Утопия

— Нет. Пока нет. — Доктор кивнул в сторону бугристого пластика, покрывавшего пол в передней части палатки. — На данный момент мы обработали двадцать семь.

«Двадцать семь», — подумал Аллокко.

За девяностые годы во всех парках развлечений в пятидесяти штатах насчитывался всего двадцать один смертельный случай. В прошлом году их было только пять. Здесь же, в результате одной непостижимой трагедии, их могло оказаться вдесятеро больше. Этот случай войдет в историю, станет несмываемым пятном на репутации Утопии. Люди всегда будут думать, слыша шипение закрывающихся дверей аттракциона, не случится ли то же самое снова — внезапная остановка, темнота, паника, неописуемая безжалостная жара…

Аллокко тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли.

— Спасибо, доктор. Не стану вас больше задерживать. Пока не прибудут официальные представители, буду наблюдать за ситуацией с командного пункта. Если вам что-то понадобится, дайте знать.

Финч взглянул на него, кивнул и вернулся к своему блокноту. Глава службы безопасности окинул взглядом палатку. В дальнем ее конце человек в защитном комбинезоне поднимал с носилок застегнутый на молнию мешок — явно не тяжелый, фунтов сорок-пятьдесят. Отойдя на несколько шагов и повернувшись кругом, он осторожно уложил свою ношу в конце длинного ряда таких же мешков, затем подошел к закрывавшему вход в кабину пластику и приподнял его край рукой в толстой перчатке. Перед глазами Аллокко мелькнуло нечто темно-красное и лоснящееся, похожее на вареного омара. Пригнувшись, он выбрался наружу.

16 часов 10 минут

Ему казалось, будто он расхаживает туда-сюда — восемь шагов в одну сторону, восемь в другую — уже целый час, хотя вряд ли прошло более пяти минут. Фред Барксдейл изо всех сил пытался заставить себя ни о чем не думать. Это было слишком больно. И все же, несмотря на все его усилия, на его плечи тяжким бременем наваливались стыд и злость, страх, досада и разочарование.

Второй обитатель камеры снова лег и закрыл глаза. Хотя они встречались до этого несколько раз, Барксдейл не знал, как его зовут. Для него он был просто Взломщиком Джеком. С другой стороны, Барксдейл вообще не знал ничьих имен, только прозвища — Водяной Буйвол, Сладкоежка или Крутой, парень жутковатого вида. Барксдейла подобная анонимность даже успокаивала, словно незнание могло как-то защитить. Теперь он уже не был столь в этом уверен.

Когда неизвестно откуда появился тот странный тип в вельветовом пиджаке, подловив его на истории с мошенничеством по поводу БПК и показав ему пистолет, Барксдейл попросту сломался. Нараставшее всю последнюю неделю возбуждение внезапно исчезло, сменившись, как ни странно, чем-то вроде облегчения. Все закончилось. К лучшему или к худшему, но все наконец позади.

Но когда они вошли в комплекс службы безопасности, охватившее его оцепенение в очередной раз сменилось ужасающим внутренним конфликтом. Он ненавидел сам себя за то, что вообще все это начал, за то, что позволил событиям выйти из-под контроля, за то, что позволил Джону Доу то обольщать его, то угрожать ему, что и привело к столь недостойному финалу. А разговор о пострадавших в Каллисто, хотя и невнятный, словно кинжалом пронзил его сердце. И все же он тщательно постарался скрыть удивление, когда открылась дверь камеры и внутри обнаружился лежащий на койке Взломщик Джек, — любые признаки того, что Барксдейл его узнал, могли сработать лишь против него. Несмотря на душевную боль и презрение к самому себе, он все еще надеялся как-то выкрутиться.

Взломщик Джек открыл глаза и взглянул на него.

— Ну, как дела, любитель поэзии? — спросил он.

Его издевательские слова остались без ответа. Англичанин лишь ускорил шаг — туда-сюда, туда-сюда.

— Я человек, которого Фортуна жестоко поцарапала [40],— пробормотал он, слишком тихо для того, чтобы его мог услышать Взломщик Джек.

