Святилище

Мередит рассмеялась:

— Как официально, мистер Лоуренс!

Она провела рукой по его груди и ниже.

Хол поймал ее пальцы.

— Я серьезно! Я даже не знаю, где ты живешь. Кто твои родители? Ну расскажи!

Мередит заплела его пальцы своими.

— Ладно. Выдаю резюме. Я выросла в Милуоки, жила там до восемнадцати лет, потом поступила в колледж в Северной Каролине. Там училась, осталась в аспирантуре, потом сменила пару преподавательских мест в других колледжах — одну в Сан-Луи, другую под Сиэтлом — и все это время искала, кто бы финансировал мою работу над биографией Дебюсси. Пару лет работала в расчете на будущее. Мои приемные родители поддержали — переехали из Милуоки в Чапел-Хилл, поближе к моему старому колледжу. В начале этого года я получила работу в частном колледже недалеко от университета Северной Каролины и, наконец, заключила договор с издательством.

— Приемные родители? — переспросил Хол.

Мередит вздохнула.

— Моя родная мать, Жанет, не могла меня растить. Мэри — ее дальняя родственница, что-то вроде многоюродной тетушки. Я часто жила у них, когда Жанет болела. Когда стало совсем плохо, перебралась к ним насовсем. Они официально удочерили меня пару лет спустя, когда моя родная мама… умерла.

Простые, тщательно подобранные слова не передавали правды о годах ночных телефонных звонков, неожиданных визитов, воплей на улице, о бремени ответственности, которую маленькая Мередит ощущала за свою ущербную и подверженную перепадам настроения мать. И деловитое перечисление фактов даже не намекало на то чувство вины, которое преследовало ее все эти годы, за то, что первой реакцией ее на известие о смерти матери было не горе, а облегчение.

Она не могла простить себе этого.

— Трудновато пришлось, — сказал Хол.

Мередит усмехнулась его типично британской недооценке и придвинулась ближе к лежащему рядом теплому телу.

— Мне повезло, — сказала она. — Мэри — изумительная женщина. Это она отдала меня учиться игре на скрипке, потом на пианино. Я всем обязана ей и Биллу.

Он усмехнулся.

— Стало быть, ты и вправду пишешь биографию Дебюсси?

Мередит шутливо пихнула его в бок:

— Вот и пишу!

Минуту они лежали в уютном дружеском молчании. Потом Хол заговорил:

— Но за этим стоит что-то еще. — Не отрывая головы от подушки, он повернулся к портрету в рамке на другом конце комнаты. — Я ведь не ошибаюсь, а?

Мередит села, натянув на себя простыню, оставив открытыми только плечи.

— Нет, не ошибаешься.

Уловив, что она еще не готова к разговору, Хол тоже сел и спустил ноги на пол.

— Тебе ничего не хочется? Выпить? Принести что-нибудь?

— Стакан воды неплохо бы, — сказала она.

Она смотрела, как он скрывается в ванной и через несколько секунд появляется с двумя стаканчиками для чистки зубов, потом прихватывает из мини-бара пару бутылочек и снова забирается в постель.

— Вот, держи.

— Спасибо, — кивнула Мередит, глотнув из бутылочки. — До сих пор я только и знала о семье моей родной матери, что они родом из этой части Франции, а во время — или сразу после — Первой мировой войны переселились в Америку. У меня есть фотография моего — я почти уверена — прапрадеда во французской армейской форме. Снимок был сделан на площади Ренн-ле-Бен в 1914-м. Рассказывали, что он скончался в Милуоки, но я ведь даже имени его не знала, так что дальше продвинуться не могла. В нашем городе много переселенцев из Европы, приезжавших с начала девятнадцатого века. Первым на постоянное жительство прибыл французский торговец Жак Во, основавший торговую факторию на утесе у слияния трех рек: Милуоки, Меномони и Кинникинник. Так что звучало это вполне правдоподобно.

Она за несколько минут в общих чертах пересказала Холу открытия, сделанные ею в Домейн-де-ла-Кад, — строго придерживаясь фактов, достаточно очевидных. Она объяснила, почему забрала из вестибюля портрет, и сказала о листке с нотами, унаследованном от бабушки, Луизы Мартин, но промолчала о картах. С нее вполне хватило неприятного разговора в баре, и ей совсем не хотелось сейчас напоминать Холу о его дядюшке.

