Рамакришна И Его Ученики

Особенно саркастически воспринимал он весьма популярное в его кругу увлечение восточными культами – «всевозможные йоги, индуизмы и веданты, в различиях между которыми я даже не давал себе труда разбираться».

Между тем среди друзей Ишервуда, старых и новых, приобретенных уже в Америке, оказалось немало таких, кого духовная философия Индии привлекла всерьез и на всю оставшуюся жизнь – скажем, Олдос Хаксли. В Лос-Анджелесе, где Ишервуд обосновался и нашел работу в Голливуде, он постоянно общался с четой Хаксли, с Гретой Гарбо и Чарли Чаплином, с Бертраном Расселом, с Томасом Манном, с Сомерсетом Моэмом. И хотя расхожее мнение, будто именно Ишервуд стал прототипом Ларри, героя романа Моэма «Лезвие бритвы», действительности не соответствует, определенное сходство между ними можно найти.

Тем не менее Ишервуд влиянию окружающих не поддавался, тактично избегал рассуждений на эту тему, объясняя интерес к ней «гиперинтеллектуалов» просто желанием найти дополнительные штрихи для сложнейшей картины мира, которую каждый из них себе создавал.

Джералд Хэрд, которого Ишервуд знал еще по Лондону, в эту категорию не входил. Его к индийской и китайской философиям привел отнюдь не поиск стройматериала для возведения собственного мироздания, а твердая убежденность в том, что подлинный пацифизм зиждется лишь на «глубинном уровне» миролюбия, для чего необходима медитация, – он был связан со Свами Прабхаванандой, главой Центра веданты в Лос-Анджелесе.

Дальше пусть рассказывает сам Ишервуд:

«…Джералд не просто познакомил нас – он до этого подготовил мой ум к восприятию учения Свами. Без его помощи я никогда не нашел бы дорогу на Айваравеню 1946. За это я буду ему благодарен до конца моих дней».

«Мой гуру и его ученик» – так назвал Ишервуд ту автобиографическую книгу, в которой подробно и – надо ли говорить? – откровенно описал, как шел по этой дороге, спотыкался и сомневался, падал и поднимался, как жадно припадал к мирским страстям, как страстно тосковал по высотам духа; но более всего пишет он в этой книге о взаимоотношениях с тем, кого отныне зовет своим гуру, об опыте монашеской жизни, о том, что обрел на новом пути, а чего так и не сумел обрести. Но книга будет написана в 1980 году, а предшествовало ей событие, о котором сам Ишервуд поведал так: «Я впервые встретился с индусским монахом по имени Свами Прабхавананда в 1939 году, вскоре после того как поселился в Лос-Анджелесе. Последний раз мы виделись в 1976 году, совсем незадолго до его кончины. Все это время я нежно, но критически наблюдал его, как ученик, частенько сбивавшийся с пути истинного, и как друг, чья преданность ему была неизменной».

Первая встреча не запомнилась, что касается второй, то любопытно отметить: Ишервуд занес в дневник не содержание состоявшейся беседы, а впечатление о личности Свами: «Поразительна его улыбка. В ней трогательность, открытость и такое сияние радости, что хочется заплакать».

Трудно представить себе двух людей, чей жизненный опыт различался бы больше, нежели Свами Прабхавананда и Кристофер Ишервуд, и чья душевная взаимосвязь была бы глубже и плодотворней.

Абаниндранатх Гхош родился 26 декабря 1893 года в бенгальской деревне Сурманагар. Его семья была в меру религиозна, однако сам Аба-ниндра особой тяги к религии не испытывал. Он слышал о Рамакришне и его учениках Вивекананде и Брахмананде, проявлял к ним понятное любопытство – но не более того. В один прекрасный день ему довелось увидеть Сараду-деви – она выглядела как обыкновенная деревенская индуска, и подросток не обратил бы на нее внимания, если бы ему не сказали, что перед ним жена Рамакришны. Он приблизился, чтобы коснуться ее ног, и тут она неожиданно спросила: «Сынок, а я тебя раньше не видела?»

Восемнадцати лет от роду, уже студентом в Калькутте, Абаниндранатх отправился в Белур – ему хотелось посмотреть на комнату, в которой жил Вивекананда. Войдя, он застал в ней Брахмананду, и тот задал ему тот же вопрос: «Я раньше не видел тебя, сын мой?»

