Горгулья

Как же давно меня не обнимали! Просто обнимали с добрыми словами — вот так, как теперь. Ты был слишком занят, ты боролся за наши жизни, гнал вперед лошадей, планировал дальнейшее и попросту не успевал меня успокаивать. Я тебя не виню, но мне очень не хватало тепла и внимания. Брат Хайнрих погладил меня по голове, совсем как Брандейса, и уступил собственную кровать. Он укрыл меня одеялом и сказал именно то, что требовалось: что все будет хорошо.

Прошло несколько дней. Мы ничего не могли предпринять — только оставаться на месте. Я надеялась: а вдруг мы каким-то образом оторвались от преследователей, — но ты заверил меня, что вряд ли. По твоим словам, один из охотников мертв, а остальные наверняка теперь собираются с силами и пытаются выяснить, что у нас в распоряжении.

Мы усердно промывали рану Брандейса и надеялись, что все заживет, но надежды не оправдались: началось нагноение, раненый метался в ужасном жару. Ты видел такое и раньше, на поле битвы, и знал, что делать. Брат Хайнрих держал Брандейса за плечи, я — за ноги, а ты охотничьим ножом стал резать куски плоти с бедра своего друга. Когда мы закончили, вся наша одежда была в крови, а в ведре лежали кровавые ошметки. При виде страшной раны на бедре Брандейса я ощущала только две вещи: стыд за то, что боялась каким-либо образом заразиться от раны и заразить ребенка, и вину за само это ранение. Если бы только я не замешкалась у окна, Брандейс сумел бы выпрыгнуть еще до топора!

Первым двух всадников заметил брат Хайнрих. Они держались на безопасном расстоянии от дома, за грядой холмов, в которых я играла в детстве, но явно наблюдали за нами. Конечно, это были преследователи. Я спросила, почему они не нападают, и в ответ услышала:

— Им известно про наши арбалеты; известно, что мы не преминем ими воспользоваться, поэтому они послали за подкреплением.

Вряд ли они уже сообразили, кто ты такой, ведь вблизи рассмотреть тебя они не успели. А если и успели, то скорее всего не узнали из-за ожогов. Вдобавок эти гончие (я надеялась) вступили в кондотту уже после того, как тебя не стало. А кто я — знать им было неоткуда. Однако они вполне могли догадаться, что остановились мы теперь не без причины. Известно ли им о ранениях Брандейса? Наверно, да, ведь они видели кровь на снегу на обочине нюрнбергской дороги. Догадались ли они, что я беременна, несмотря на то, что видели меня в просторной зимней одежде? Пожалуй, нет. А впрочем, о чем бы там они ни гадали, меня гораздо сильнее заботил другой вопрос: что будет, когда появятся остальные наемники?

Мы страшно спорили. Брату Хайнриху хотелось выйти к ним от имени Господа и попытаться отговорить от мести. Ты расхохотался на это предложение. Брандейс в минуту просветления заявил, что встретит свою судьбу как мужчина, — это единственный шанс спасти остальных. Мы должны бежать, спасаться, горячился он, а сам он отвлечет преследователей, поскачет в противоположную сторону! Но, конечно, мы бы не позволили ему самоубийственной попытки. Ты хотел сражаться, прямо здесь и сейчас, но кто встанет рядом с тобой? Точно не беременная бывшая монахиня. И не Брандейс в горячечном бреду. И не старик Хайнрих. По сути, ты имел в виду, что сражаться выйдешь один. А в качестве аргумента убеждал нас, что, если сможешь прикончить двоих наблюдателей, то, по крайней мере, мы с Хайнрихом ускользнем до появления всей кондотты.

А ты бы увлек Брандейса в другую сторону; если надо, на руках бы отнес. Ты уверял, что это точно самый лучший вариант. Нельзя же просто сидеть и ждать верной смерти?

В конце концов, все споры оказались напрасны. Пока мы спали, а ты должен был стоять на страже, ты взял свой арбалет и выскользнул в ночь. Мы даже не узнали, что ты ушел, пока ты не вернулся и не разбудил нас.

— Они мертвы, — сообщил ты. — Скоро рассвет, а другие уже близко; нам надо спешить.