— Так ты думаешь, тот неизвестный солдат — Верньер, — сказал Хол, когда Мередит выговорилась до конца.

Она кивнула.

— Внешнее сходство поразительно. Цвет волос, лицо. Мог быть братом или близким родственником, но, принимая во внимание даты и его возраст, думаю, он скорее прямой потомок. — Она замолчала, улыбнувшись в темноте. — А как раз перед тем, как спуститься к ужину, я получила от Мэри е-мейл, что на кладбище Митчел-Пойнт в Милуоки есть могила Верньера.

Хол улыбнулся.

— Так ты думаешь, Анатоль Верньер был его отцом?

— Не знаю. Это уже следующий шаг. — Она вздохнула. — Может, сын Леони?

— Тогда бы он не был Верньером.

— Мог быть, если она не была замужем.

Хол кивнул.

— Справедливо.

— Тогда договоримся: завтра, после встречи с доктором О'Доннел, ты поможешь мне заняться розысками истории Верньеров.

— Договорились, — легко согласился он, но Мередит почувствовала, как он снова напрягся. — Понимаю, что ты считаешь, будто я слишком много важности придаю этой встрече, а все-таки я рад, что ты там будешь. Она приедет к десяти.

— Ну, — сонно пробормотала Мередит, — ты сам сказал, она охотнее будет говорить с женщиной.

Глаза у нее закрывались сами собой. Мередит чувствовала, как ее уносит от Хола. Серебряная луна продвинулась по черному небу Миди. Внизу, в долине, колокол прозвонил час.

Глава 67

Мередит видела сон. Она сидит за роялем у подножия лестницы. Знакомый холодок клавиш под пальцами и знакомая мелодия. Она играла любимую пьесу Луизы, исполняла хорошо, как никогда, сладкую и в то же время призрачную мелодию.

Потом рояль исчез, а она шла по узкому пустому коридору. В конце горел свет, и оттуда начиналась каменная лестница со ступенями, выбитыми посередине ногами и временем. Она повернулась, чтобы уйти, но обнаружила, что стоит все на том же месте. Она знала, что находится в Домейн-де-ла-Кад, но эта часть дома или имения была ей незнакома.

Идеально ровный квадрат света падал от газового фонаря на стене, зашипевшего и фыркнувшего, когда девушка прошла под ним. На стене над лестницей висел старый пыльный гобелен со сценой охоты. Минуту она не могла отвести взгляда от жестоких лиц охотников с красными пятнами крови на копьях. Только охотились они, вдруг поняла она во сне, не на зверя. Перед ними был не медведь, не кабан и не волк. Нет, черная тварь стояла на двух раздвоенных копытах, и ярость искажала почти человеческие черты его лика. Демон с красными когтями.

Асмодей.

На заднем плане огонь. Лес пылал.

Мередит застонала и повернулась на постели, а во сне ее руки, одновременно и налитые тяжестью, и невесомые, толкнули старую деревянную дверь. Землю покрывал серебристый ковер пыли, блестевшей в лунном свете или в отсвете газового огонька.

Воздух был неподвижен. В то же время в нем не чувствовалось сырости или холода, как бывает в пустых помещениях. Время сделало скачок вперед. Мередит снова слышала звуки рояля, но теперь мелодия стала прерывистой, напоминала звук ярмарочной карусели, угрожающий и зловещий.

Дыхание ее участилось. Руки спящей сжали край одеяла — она ухватилась за холодный металлический засов.

Открыла дверь. Перешагнула каменный порог. Не взлетела птица, за дверью не слышно было перешептывающихся голосов. Она стояла теперь в какой-то часовне. Высокий потолок, выложенный плитами пол, алтарь и витражные стекла. Роспись на стене она сразу узнала — точное подобие персонажей с колоды Таро. Часовня-надгробие. Полная тишина. Только эхо ее шагов нарушало безмолвие. Но вот понемногу в воздухе послышался шепот. Она слышала голоса, звуки в темноте. Вернее, голоса сквозь стену молчания. И пение.

Она двинулась вперед и почувствовала, как воздух будто раздвигается, словно невидимые для света духи расступались, давая ей проход. Само место как будто затаило дыхание, отсчитывая время по тяжелым ударам ее сердца.