Магический круг

«Марии, матери Марка,

Иерусалим, Римская Иудея,

От Иоанна Марка,

Антиохия, Сирия.

Почтенная и любимая матушка!

Что же мне рассказать вам? За последний год в нашей церкви в Антиохии так многое изменилось, что трудно понять, с чего же лучше начать. Однако по-прежнему невозможно представить, что на этой пасхальной неделе исполнится десять лет со дня смерти Учителя. Сама мысль об этом терзает мне душу. Я еще прекрасно помню, как часто навещал Учитель наш дом во времена моей юности. А особенно живы в памяти события той его последней трапезы с учениками, что происходила в нашем доме.

Как я гордился, что именно мне поручили сбегать с кувшином за водой к источнику, чтобы его собравшиеся ученики могли последовать туда за мной и узнать, где состоится их встреча! И по правде сказать, именно эти самые воспоминания побудили меня сегодня написать тебе.

Дядя Варнава (кстати, он просил, как обычно, чтобы я послал вам его сердечные братские поклоны) сказал, что, по его ощущениям, я изрядно преуспел в толковании наследия Учителя и поднаторел в изучении латыни и греческого, поэтому грядущим летом, когда мне исполнится двадцать один год, я отправлюсь вместе с ним к язычникам с моей первой самостоятельной апостольской миссией. Конечно, это прекрасная новость, и я уверен, что ты будешь гордиться моими успехами в нашем втором главном храме после Иерусалима. Но меня огорчает одно обстоятельство, и я хочу попросить твоего совета. Только, пожалуйста, не говори об этом никому, даже таким ближайшим друзьям, как Симон Петр. Причины моей последней просьбы ты вскоре сама поймешь.

Пришел тут как-то к нам в Антиохию один человек и выразил желание дяде Варнаве поработать в нашем храме. Странник тот воспитывался на севере, в Киликии, в иудейской диаспоре колена Вениаминова. Будучи юношей, он учился у равви Гамалиила в храме Иерусалима, так что, возможно, ты знаешь его. Его зовут Савл из Тарса… В общем, матушка, именно его поведение огорчает меня. Я боюсь, что если пустить все на самотек, то дела пойдут еще хуже.

Следует сразу же добавить, что этот Савл из Тарса обладает многими достоинствами: он не только сведущ в Торе, Мишне и древнееврейском языке, но также хорошо владеет латинским, греческим, финикийским и литературным арамейским. Он родился в богатой и уважаемой семье, до сих пор остающейся основным поставщиком той прочной жестяной ткани из козлиного волоса, cilicium, которую римские легионы используют на востоке для всего, начиная от обуви и кончая палатками. В результате его семья получила наследственные права на римское гражданство. Очевидно, ценные качества, присущие этому Савлу из Тарса, вполне объясняют привязанность к нему дяди Варнавы.

Именно это обстоятельство, матушка, и настораживает меня больше всего. Конечно, с самого рождения Савл из Тарса находился в привилегированном положении, он много путешествовал и является достойным уважения образованным и богатым римским гражданином. Но что Учитель больше всего порицал в этом мире? Можно сказать коротко, одним словом: привилегии, привилегии такого частного рода. Чтобы подчеркнуть имеющееся здесь противоречие, я должен подробнее рассказать о событиях, предшествующих обращению самого Савла к нашим порядкам, — заметьте, я не говорю в «нашу веру», поскольку на сей счет у него имеется совершенно особое мнение. И уверяю вас, дальше я буду рассказывать только то, что слышал из уст этого парня.

Проходя обучение у знаменитого Гамалиила в Иерусалиме, Савл первым делом познакомился с многими яркими представителями различных религиозно-политических течений — зелотов, сикариев и ессеев, — призывающих к свободе от римского владычества. Он сталкивался также с теми, кто подобно брату Учителя, Иоанну Крестителю, призывал вернуться к природе и, облачившись в шкуры, питался только акридами и диким медом. Самым жалким, по мнению Савла, было течение, проповедуемое нашим Учителем и его учениками.