Как и в Нюрнберге, я едва могла справиться с ужасом при мысли, что ты убил человека. В этот раз, впрочем, моя наивность тебя рассердила. Ты объяснял:

— Ты что, не понимаешь, что случится, если нас поймают? Они убьют Брандейса и меня, с тобой же будут развлекаться, покаты не начнешь жалеть, что жива! Беременность тебя от них не убережет! Тебя изнасилуют, а потом, если повезет, жизнь твоя вытечет по капле раньше, чем душа! Так что нечего стоять тут и судить меня, что я не уважаю чужую жизнь! Я как могу, стараюсь сохранить наши!

В итоге я согласилась, что больше не смогу одновременно и оставаться с тобой, и защищать нашего ребенка.

Расставание было неизбежно, Я поеду в Майнц, и до твоего возвращения буду прятаться в общине бегинок. Вы с Брандейсом отправитесь в другую сторону. Возможно, после смерти самых свирепых и умелых преследователей у вас появятся шансы.

Брат Хайнрих укроется в Энгельтале — его наверняка примут, если он явится без меня. Я поблагодарила его от всего сердца, поцеловала в лоб и пообещала молиться, чтобы наемники не разрушили его дом.

— Не трать молитвы на такие глупости, сестра Марианн, — возразил он. — Это всего лишь четыре стены с крышей. А я живу в Доме Господа.

— Если у нас родится мальчик, — сказала я, — он будет обязан своей жизнью вам. Мы назовем его Хайнрих.

— Ты окажешь мне большую честь, — отозвался старик, — если назовешь сына Фридрихом.

И я пообещала.

Погода менялась; быть может, удача наконец-то повернется к нам лицом? С самого бегства из Майнца мы молились о снежной буре — снегопад скрыл бы наши следы. Брат Хайнрих плотно завернулся в зимние одежды, а поверх надел плащ отца Сандера, чтобы лучше укрыться от бури. Он шел прочь от нас, и проваливался в снег, и неуверенно нащупывал дорогу, а через несколько минут совсем исчез. В последний раз я видела его спину в плаще, на котором архангел Михаил сражался с драконом из Откровения, а потом все поглотила белизна.

Брандейсу арбалет никак бы не помог, и ты сунул его мне в руки, хотя я сопротивлялась и не хотела брать. Ты заявил, что стрелять не обязательно, но взять его нужно, на всякий случай, и что ты не отпустишь меня без оружия. Я уступила только потому, что ты был непреклонен.

Ты быстро набучил меня заряжать стрелы и спускать тетиву.

— Прижимаешь арбалет к плечу, вот так, потом наводишь на цель. Чтобы руки не дрожали, нужно успокоить дыхание. Вдох-выдох, вдох-выдох. Ровнее. Прицелься. Доверься стреле. Дыши. Спускай.

Ты закрепил арбалет на боку лошади и, распахнув мой теплый плащ, еще раз обхватил рукой выпирающий живот. Другой рукой ты надел мне на шею свой шнурок с наконечником стрелы.

— Для защиты; тебе это нужно больше, чем мне. Можешь вернуть, когда мы опять встретимся. Обещаю — наша любовь так не закончится.

Ты ударил мою лошадь, и та рванула вперед. Я лишь раз обернулась на тебя, смотревшего мне вслед, а потом полностью сосредоточилась на дороге, уводившей меня и нашего нерожденного ребенка прочь от опасности.

Бушевала метель. Я пыталась представить, что будет с тобой теперь. Сколько явится наемников — Дюжина? Две дюжины? Должно быть, это зависело от того, где они сейчас, бьются ли на стороне кого-нибудь из знати? Или Конрад приведет всех своих солдат сюда с целью показать, что бывает с дезертирами? Судя по тому, что я о нем слышала, такая стратегия казалась весьма вероятной. Я гадала, есть ли у тебя хоть шанс спастись и выжить. Я видела, с какой ловкостью ты обращался с арбалетом, но когда столько противников… Как можно избежать своего прошлого, которое требует расплаты? Ветер усилился, метель застилала глаза белизной. Холод пронизывал меня до костей.

Я не смогу! Не справлюсь без тебя… Глупо было думать, что я смогу уехать — как раз тогда, когда нужна тебе больше всего! Через полчаса я развернула лошадь и поскакала туда, откуда начала путь. А сама все молилась: только бы не опоздать!

Следы мои уже едва виднелись в снегу, но я знала все тропинки к дому Хайнриха, хотя от снега не видела ничего ближе чем в сотне футов перед собой.

Но тут ветер донес мужские голоса — много голосов — и я догадалась, что за тот час, пока меня не было, сюда явилась вся кондотта. Оставался лишь один вопрос: успел ли ты с Брандейсом уйти раньше?