Звездолет «Черничная Чайка». Трилогия

Я представил – Октябрина после работы переодевается в обезьянью шкуру и скачет по окрестностям, глупо кричит и безобразничает. Смешно. Удивительно. А что удивительного? У Ахлюстина ковчег с мистическим прахом прапрадедушки, он задает ему вопросы. Октябрина – мастерица перевоплощений…

А еще говорят, что я ненормальный. Что я выстрелил собственным братом в стратосферу…

Сами не лучше. А вот удивило меня другое – бешенство, бушующее в Октябрине. Еще недавно мы сидели, разговаривали, и я накладывал целебный гель на ее потертые ладони – и вот. И признавался ей в светлых чувствах… И вот такая злоба…

Руками я отбивался от попыток превратить мою физиономию в хаотичные лохмотья, головой думал о том, что человеческая душа похожа на гармошку. Давишь на клавишу – она и пищит.

Октябрине, без сомнения, было стыдно. За то, что она поддалась всеобщей тростниковозаготовительной гонке, за свою жадность, за алчное вожделение Лунной Карты, за стремление быть первой.

За то, что не она, а Ахлюстин, боксер-недотепа, повел себя благородно и отказался от участия в крысиных бегах.

А еще я запустил отличную байку про то, что она в меня влюблена. Ведь наверняка наивный Ахлюстин после беседы со мной отправился к Октябрине выяснять отношения… Не знаю, что там между ними произошло, должно быть, сцена получилась душераздирающая.

И она решила мне отомстить. Разумеется, вступить со мной в открытый бой она не могла – это значило бы унизиться еще больше. И поэтому предпочла действовать тайно, как кривоногий ниндзя, как тать в ночи, волоокий ассасин, киллер синезубый. И у нее уже получалось – я чувствовал, как ногти Октябрины распахивают мое лицо и уже даже руки. Наверняка у нее под ногтями прячутся миллиарды микробов, теперь эти миллиарды перенесены на меня, теперь я весь распалюсь… То есть воспалюсь.

Бездны психологии продолжали разверзаться перед моим удивленным взором, меня царапали, лупили и пинали. Однако постепенно Октябрина, переодетая обезьяной, выдохлась и решила пустить в ход зубы и немножко отгрызть мне правое ухо. Лишаться столь полезного органа в мои планы не входило, и я Октябрину стукнул. Так, кулаком. Получилось немножко в лицо, она заверещала и все-таки меня укусила.

В плечо.

Пришлось стукнуть еще разок.

Стало совсем темно, и мы боролись почти на ощупь, это было как-то странно…

Зачем она переоделась все-таки? Я ее легко опознал, зачем городок городить? Непонятно…

Октябрина между тем не унималась, теперь она и кусалась и царапалась одновременно, я подумывал нанести моей подруге парочку настоящих, по-настоящему сокрушительных ударов, однако моя доброта все-таки взяла верх. Я решил просто убежать, но Октябрина отпускать меня не собиралась, вцепилась, как пиявка, как подкожный сомик из Амазонии. Чтобы хоть как-то привести ее в чувство, я тоже ее укусил. В локоть. В болевую точку, многие авторитеты рекомендуют кусать зарвавшихся обезьян.

Октябрина проверещала, я вывернулся из ее могучих объятий и рванул по тропинке вдоль берега.

Она меня догнала. Я был поражен, но она меня догнала! Быстро так догнала, прыгнула на шею, потянула в сторону, повалила. Я вскочил, но она вцепилась мне в волосы и дергала, не хотела меня отпускать, в ней внезапно словно открылось второе дыхание. Тогда я поступил хитро: взял и приложил Октябрину спиной к пальме – так мощно, что ее позвоночник даже изрядно хрустнул.

Но все равно не отпустила, висела на мне, как безумная белка.

То ли боевая ярость, то ли прищемил я ее чересчур, но Октябрина раскочегарилась. Принялась бодаться. Вообще я всегда думал, что череп у женщины несколько тоньше, чем у мужчины. Так, сантиметра на полтора. Но Октябрина, видимо, витаминов много принимала. И через некоторое время я почувствовал, что она меня забадывает. К тому же била она в затылок, что было эффективно.

Наверное, от этих ударов я вдруг понял, зачем она переоделась. Она не для меня переоделась в обезьяну, она для себя в нее переоделась.