Тогда, в медицинском центре, он сказал Саре не всю правду. На самом деле строчка из Шекспира все-таки пришла ему на ум. «Все может быть еще и хорошо». Но слова эти были произнесены в настолько неподходящий момент и настолько неподходящим человеком — Клавдием, убийцей отца Гамлета [41], — что он так и не решился их сказать.

«О, мерзок грех мой, к небу он смердит…» [42]

Он отбросил мысли о Шекспире. Сегодня они все равно его не утешат.

Как вообще могло такое случиться? Все казалось столь просто. Все фрагменты с легкостью собирались воедино, словно кто-то складывал их за него.

Скорее всего, так оно и было, только он этого не замечал. А этот «кто-то» был Джон Доу.

Все началось с того, что он разозлился. Несмотря на то что он являлся идеальным кандидатом, его так и не сделали исполнительным директором. И что еще хуже, власти предержащие наняли на его место кого-то из Карнеги-Меллона. Безупречные характеристики Сары Боутрайт — работа в должности администратора парка Буш-Гарденс и вице-президента компании по производству микросхем в Силиконовой долине — для разъяренного Барксдейла ничего не значили. Главное, что они наняли кого-то не из их парка. Чак Эмори, надменная свинья, никогда его по-настоящему не любил. Барксдейл со злости даже чуть не ушел.

Но потом ему пришла в голову идея куда лучшая, нежели увольнение.

Сначала это была лишь интеллектуальная забава, показавшаяся ему интересной. Но позже, когда он понял, насколько остроумно и просто все складывается и только он, глава системного отдела, способен воплотить это решение в жизнь, — он начал задумываться уже серьезнее.

Ответ заключался в высокой степени автоматизации всех процессов в Утопии — от датчиков движения, отслеживающих распределение посетителей в парке, до компьютеров, управляющих освещением, температурой, влажностью, давлением воды и прочими бесчисленными параметрами окружающей среды, до системы, обеспечивавшей сбор и обработку денег.

Вышеупомянутая система — система финансовой обработки — в самом деле была великолепной. Руководя ее разработкой и наблюдая за реализацией проекта, он использовал модель сети римских дорог, когда-то тянувшихся по всей Европе и Азии. Он помнил, как очаровали его эти дороги еще в школе. Прямые, мощеные, ровные — Домициева дорога, Аврелиева дорога, Аппиева дорога и бессчетные другие, и все они вели к millarium aureum — Золотой отметке, Римскому форуму.

Утопия с ее значками-метками и кредитными карточками для посетителей старалась по возможности обойтись без бумажных денег. Но в парке оставалось немало мест — киоски с едой и сувенирами, голографические фотогалереи, магазины футболок, билетные кассы на входе, — где они принимались. К тому же в отличие от других парков развлечений в Утопии были еще четыре огромных казино с игровыми автоматами, карточными столами и рулетками, ставшими ненасытным магнитом, притягивающим наличные.

Финансовая система Барксдейла собирала деньги из бесчисленных разбросанных по парку мест, отправляла их без человеческого вмешательства на ряд подстанций по подсчету и обработке и в конечном счете складывала в центральном хранилище на уровне «С», собственном финансовом римском форуме Утопии. А оттуда их раз в неделю, точно по часам, забирал бронеавтомобиль с сопровождением. Все это происходило автоматически, под управлением системы. Собственно, никто не мог прервать еженедельный цикл сбора и доставки денег, кроме исполнительного директора. Лишь звонок Сары Боутрайт мог отменить прибытие бронеавтомобиля. И такой звонок она совершила бы лишь в случае явной угрозы безопасности или стабильности парка.

Но что, думал Барксдейл, если бронеавтомобиль при этом все-таки приедет?

Прибытие обычного броневика от выбранного Утопией перевозчика, компании «Американский бронированный транспорт», могла отменить Сара Боутрайт. Но за все дальнейшие действия отвечал Барксдейл. Если сделать все по-умному, персонал системы на уровне «С» никогда не узнал бы, что приезд настоящей машины отменен — Барксдейл не стал бы выполнять распоряжение директора и вообще передавать его дальше. О нем знал бы только он. А когда прибыл бы другой бронеавтомобиль, его точно так же загрузили бы за несколько минут и, как обычно, отправили бы в обратный путь — с содержимым, которое в последние два месяца оценивалось в ошеломляющую сумму — сто миллионов долларов в неделю.