Смерть online

Но Чарли этого не сделал. Как только она его избавила от каких-то кошмаров, живущих у нее на полу, он начал тихо поскуливать и без конца лизать в лицо, отчего Грейс рассмеялась, а потом, как ни странно, расплакалась.

– Ты сделал гораздо больше, чем все эти глупые психиатры, – сообщила она ему, словно он был посвящен в ее мысли и воспоминания.

Пес выслушал, наклонив набок голову, потом толкнул носом стоявшую перед ним на столе тяжелую керамическую миску, вежливо напоминая, что ужин запаздывает.

Сегодня похлебка из баранины. Грейс ела прямо из кастрюли.

Поужинав, Чарли направился к дивану, а она к длинной, узкой комнате, расположенной между кухней и столовой. По словам риелтора, некогда, в начале века, когда дом был еще новым, она служила кладовой для продуктов.

Это была первая комната, которую Грейс перестроила. Полы были сняты, дерево отделано заново, в единственное окно вставлены витражные стекла ярких непроницаемых красок. Теперь и решетку за окном не видно, и внутрь никто не заглянет.

В стену вделана полка на высоте письменного стола, где двадцать четыре часа в сутки гудят компьютеры, и едва помещается кресло на колесиках, в котором она катается вдоль мониторов.

– Ты не сможешь здесь работать, – заявил Митч, ужаснувшийся при виде комнаты. – Это не кабинет, а гроб.

Но это единственное в мире место, где Грейс чувствует себя почти в безопасности.

Она подошла к большому «Ай-Би-Эм», подключенному ко всем офисным компьютерам.

– Ну, давай. – Покрутила колесико мышки, выводя машину из режима ожидания, нетерпеливо ждала, поставив пальцы на клавиатуру.

Целый день билась в офисе с непослушной командной строкой на последнем убийстве и, наконец, во время обеда увидела решение. Не терпится проверить.

Послышались знакомые приглушенные звуки, с тихим треском начал оживать монитор. На столе стоит цифровой снимок Чарли с длинным болтающимся языком и полузакрытыми глазами, словно он улыбался над какой-то тайной. Фото всегда вызывает у нее улыбку.

Грейс прикоснулась к функциональной клавише, чтобы вызвать программный файл игры «Найди маньяка-убийцу», но так и не успела нажать. Экран вдруг потемнел, она нахмурилась, потом заледенела, видя появившуюся на мониторе расплывчатую красную надпись:

Она медленно выпрямилась, не сводя глаз с монитора, где до открытия файла попросту ничего не должно быть.

Ошибка… Наверняка какая-то ошибка. Но даже понимая, что это ошибка, она на секунду почуяла старый парализующий страх, защекотавший шею, пробежавший по спине.

Последние десять лет в мгновение ока растаяли, осталась по-прежнему живущая в памяти молоденькая Грейс, тихо-тихо сидевшая, скорчившись, в темном чулане, неудержимо дрожа.

8

Алена Верховская семенила на самых высоченных каблуках, какие когда-либо в жизни носила, и в узком облегающем платье. В мертвой тишине явственно слышалось, как шуршат блестки, словно чешуя змеи, ползущей по песку в пустыне.

– Блестки шуршат… – шепнула она, приоткрыв рот от удовольствия.

– Правда. Чудесно.

Алена радостно кивнула, подняла руку, еще раз взглянула на пальцы. Даже в темноте виден красный эмалевый блеск длинных накладных ногтей. Кажется, будто на ее запястье висит чья-то чужая кисть.

Ох как здорово! Она никогда так не одевалась, и по вполне серьезной причине. Родители ее убили бы. Но нынче, в первый вечер вдали от дома, можно нарушить правила, попытать счастья с незнакомцем, который собирается изменить ее жизнь.

Она всегда знала, что судьба ее сама найдет, ей не придется ловить удачу, как обыкновенным людям. Пусть простые некрасивые девушки довольствуются скучной троицей – образование, замужество, дети. Алене суждено нечто лучшее, прекрасное, и скоро все об этом узнают.

Она задрожала под порывом ветра. Будем надеяться, платье снимать не придется – не особенно защищает от холода, но все-таки кое-что. Будем надеяться, что и секса не будет. Говорят, некоторые фотографы стремятся переспать со своими моделями, прежде чем сделать их звездами. Хотя это фактически не имеет значения. Прежде ей приходилось заниматься сексом и не с такой важной целью.

– Ну вот и пришли.

