Метро: Башня. Метро. Эпидемия. Трилогия (СИ)

Толпа, как чудовищная тысяченожка, извивалась и переливалась, кусала и затаптывала сама себя, но, несмотря на огромные потери, продолжала двигаться дальше.

Это выглядело противоестественно и… завораживающе.

С одной стороны, такое совершенное и технически сложное достижение мировой цивилизации, как метро, и, с другой – первобытные животные инстинкты, выплеснувшиеся наружу из многоголосой толпы.

Мощные тюбинги из монолитного железобетона, пучки толстых кабелей, рельсы и вагоны – и живые, беззащитные человеческие тела из костей, крови и мяса.

И Константинов, слыша доносящиеся до него крики, ропот и плеск торопливых шагов по воде, испытывал мистический, почти благоговейный ужас перед силой человеческой стихии.

Наверное, если бы он был там, внизу, среди толпы, такие мысли не лезли бы ему в голову. На них просто не осталось бы времени.

Владимир дополз до конца вагона. Ему надо было перелезть на соседний.

Крыша заканчивалась гладкой округлостью, и Константинов, сколько ни пытался, так и не смог найти, за что бы ему уцепиться.

Тогда он сел на самый край крыши и вытянул ноги вперед, уперевшись в передний вагон. Да, он достал, но это ничего не давало.

Константинов отодвинулся и снова встал на четвереньки. Можно было попытаться поступить так, как обычно это делают герои боевиков – разбежаться и прыгнуть, однако Владимир не был до конца уверен, что уже полностью превратился в героя боевика.

Состав могло тряхнуть в любую секунду, и почему бы вездесущему и обладающему необычайно черным чувством юмора Року не выбрать как раз ту секунду, когда Константинов будет перелезать с одного вагона на другой? Владимир был почти уверен, что так и случится.

Он заметался, то садясь на крышу, то снова становясь на четвереньки.

По железу опять что-то загрохотало. Вагон покачнулся, и Константинов услышал нечто вроде громкого усталого вздоха.

Владимир обернулся. В тусклом освещении тоннеля он увидел: широкий и толстый пласт мокрой грязи лег на вагон.

Надо было решиться.

Константинов встал на ноги и стал осторожно выпрямляться, пока не уперся руками в потолок тоннеля. «Вот за него и надо держаться!» – подумал он и крохотными приставными шагами подошел к краю.

Правую ногу он оставил на месте, а левую, немного поколебавшись, выбросил вперед. Шагнул в пустоту.

Внутри все похолодело и оборвалось. Но в следующее мгновение холод в животе сменился радостным ощущением того, что все получилось. Подошва английского ботинка нащупала под собой твердую опору. Константинов больше не медлил – он перенес на левую ногу всю тяжесть тела и, перебирая ладонями по потолку, подался вперед.

Рифленая, в мелкий рубчик, подошва не скользила по гладкой округлой поверхности. Владимир оттолкнулся от потолка, бросился на крышу и снова пополз вперед.

Это небольшое преодоление себя и собственного страха придало ему уверенности и сил. Он больше не обращал внимания на то, что вагон постоянно двигался. В конце концов, он не мог ничего с этим поделать. Это была данность. Обстоятельства, предлагаемые судьбой. А он, как успешный бизнесмен, умел действовать в предлагаемых обстоятельствах.

Следующие девятнадцать с небольшим метров – именно столько составляет длина вагона – он преодолел довольно быстро. Добравшись до конца, Владимир снова испытал легкий страх. Но на этот раз он быстро с ним справился.

Встал, уперся руками в потолок… Шаг – и он уже полз по следующей крыше.

Потом он проделал этот трюк еще несколько раз, пока не понял, что сбился со счета.

Сколько вагонов осталось позади? И в каком его ждет Ксюша? В этом или в следующем?

Константинов поймал себя на мысли, что он именно так и подумал: «Меня ждет Ксюша», хотя это было слишком приторно и напоминало дешевую мелодраму, рассчитанную на два носовых платка.

Ирина… Ох уж эта Ирина! Не любить такую женщину было невозможно. Константинов уже пытался, но напрасно. У него ничего не получилось. И пусть ему потребовалось одиннадцать лет для того, чтобы это понять.

