Теодосия и последний фараон

– Очень хорошо, что мисс об этом помнит, – усмехнулся Гаджи.

– Вот. – Я вытащила несколько монет и протянула их ему. Оглянувшись, я увидела, что мама закончила свои дела у кассы. – Ты должен уйти до того, как вернется моя мама, – сказала я Гаджи. – Удачи тебе и спасибо!

С этими словами я легонько подтолкнула Гаджи, давая знак, чтобы он уходил. Я должна вести себя предельно осторожно, если не хочу, чтобы мама до самого отъезда из Египта посадила меня под замок.

– Но мисс…

– Ты помнишь, сколько у тебя было бы неприятностей, надумай ты вернуться к своему хозяину без ослика? Вот и у меня их будет столько же, если мама увидит, что я разговариваю с посторонними. Пожалуйста, уходи. Я действительно очень благодарна тебе за все, что ты для меня сделал.

Гаджи понимающе покосился в сторону моей мамы, кивнул головой, а затем молча растворился в толпе пассажиров.

И как раз вовремя, потому что рядом со мной уже появилась мама и привела с собой носильщика.

– С кем это ты здесь болтаешь, Тео? – с ходу спросила она.

– Ни с кем, мама.

– Не лги. Я видела, как ты разговаривала с мальчишкой-египтянином.

– Ах, это, – небрежно махнула я рукой. – Он просто просил бакшиш.

– Ну хорошо, – сразу успокоилась мама. – Но не забывай вести себя осторожнее и не вступай в разговоры с кем попало. Если я не буду уверена в том, что ты…

– Можешь быть уверена, мама! Я просто сказала ему «нет» и велела немедленно уйти.

– Отлично, – коротко кивнула мама. – А теперь пойдем, пока и этот поезд не ушел без нас.

Мы безо всяких приключений добрались до вагона и вошли в свое купе. Оно было роскошнее, чем то, в котором мы ехали из Александрии в Каир, и больше напоминало не купе, а уютную гостиную. Мы с удовольствием уселись на мягких диванчиках, мама вытащила свой блокнот и принялась что-то писать в нем, а я подтянула ближе к себе корзинку с Исидой.

– А можно я выну ее… – начала я.

– Нет. Ни в коем случае, – не поднимая головы, ответила мама.

Я громко вздохнула, затем приблизила лицо почти вплотную к крышке корзинки и прошептала:

– Прости, Исида. Мама сказала «нет».

Пусть Исида знает, по чьей милости ей приходится сидеть взаперти в тесной корзинке. Затем я посмотрела на маму. Она действительно собирается до самого конца путешествия все свободное время либо писать что-то в дневнике, либо перечитывать написанное? Какая скука! Я вытянула шею, пытаясь рассмотреть, что она там пишет, и словно невзначай спросила:

– А ты на всех раскопках ведешь свой дневник, мама?

– Да, дорогая, – рассеянно ответила мама. – На всех.

– И на тех раскопках, когда я родилась, тоже?

Рука, в которой мама держала авторучку, замерла в воздухе.

– Я… Не помню, появилась у меня уже к тому времени привычка вести дневник или нет. – Отвечая, мама не подняла глаз от дневника, и у меня появилось отчетливое ощущение, что она темнит.

– А по дороге в Луксор мы будем проезжать мимо храма, в котором я родилась? Его можно рассмотреть из окна поезда?

– Нет, – коротко и сухо ответила мама. – Думаю, что нет.

Я повернула голову в сторону коридора и едва не вскрикнула, увидев стоящую за застекленной дверью нашего купе маленькую фигурку и прижатое к стеклу лицо с расплющенным носом. В следующую секунду я узнала Гаджи.

Я перевела взгляд на маму, но она с головой погрузилась в свои записи. Тогда я вновь повернула голову к двери и одними губами беззвучно спросила: «Что?»

Гаджи головой показал, чтобы я вышла к нему в коридор.

Я отрицательно покачала головой и осторожно ткнула пальцем в сторону мамы, указывая причину своего отказа.

– Прекрати вертеться, Тео, – не поднимая головы, пробормотала мама.

– Да, мама, – ответила я, по-прежнему не сводя глаз с Гаджи. А он тем временем порылся в складках своего… ну да, мишлаха, все время забываю, как зовут эту хламиду, вытащил что-то наружу и поднес к стеклу. Увидев, что это, я не удержалась и ахнула от неожиданности.

Ридикюль! Мой любимый, дорогой чертов ридикюль!

В ту же секунду Гаджи попался на глаза нашему проводнику, который решительным шагом направился, чтобы прогнать оборванца из своего вагона. Ощутив какую-то суматоху, мама оторвалась от своего дневника и тоже посмотрела сквозь дверь купе.