Это событие оказало на юношу сильнейшее воздействие – он непрестанно думал о Брахмананде и страстно желал увидеть его снова. Месяц спустя он истратил деньги, полученные из дому в уплату за обучение, на билет до Хардвара, где находился в то время Брахмананда. Абаниндра явился к Брахмананде нежданным, среди ночи, но тот не выказал ни малейшего удивления, позволил Абаниндре быть при нем, согласился взять его в ученики, однако через месяц отправил обратно в Калькутту доучиваться.

При всем преклонении перед Брахманандой, Абаниндра даже не помышлял о монашестве. Напротив, он увлекся борьбой за свободу Индии и вступил в антиколониальную революционную организацию. Абаниндра изучал философию в колледже, писал и распространял патриотические листовки, прятал похищенное из армейского арсенала оружие, хотя обращаться с ним так и не научился. Один из его друзей предпринял неудачное покушение на британского вице-короля и вынужден был бежать из страны, другой погиб в английской тюрьме при невыясненных обстоятельствах – родственникам сообщили, будто он покончил с собой.

Абаниндра часто посещал Белур, где один из монахов помогал ему разбираться в классических философских текстах. Монах нередко заговаривал с ним о послушничестве, но Абаниндра и слышать об этом не желал, доказывая, что монашеская жизнь была бы предательством его революционного политического долга.

Однако затем произошло еще одно странное событие: находясь в Бе-луре, Абаниндра отправился поклониться Брахмананде, которого застал в обществе незнакомого старика. Взглянув на него, старик спросил, когда же этот молодой человек пойдет в монахи? На что Брахмананда ответил: «Когда того пожелает Бог». И, как рассказывал позднее Свами, «с неизъяснимой любовью посмотрел на меня».

Этого странного диалога и взгляда гуру оказалось достаточно, чтобы Абаниндра остался среди монахов. Несколько лет он провел в монастыре в Мадрасе, лишь изредка видаясь с Брахманандой, которому как главе Ордена Рамакришны приходилось много разъезжать по стране.

В 1921 году Абаниндра принял монашеский сан и получил имя Свами Прабхавананда, а год спустя, после кончины Брахмананды, руководство Миссии Рамакришны решило отправить его в Соединенные Штаты, в Сан-Франциско – глава тамошнего Центра веданты нуждался в помощнике.

После смерти Брахмананды Свами больше всего хотел получить возможность уединенно пожить в одном из монастырей в предгорьях Гималаев. К тому же необходимость учить других просто пугала его, такого молодого и неопытного. Ишервуду он рассказывал: «Мне не было и тридцати, выглядел я лет на двадцать, а чувствовал себя и того моложе».

Ехать тем не менее пришлось, и ко времени знакомства с Ишервудом Прабхавананда успел основать Центр веданты в Лос-Анджелесе и приобрести репутацию человека высокой духовности.

Ишервуд в первом же разговоре сообщил Свами о своем неприятии религии и о том, что ему претит само слово «Бог». Тот в ответ лишь пожал плечами – уж если Ишервуду претит это слово, он вполне может думать о Боге как о Природе или универсальном «Я».

Много лет спустя Ишервуд писал: «Когда я теперь стараюсь припомнить, что чувствовал в ту пору, представляется, будто я вхожу в незнакомый переход в доме, который в общем-то знаю. В переходе темно. Я стою в одном его конце, на пороге, отделяющем знакомое от неведомого, и испытываю благоговейный трепет, но не страх. Темнота успокаивает, она мне не чужда. И незачем спрашивать: а есть ли здесь что-то? Инстинкт убеждает: есть. Но что именно? ТО? (Чем бы оно ни было.) Или просто собственное подсознание? (Что бы это ни означало.) Сейчас этот вопрос представляется мне чисто академическим. Я удовлетворен уже тем, что я там где есть, на пороге темного перехода».

Но прежде чем сделать следующий шаг в поиске света в конце перехода, Ишервуду было необходимо объясниться со Свами, прямо сказать, что имел в виду, когда осторожно спрашивал, не помешает ли его духовному развитию его образ жизни.