Став изощренным философом в своей свободной Киликии, Саул испытывал сильное отвращение к проявлениям сельской грубости. К тому же, будучи иудеем, он почитал превыше всего на земле статус гражданина Римской империи, считая это единственным пропуском в цивилизованный мир! А к вождям иудеев он относился не лучше, чем к своре мятежников. Их истерические требования свободы от римского владычества, как религиозной, так и политической, приводили его в полнейшее негодование. Ведь ради жалкой и якобы так необходимой им свободы они упорно подстрекали провинциальных жителей выступить против всей огромной Римской империи. Их нужно было остановить.

Савл просил своего учителя Гамалиила разрешить ему выследить таких подстрекателей — он хотел притащить их в храм и осудить как еретиков согласно римскому закону. Но Гамалиил мудро ответил, что это прямо противоречит предписанному иудейскому закону, установленному уже во времена его дедушки, великого Гиллеля. В яростном разочаровании Савл отказался от дальнейшей учебы и направил свое прошение к первосвященнику Каиафе, ставленнику Рима, который с радостью встретил новоиспеченного помощника в его особой миссии по утверждению Римского владычества и усмирению любых форм мятежа. Савл вскоре проявил себя прекрасным кандидатом для осуществления кровопролитных преследований.

Матушка, вы едва ли поверите мне, если я скажу, что Савл из Тарса лично находился в той толпе, что требовала смерти Учителя перед дворцом Пилата за день до его осуждения! Вскоре после этого Савл вновь затерялся в толпе, которая до смерти забила камнями яркого защитника нашей новой веры, Стефана, — хотя теперь Савл заявляет, что сам не бросил ни единого камня, а лишь подначивал остальных, чтобы лучше целились! Этот человек совершенно недобросовестный, хотя рассказ о его собственном «обращении» можно назвать мало-мальски правдоподобным.

Несмотря на многочисленные дарования, у Савла из Тарса есть серьезный физический изъян. Он страдает падучей болезнью, тем недугом цезарей, что греки называют epilepsia — что-то вроде припадка. Я видел такие припадки своими глазами: весьма неприятное зрелище. Однажды он держал речь — кстати, язык у него подвешен отлично — и вдруг упал на землю, словно одержимый демонами, на губах выступила пена, глаза закатились, а из горла вылетал какой-то хрип. Теперь он постоянно таскает за собой своего личного лекаря.

С таким же припадком связана и история его обращения в последователи Учителя, в которой, разумеется, много странностей, совершенно недоступных для проверки. Савл утверждает, что вскоре после того, как закидали камнями Стефана, он отправился с поручением в Дамаск, намереваясь выследить кого-то из наших сторонников по поручению первосвященника Каиафы. Но на подходе к городским воротам с Савлом случился один из его припадков. Он рухнул на землю, ослепленный ярким небесным сиянием. А потом услышал голос Учителя, вопросивший, почему Савл преследовал его!

Люди из нашей когорты нашли Савла на дороге, привели в Дамаск и позаботились о нем. И хотя он оставался слепым много дней, наконец им удалось вернуть ему зрение. Потом он удалился в пустыню, где провел в одиночестве несколько лет (правда, он предпочитает умалчивать о своих тамошних занятиях). Однако в итоге он убедил себя, что получил личный призыв от Учителя, который ниспослал ему, и только ему одному, особое прозрение. Поэтому он отправился в Иерусалим на встречу с братом Учителя Иаковом и Симоном Петром, чтобы объявить о своем намерении стать во главе нашей церкви на основании своего единственного и весьма сомнительного видения. Как я слышал, они отказались признать его, и он вернулся на север к дяде Варнаве как независимый проповедник нашей церкви. Я хочу сказать, матушка, что эти измышления сплетены так искусно, как только и мог сплести такой умелый ткач, как Савл из Тарса! Разве не может быть его припадок просто гениальным планом для проникновения в нашу среду? Что, если он изобразил чудотворное озарение и прошел через ворота Дамаска, словно Троянский конь, чтобы подточить нашу веру изнутри, подобно червям? Возможно ли, чтобы Варнава привязался к такому отъявленному шарлатану или поверил такой явной махинации? Но если бы дело тем и ограничилось, то я не стал бы писать вам письмо. Меня тревожат гораздо более серьезные события, и я полагаю, что они предвещают большие несчастья.