Константинов ясно помнил их последнюю встречу. Он лежал на широкой кровати – той самой, которую недавно грела матрешка Аля, – заложив руки за голову, и с наслаждением наблюдал, как Ирина одевается.

А она прекрасно это понимала и нарочно не спешила. Наряжалась в свои женские штучки с такой старательностью и тщанием, с какой альпинист, намеревающийся покорить Эверест, прилаживает страховку.

Он разглагольствовал. Строил планы, хотя лучше, чем кто бы то ни было, понимал, чего стоят самые продуманные планы. Все дело в том, что они имеют обыкновение рушиться в самый последний момент из-за какой-нибудь обидной ерунды. Поэтому Константинов ничем не рисковал и свободно рассуждал о том, как Ирина разведется, как они купят новую квартиру, какой сделают ремонт, какую мебель поставят…

Затем он решил не слишком увлекаться областью материального и взять парочку сентиментальных ноток.

– А Ксюша может видеться с отцом, когда захочет. По субботам… Или по воскресеньям.

Он даже улыбнулся и развел руками: мол, я ведь великодушен, не правда ли?

Ирина просунула руку в бретельку лифчика и застыла.

Пауза длилась долго, и чутье подсказывало Владимиру, что не надо ее прерывать. Это была ее пауза.

Наконец Ирина повернулась к нему.

– Не знаю, готов ли ты это услышать… – сказала она, подразумевая «ты должен это услышать». И Константинов сумел точно уловить ее интонацию.

– Да, – ответил он. – Конечно.

– Видишь ли… – Она молчала, словно собираясь с мыслями, и Константинов не мог понять, игра это или она действительно решалась. – Понимаешь, я не уверена, что Гарин ее отец.

Константинов ожидал какого-то стремительного поворота событий, но к этому оказался не готов.

– А… кто же тогда?

Еще одна пауза, звучавшая не хуже самого высокого «си».

– Думаю, что ты.

Константинов опешил. Он медленно сел на кровати и, почему-то почувствовав странный приступ стыдливости, прикрылся скомканной простыней.

– Постой… Зачем ты это сказала?

Ирина пожала плечами.

– Подожди. Ты ведь знаешь, что я тебя люблю… Тебя и… твою дочь. Просто потому, что она – твоя, мне этого достаточно. Если ты хочешь таким образом как-то… – он внезапно не смог найти нужных слов. – Что это как-то… Ну, изменит мое отношение… Я, в общем…

Он взъерошил волосы в тщетной надежде, что от этого в голове появятся удачные мысли.

– Понимаешь… Это ведь очень серьезно… Мы с тобой уже немолодые… – он вовремя осекся. – Взрослые люди, и ты понимаешь…

«Черт возьми, да я сам не понимаю, что хочу сказать!» – разозлился он.

– Короче, если это правда, то это многое меняет. А если нет… Тогда это тоже многое меняет, – в его голосе прозвучала угроза. Владимир считал, что подобными вещами шутить не стоит.

– Я же сказала, что не знаю, – произнесла Ирина.

Она говорила, не повышая голоса, и Константинова это немного охладило.

– Как это можно не знать? – с подозрением спросил он.

– Очень просто. У женщины созревает фолликул, из него появляется яйцеклетка, чаще всего одна. Если две, то это уже двойня. У меня была одна. Так вот, яйцеклетку оплодотворяет один сперматозоид. Если бы он был подписан, то никаких проблем с определением отцовства не возникало бы…

– Ты хочешь сказать, что спала с обоими сразу?

Он подался вперед. Руки комкали простыню.

– Со мной и… с ним?

Ирина покачала головой. В этом движении было что-то пренебрежительное.

– Ты ушел так неожиданно. Появился Гарин. Молодой, красивый, высокий… Блестящий. Понимаешь? Он помог мне пережить все это. Он меня утешил.

– То есть я ушел утром, а уже вечером он тебя вовсю… утешал?

– Ты хочешь знать подробности?

– Да, не мешало бы!

– Подробности того, что было одиннадцать лет назад?

– Очень хочу. Поверь мне, очень. – Константинов чувствовал, что он закипает. Еще немного, и пар полетит в свисток.