому что некоторые из них стали всё крупнее и ярче, медленно перемещаясь на новые места. Призрачный ветер усиливался, пока не обрёл ритм взмахивающих крыльев. Первая мысль Сумрака была о кетцале — но даже его широкие крылья не могли создать такого шума.

Звёзды мерцали, заставляя Сумрака дрожать. Ураган взмахов крыльев всё усиливался. Один чудовищный порыв ветра — и все ветви наверху были сметены им; теперь ничто не стояло между ним и небом. Он чувствовал себя отвратительно голым и беззащитным, когда его накрыл сияющий купол ночи. Он хотел, чтобы всё прекратилось.

Звёзды засияли с новой силой, вновь придя в движение. Самые яркие из них образовали очертания обширных машущих крыльев, и звук ветра исходил от них.

«ТЫ — НОВЫЙ».

Всеохватный голос исходил не только от звёздных крыльев, но даже от самой земли. Сумрак ощущал его вибрацию через дерево и через своё собственное тело.

«ТЫ — НОВЫЙ».

Сумрак испуганно глядел во все глаза. Крылья были огромными, словно сама ночь.

С каждым их взмахом он чувствовал, что его может сдуть вместе с целой землёй, хотя воздух вокруг него был недвижен.

«НО ЕСТЬ И ДРУГИЕ», — произнёс голос.

«Что ты такое?» — хотел спросить Сумрак, но его горло и рот не смогли шевельнуться.

Потом крылья сгребли все звёзды и рассыпали их в новые созвездия, которые сложились в движущиеся образы.

Четвероногое существо с гладким телом мчалось по лесу. Его челюсти раскрылись и стали такими огромными, что Сумрак смог разглядеть странные зубы с острыми лезвиями, созданные, чтобы резать.

Сумрак закрыл глаза. С него было достаточно. Он не хотел видеть больше. Но даже когда он зажмурил глаза, образ огромного ночного неба в них остался тем же самым. Ему словно оторвали веки.