Последняя инстанция

— Нет, когда я здесь была, машина отсутствовала. — Она распрямляется. — Я вообще ее ни разу не видела. В свете обстоятельств подозреваю, вы и сами знаете, где она, — добавляет прокурор.

Ночная мгла заполняет пустоту помещения, и я подхожу к тому месту, где стоит Бергер.

— Вероятно, ее изъяли как вещдок, — говорю я. — Боже ты мой.

Она кивает:

— Мы с этим разберемся.

Поворачивается ко мне, и в ее глазах я замечаю выражение, которого раньше, кажется, не было. Сомнение. Нашей знаменитости не по себе. Может, я себя обманываю, но, по-моему, она за меня переживает.

— И что теперь? — бормочу я, осматриваясь в гараже, точно попала сюда впервые. — На чем мне ездить-то?

— Ваша сигнализация сработала в пятницу около одиннадцати вечера. — Моя гостья снова сама деловитость. Непоколебимая и собранная, она возвращается к основной задаче: шаг за шагом проследить действия Шандонне. — Приезжают копы. Вы их сюда проводите и обнаруживаете, что дверь приоткрыта примерно на восемь дюймов. — Бергер явно ознакомилась с отчетом о попытке взлома и проникновения. — На улице шел снег, и за дверью вы заметили чьи-то следы. — Она выходит, я за ней. — Отпечатки уже припорошило, но вы разобрали, что они ведут в обход дома.

Стоим на улице, в сырости, без пальто. Смотрю в непроглядное, затянутое тучами небо, и на лицо опускаются первые прохладные хлопья снега. Ну вот, опять повалило. Видно, зима страдает недержанием: сверху падает и падает — только тронь. За магнолиями и голыми стволами светятся окна соседей. Интересно, на сколько у жителей Локгрина хватит еще душевного равновесия, чтобы спокойно жить дальше. Шандонне и им существование омрачил. Не удивлюсь, если отсюда в скором времени начнут съезжать.

— Вы не припомните, где были те отпечатки? — спрашивает Бергер.

Показываю. Сначала по подъездной дорожке к дому, потом заворачиваю за угол, обхожу дом и напрямик через двор.

— В какую сторону он пошел? — Она глядит вправо, влево: улица темна и безлюдна.

— Не знаю, — отвечаю я. — Слякоть была, все забрызгало, и снег повалил. Мы так и не поняли, в какую сторону он отправился. Вообще-то я здесь не стояла и не разглядывала. Вы лучше у полицейских поинтересуйтесь. — Подумала про Марино: скорее бы уже подъехал; и тут же вспомнилось, почему я его так спешно вызвала. Мурашки по спине: надо же, кошмар какой-то. Смотрю на соседские дома. За то время, что я здесь живу, я уже научилась понимать, кто дома, а кто в отъезде, по косвенным признакам: припаркованные машины, газеты на крыльце. Надо сказать, дома жильцы бывают не часто. Многие уже на пенсию вышли и пережидают зиму во Флориде, греясь на пляже. Так уж вышло, по-настоящему мы ни с кем из соседей не сдружились — разве что махнем друг другу, разъезжаясь по делам.

Бергер идет обратно к гаражу, обхватив бока руками и поеживаясь от холода; изо рта вырывается пар, тут же леденея на морозе белым облачком. Помню, как ко мне в гости приезжала из Майами Люси. Она тогда зимы не знала — только в Ричмонде. Так племяшка, бывало, вырвет из блокнота листок, скрутит в трубочку и стоит на террасе, пускает облачка белого пара, будто курит, даже пепел стряхивает. И невдомек ей, что мне из окна все видно.

— Давайте отмотаем немного назад, — не останавливаясь говорит Бергер. — Итак, понедельник, шестое декабря. В тот день в ричмондском порту в одном из контейнеров было найдено тело. Как мы полагаем, труп Томаса Шандонне, убитого, вероятно, собственным братом, Жан-Батистом. Расскажите поподробнее, что происходило в тот день.

— Меня известили о найденном в порту трупе, — начинаю я.

— Кто именно известил?

— Марино. А потом, через несколько минут, позвонил мой зам, Джек Филдинг. Я сказала, что выезжаю на место.

— Но вы не обязаны выезжать на каждое место преступления, — прерывает Бергер мой рассказ. — Вы же могли послать своего, э-э, Филдинга или кого-нибудь другого.