Алена остановилась, взглянула на огромную скульптуру, сразу сообразив, зачем нужен толстый слой яркого, кричащего макияжа, сетчатые чулки, открытое платье. Теперь ясно, каким задуман первый снимок для портфолио: шлюха, которую ангел несет на крыльях. Потрясающий образ, завораживающая фотография, и, в конце концов, не слишком далеко от истины.

Она забиралась с трудом, стараясь не порвать о камень чулки, не ободрать новенькие ногти, но со временем устроилась на холодном массивном крыле.

– Хорошо?

– Почти идеально. Сейчас поднимусь, уложу волосы. Знаешь, они очень красивые.

Алена улыбнулась. Еще бы не знать.

– Только чуть закрывают лицо, которое стоит миллион долларов. Этого нам, конечно, не надо.

Мягкие пальцы коснулись щеки, заправили волосы за ухо, задержались на секунду.

– Ты будешь очень знаменитой, Алена.

И хотя это было основной задачей, мысли о славе мигом испарились от прикосновения холодного металла, совсем не похожего на заколку для волос. Она вспомнила мать, увидела теплое, ласковое лицо, потом почувствовала, как крыло ангела с силой шевельнулось и начало поднимать ее вверх.

9

Шериф Майкл Холлоран отодвинулся в кресле от письменного стола и потер кулаками глаза. Вновь открыв их, увидел в дверях своего кабинета Шарон Мюллер в теплой куртке с поднятым воротником, поскольку короткие волосы не прикрывали ушей.

– Вот чем ты глаза себе портишь, – кивнула она на стоявшую на столе лампу с зеленым абажуром.

– Это лампа для чтения. Я читал.

– Тут слишком темно, чтоб читать. – Она потянулась к выключателю на стене, но опустила руку, видя, как он затряс головой.

– Пришла или уходишь? – уточнил Холлоран. – Если уходишь, то что до сих пор здесь делаешь? Уже почти полночь.

– Занималась всякой ерундой по делу Клейнфельдтов. Не волнуйся. У меня свободное время.

– Я не волнуюсь. И у тебя нет свободного времени.

Шарон прошлась по кабинету, трогая всякие вещи – мебель, книги, шнуры жалюзи на большом окне, которые Холлоран никогда не открывал. Он не раз видел, как женщины, входя в чужое помещение, делают то же самое, как будто собирают информацию кончиками пальцев. Потом остановилась перед столом.

– Как твоя рука?

– В каком смысле?

– Бонар рассказывал, что ты кулаком в стену ударил сегодня у Клейнфельдтов.

– Сильно разозлился. – И сейчас тоже злится. – Я спрашиваю: что ты здесь так поздно делаешь?

Она минуту смотрела на него, после чего села в кресло напротив.

– Просматривала сегодняшние протоколы опросов. Тех, что сама проводила, а также всех прочих.

– Тебе Саймонс велел это сделать?

– Нет, просто надо было сделать. – Она бросила на стол толстую папку с приколотыми к верхней обложке листами бумаги. – Протоколы личных опросов внутри. Вот полный список прихожан, все опрошены, кроме пары-тройки – один в больнице, еще муж с женой уехали навестить дочку в Небраске. Нигде ничего подозрительного.

– Поговорила со всеми, кого они хотели отлучить от церкви?

– Ох да. Тридцать три человека, можешь поверить? Если тебя это интересует, четверо действительно геи.

– Сами признались?

– Нет, чтоб мне провалиться. Но это так.

Холлоран заглянул в список, видя фамилии, которые знает всю жизнь. Тех, кого Клейнфельдты обвиняли в гомосексуализме, Шарон отметила желтым фломастером. Он поймал себя на том, что старается угадать, кто действительно гей, и отодвинул лист в сторону.

– Тем не менее ничего подозрительного?

Шарон пожала плечами:

– Фактически нет. Многие, конечно, жутко бесились, некоторые даже пробовали действовать против Клейнфельдтов их же собственным методом – добиться их отлучения от церкви за ложные обвинения и тому подобное. Только выяснилось, что католики могут простить нарушение одной из Десяти заповедей. Все равно останешься болваном, официальным членом папской партии. С другой стороны, если ты в собственном доме удовлетворяешь нетрадиционные сексуальные склонности с взрослым партнером, мигом вылетишь пробкой. Полный бред. – Она испустила долгий безнадежный вздох. – Так или иначе, после первых нескольких случаев никто уже особого внимания не обращал. Например, Клейнфельдты считали миссис Уикерс лесбиянкой. Ей восемьдесят три года, она вся скрюченная, об извращениях даже понятия не имеет, не говоря уж о том, чтоб ими заниматься. Дети страшно возмутились – а ведь их двадцать три, чтоб мне провалиться, – но на убийство никто бы из них не пошел. Можешь поверить.