Вы помните, как лет восемь или девять назад, уже после смерти Учителя, Мария из Магдалы обошла нас всех и передала просьбу Иосифа Аримафейского рассказать все, что каждый из нас мог припомнить о последней неделе жизни Учителя на земле? Хотя тогда я еще был ребенком, но даже меня попросили рассказать ей все, что я знал — и что, по-видимому, оказалось весьма кстати.

Только в прошлом году я получил письмо от Марии из Эфеса, после чего она сразу отправилась в Галлию, чтобы присоединиться там к миссии ее брата и сестры. В этом письме Мария сообщила мне, что запечатала множество свитков из тех рассказов очевидцев в глиняные цилиндрические сосуды и отправила их — при посредстве Иакова Зеведея — к Иосифу Аримафейскому в Британию. Сначала я не обратил особого внимания на остальную часть письма. И лишь когда Савл из Тарса сказал, что ему кое-что известно об этих документах, и начал задавать разные вопросы, я более серьезно задумался об их значении.

Мария получила наконец сообщение от Иосифа, что эти документы, наряду с собранными им самим сведениями, помогли ему сейчас гораздо лучше разобраться в событиях той недели, чем это было возможно сразу после смерти Учителя. Хотя Иосиф не стал объяснять все подробности до прибытия Марии в кельтские земли, она поделилась со мной в общих чертах его открытиями: оказалось, что все увиденное, услышанное и даже сделанное мной во время того пасхального ужина, на котором я исполнял роль водоноса, помогло им создать более полное представление о случившемся. Но если бы Мария не напомнила мне в письме о последних наказах Учителя, данных мне на том роковом вечере десятилетней давности, сам бы я ни за что не догадался, что на самом деле означают его указания.

Он велел мне взять большой кувшин и пойти к Змеиному пруду, а потом, дождавшись его учеников, я должен был пройти через Ессейские ворота и привести их к нашему дому на горе Сион. А им он дал один наказ: следовать за водоносом. Но лишь после объяснений Марии я понял, что водоноса еще называют Водолеем, как то созвездие, что будет символом будущей новой эры, которая наступит после нынешней. «Ибо я есмь альфа и омега, первый и последний», — говорил Учитель. Возможно, он имел в виду, что он сам связывает начало и конец нынешней эры?

Этот вопрос приводит меня обратно к Савлу из Тарса, матушка. Хотя я живу рядом с этим человеком уже почти год, он оставался для меня загадкой. Но сейчас как раз, я полагаю, кое-что прояснилось: он сменил имя, и теперь его зовут Павел. Некоторые считают, что он просто подражает хорошо известной причуде Учителя давать прозвища всем своим ученикам. Но мне кажется, я докопался до истины и она связана с любовью Учителя к выявлению скрытых значений чисел — geomatria. И я сам вычислил, какое скрытое значение может иметь такое символическое изменение.

Числовое выражение суммы еврейских букв слова «Савл» равняется девяносто, что соответствует записи tzaddi, а с точки зрения космологии представляет астрологическое созвездие Водолея. Но «Павлу» в еврейской науке магических чисел соответствует число сто десять, goph-yod, что является символами рыбы и девы — а ведь наша, только что начавшаяся новая эра проходит под знаками созвездий Рыб и Девы.

Примерно то же самое дают нам магические числовые значения греческих букв: слово «Савлос» соответствует числу девятьсот один и представляет Iakkhos — Бахуса или Диониса — водоноса, который начнет не наш век, а следующий, в то время как «Павлос», соответствующий числу семьсот восемьдесят и восемьдесят один, символизирует, с одной стороны, Софию или Деву, а с другой стороны — Ophiuchus, созвездие Змееносца, то есть морского змея или рыбу.

Отсюда, матушка, я полагаю, что Савл, назвавшись Павлом, замыслил объявить скорее себя, чем Учителя, божеством грядущего века».