— Да, вполне.

— Так почему же поехали сами?

— Дело с самого начала обещало быть сложным. Корабль прибыл из Бельгии, значит, мы не могли отбрасывать вероятность, что убитый — бельгиец. Таким образом, добавляются осложнения международного уровня. Я всегда стараюсь лично браться за тяжелые дела, которые наверняка получат широкую огласку.

— Любите быть в центре внимания?

— Напротив, шумихи не приветствую.

Теперь мы обе в гараже и к этому времени порядком промерзли. Закрываю ворота.

— А может, вы решили взяться за это дело потому, что утро не задалось? — Бергер подходит к большому кедровому шкафу. — Можно полюбопытствовать?

— Чувствуйте себя как дома, — отвечаю, в который раз поражаясь осведомленности этой женщины в моей личной жизни.

Черный понедельник. Утром ко мне заглянул хороший старый друг, сенатор Фрэнк Лорд, председатель юридического комитета палаты представителей. В его распоряжении имелся некий конверт для меня от Бентона, о котором я даже не подозревала. Оказывается, когда тот несколько лет назад отдыхал на озере Мичиган, то написал мне некое письмо и поручил сенатору Лорду передать его, если вдруг он, Бентон, умрет. Помню, беру у сенатора письмо, вижу знакомый почерк и... Я была сама не своя, потрясение неописуемое. Только теперь до меня дошло, что его нет. Такая тоска меня охватила, горе свалилось как снег на голову. Именно на это и рассчитывал Бентон. Он до самого конца остался блестящим психологом. Прекрасно знал, как я отреагирую, случись беда, и решил силой вытащить меня из трудоголического запоя.

— Как вы узнали про письмо? — ошеломленно спрашиваю я.

Она заглядывает в шкаф, где у меня хранятся рабочие комбинезоны, резиновые ботинки, болотные сапоги и плотные кожаные перчатки. Там же и длинное нижнее белье, носки, теннисные туфли.

— Вам придется еще некоторое время меня потерпеть. Прошу, отвечайте на мои вопросы, а потом я отвечу на ваши.

Потом — это еще непонятно когда.

— А почему письмо для вас так важно?

— Пока не знаю. Давайте исходить из вашего расположения духа.

Фраза повисает в воздухе. Состояние моего рассудка — ключевая позиция защиты, если мне суждено-таки предстать перед нью-йоркскими присяжными. Ну а на данный момент моя вменяемость, похоже, никого не оставляет безучастным.

— Давайте считать, что если информация известна мне, то известна и стороне защиты, — добавляет Бергер.

Киваю.

— Итак, как гром среди ясного неба это письмо. От Бентона. Я бы на вашем месте... — Она отводит взгляд. — Ну, я бы, скажем, была потрясена. Мне жаль, что вам такое пришлось пережить... — Встречаемся взглядами. Очередная уловка, чтобы я стала ей доверять? Чувствовать с ней сродство? — И через год после смерти Бентон напоминает, что вы, вероятно, не пережили еще свою потерю, бежите от того, что причиняет боль. Причем бежите так, что пятки сверкают.

— Вы же не видели письма. — Я поражена и негодую. — Оно заперто в сейфе. Откуда вам знать о его содержании?

— Вы показывали письмо другим людям. — Здравый ответ.

Сохранив еще способность рассуждать объективно, понимаю, что если Бергер еще не переговорила со всеми, кто меня знает, включая Люси и Марино, то непременно это сделает. Такова ее обязанность. Было бы глупо и неосмотрительно ею пренебречь.

— Шестое декабря. — Моя собеседница возобновляет цепочку рассуждений. — Он написал письмо шестого декабря девяноста шестого года и попросил сенатора Лорда доставить вам его шестого же декабря, после смерти. Что особенного значила для Бентона эта дата?

Колеблюсь с ответом.

— Держите себя в руках, Кей, — напоминает она.

— Точно не могу сказать, что именно для него значило шестое декабря; только вот Бентон в письме упомянул, что знает, как тяжело я переношу Рождество, — отвечаю я. — Он хотел, чтобы я получила письмо ближе к Рождеству.

— Тяжело переносите Рождество?

— А кому оно легко дается?

Бергер безмолвствует. Затем спрашивает:

— Когда ваши отношения с Бентоном переросли в близость?