– Мама, это мальчик, которому я обещала дать бакшиш. Сказала, что попрошу у тебя пару монеток для него. Дашь?

– Думаю, это не лучшая идея. Подачки развращают человека, Тео.

Я выпучила глаза и плаксивым тоном продолжила:

– Ну пожалуйста! Он слегка напоминает мне Генри, и мне вдруг представилось, как наш Генри стоит один посреди длинной платформы и просит у прохожих копеечку на хлеб…

– Типун тебе на язык, Тео! Как такое может случиться с твоим братом? У тебя воспаленное воображение. Ну ладно, дай ему денег, и пусть идет своей дорогой. – Она открыла кошелек, вытащила из него несколько монет и пересыпала в мою протянутую ладонь.

– Спасибо, мамочка! – Я вскочила на ноги, поцеловала ее в щеку и бросилась сквозь дверь в коридор, где проводник уже отчитывал Гаджи, осыпая его, как я догадалась, отборной арабской бранью.

– Все в порядке! – воскликнула я, с ходу встревая в их ссору. – Он со мной.

Проводник замолчал, нахмурился, а затем недоверчиво спросил, уже по-английски:

– С вами, мисс?

– Да, я попросила его найти меня в поезде. Он… принес одну вещь, которую я оставила.

– Ну ладно, – согласился проводник. – Только давайте поживее. Поезд сейчас отправится.

Он в последний раз окинул Гаджи презрительным взглядом и перешел к следующему купе.

Как только проводник отошел подальше, я вплотную придвинулась к Гаджи и прошептала:

– Где ты нашел мой ридикюль?

– Это не я, это Сефу, – улыбнулся Гаджи. – Вчера вечером он возвратился ко мне и притащил с собой эту сумку.

Гаджи протянул мне ридикюль, я быстро схватила его и с замиранием сердца почувствовала его привычную тяжесть, но, наученная горьким опытом, сразу же приоткрыла ридикюль и заглянула внутрь, желая убедиться в том, что шар бога Ра не подменили каким-нибудь апельсином. Шар подмигнул мне из темноты ридикюля своим золотым боком – все в порядке!

– Спасибо, – сказала я Гаджи. – Ты даже представить не можешь, как важна для меня эта вещь.

– А почему мисс-эфенди таскает с собой такой ценный египетский антик? – с подозрением спросил Гаджи.

– Моя мама археолог. Она ищет древние сокровища, работа у нее такая.

– Но ведь это наши сокровища, почему же тогда они не принадлежат нам? – нахмурился Гаджи.

Да, тут он попал в точку, ничего не скажешь.

– Думаю, так и должно быть, – медленно ответила я. – Но, знаешь ли, не я устанавливаю правила игры. И не моя мама их придумывает. Вот, возьми. – Я протянула ему взятые у мамы деньги. – Награда за то, что ты вернул мой ридикюль.

Гаджи сжал монетки в своем грязном кулачке, и в ту же секунду паровоз дал гудок и наш поезд дернулся с места.

– Быстрее! Тебе нужно успеть спрыгнуть! – воскликнула я.

– Не думаю, – беззаботно ответил Гаджи. – Пожалуй, я останусь в этом поезде и поеду в Луксор.

– А как же твоя семья? Они будут искать тебя, волноваться, с ума сходить!

– Никто меня не хватится, разве только один драчливый владелец осликов, – пожал плечами Гаджи. – Между прочим, семья Гаджи родом как раз из Луксора. Пожалуй, пора вернуться, поискать своих, узнать, что с ними. Денег, которые вы мне дали, как раз хватит на дорогу. Так что спасибо, и до встречи в Луксоре.

С этими словами Гаджи поклонился мне и пошел по коридору в ту сторону, где находились вагоны третьего класса. Так и не осознав еще до конца, что произошло, я возвратилась в наше купе, с наслаждением ощущая знакомое «бум-бум» – это бил меня по ноге спрятанный внутри ридикюля вернувшийся ко мне чудесный золотой шар.

Глава восьмая. Знакомства

От Каира до Луксора поезд идет долго, часов двадцать или даже больше, в зависимости от погоды. Я была очень рада тому, что мы с мамой едем в уютном купе первого класса, но при этом постоянно вспоминала бедного Гаджи, трясущегося по рельсам впритирку с другими пассажирами битком набитых открытых – то есть совсем без крыши, представляете? – вагонов третьего класса. Конечно, мне хотелось, чтобы этот несчастный мальчик-египтянин ехал с нами, но уговорить на это мою маму? Она и кошку-то мою с трудом переносила.