У меня есть младший брат, ну тот самый, выстреленный из рогатки, у него в детстве завелся воображаемый друг по имени Трэкс. Так вот, этот Трэкс появлялся только когда мой брат наряжался динозавром. Скорее всего, у Октябрины тоже есть воображаемая подружка, и, чтобы вызвать ее, Октябрина переодевается в обезьянью шкуру. Возможно, и сейчас такое случилось – Октябрина решила посоветоваться со своей квазиподружкой, переоделась в обезьянью шкуру, а подружка эта, допустим, Груня, ей сказала – давай, иди, прикончи его. И вот теперь я бьюсь с этой сумасшедшей.

Бред…

Октябрина еще раз боднула меня в затылок, я не выдержал и боднул ее в ответ. Но несколько неровно получилось, в глазах поплыло, под коленками стало жидко, и меня повело.

К сожалению, в сторону моря. Октябрина вцепилась в меня с такой силой, что я начал подозревать, что она хочет нашей взаимной смерти, примерно как профессор Мориарти хотел утащить Шерлока Холмса в пучину Рейхенбахского водопада, так и Октя желает столкнуть меня в ревущую бездну, пусть меня там потом лангусты всякие раздирают, жир нагуливают.

Я съехал с тропы, запнулся за камень, Октябрина усугубила процесс, и мы вместе полетели по склону.

Так, кувырком.

Мы катились и катились, я пытался зацепиться хоть за что-то, не получалось, в руках только камни оставались. Постепенно склон становился все круче, и я начинал подозревать, что дело кончится не совсем радужно.

Потом я стукнулся затылком о камень, а очнулся уже в море. Соленая вода попала в нос, и я чихал, пытаясь высморкать ее обратно. И лицо – оно просто горело – соль попала в царапины. Больно, но полезно, микробы погибнут. Я полежал в воде еще немного, потом сел.

Октябрины вокруг не наблюдалось, я поискал ее, но ничего не увидел. Впрочем, вокруг была отмель, никаких бездн, вряд ли Октябрина утонула. Наверное, уперлась уже. Устыдилась своей выходки. Лежит в лачуге, переодетая обезьяной, рыдает.

Хорошо.

Ахлюстин мне не простит.

Глава 8

Бунт

Ахлюстина не было. На остальных участках все развивалось как надо.

Потягин орал и размахивал хлыстом. Плетки не было, то ли сломалась, то ли сделалась уже неэффективной, теперь вместо нее выступал хлыст. Или даже кнут, какая-то помесь из этих инструментов побуждения. И работал ею Потягин уже профессионально, мне показалось, что я даже услышу щелчки. Быстро ребята учатся, постигают азы рабовладельческого искусства. И Потягин – просто сеньор Эскудо Педрейро, тростниковый барон и ценитель цыганской музыки.

Я переключился на Урбанайтеса.

Урбанайтес как всегда внес в работу усовершенствования. Вместо плетки он теперь использовал длинное копье с острым блестящим наконечником, раньше, в дикие времена, с помощью таких штук подгоняли толстокожих слонов, кажется, она называлась стимул.

Вот этим стимулом Урбанайтес и стимулировал своих ботов, тыкал ленивых гадов в шею. Вид у него был вполне колонизаторский.

Октябрины не видно, наверное, в избушке отлеживается. Я перевел длинное стекло на Ахлюстина.

Насчет Хлюста у меня имелись подозрения, особенно после того их ночного разговора. Если честно, то у меня относительно всех были подозрения, и я предпринял кое-какие меры. Ну на случай непредвиденных обстоятельств. Правда, я не предполагал, что они наступят так скоро…

Ну да ладно.

Ахлюстина не наблюдалось тоже. Боты потерянно стояли в тростнике, еле-еле ворочались, лишенные мудрого руководства. Делать было нечего, я как последовательный дарвинист спрыгнул с пальмы и направился на плантацию Ахлюстина. Боты по-прежнему стояли, жарились на солнце, потели маслом, лениво вращали глазами.

Заглянул в хижину.

В хижине Ахлюстина тоже не обнаружилось, зато я нашел несколько других интересных вещей. Сломанную плетку, распиленные кандалы, на столе выложенный просом (или другим каким здешним злаком) портрет Авраама Линкольна, довольно реалистичный. Какие, однако, гримасы аболиционизма! Прямо хижина дяди Тома! Прямо сердце тьмы, мама, где мои подтяжки?!