Оружие возмездия

Никто, кроме Максимова, не знал, как человек с изуродованной левой кистью попал в глубинную разведку. Все считали, что руку сапер-подрывник Краб покалечил, копаясь во всяких взрывающихся штуковинах. А история Краба была жуткой, как и все на этой войне.

...В сорок третьем еще целый и невредимый старшина Мишка Нелюдов вытаскивал на себе из-под огня раненого ротного. Тащил, взвалив на правое плечо, левую руку с автоматом держал на отлете, стараясь не упасть. И надо же было такому случиться, что пуля, раскрошив приклад ППШ, навылет прошила ладонь. Левую. Кое-как дополз до медсанбата, определил ротного к врачам, а о себе позаботиться уже не хватило сил.

Вокруг палаток прямо на земле лежали, дожидаясь своей очереди, бойцы. Еще живые и те, кто уже отмучился, все вперемешку. Если бы ноги ходили да голова соображала, нашел бы старшина Нелюдов себе бесхозный автомат или хотя бы какую-нибудь заклинившую трехлинейку, много их валялось вокруг, уже никому не нужных. Хоть ты сдохни, полагалось прибыть в медсанбат с личным оружием, а автомат Нелюдов выронил в поле. И стало его положение хуже некуда. Потому что потеря личного оружия — раз, и прострел левой кисти — два. Сразу по двум статьям приказа «Ни шагу назад» светил Мишке расстрел [10].

Врач попался честный, перед тем как заштопать, в карточке про щепки и осколки пули в ладони написал, но и про пороховой нагар по краям раны упомянул. Получилось, руку спас, а голову старшины Нелюдова под топор подставил. Как ни божись, а не докажешь, что не сам себе в ладонь пулю всадил. Некогда разбираться — война. Получилось, не убила Мишку немецкая пуля, так своя добьет. И выл он по ночам тихо, до судороги сжав зубы. Не от боли в ране, а от той, что терзала сердце. Не смерти боялся, а позора, что уйдет он — отпрыск старинного казачьего рода, из этого мира иудой — как самострельщик и изменник Родины.

Хмурым утром повели старшину Нелюдова в трибунал. В убогой комнатке за шатким столом сидели трое офицеров с такими же хмурыми, как небо за окном, лицами. Пряча глаза, выслушали рассказ Мишки. Переглянулись. Было над чем помозговать. С одной стороны, герой Мишка — командира на себе вынес, вон они, показания ротного, к делу подшиты. С другой — самострелыцик. В той же папочке бумажка от врача, где рана Мишкина описана так, что и без диплома ясно — самострел чистой воды. Пока думали, как это недоразумение разрешить, по две папиросы выкурили. А Мишка стоял и ждал. Потому что некуда было идти, за дверью конвой. Если ребята хорошие, и ему перед последним выстрелом дадут папироску.

— Ладно. — Старший, майор, что сидел в центре, раздавил окурок в расплющенной снарядной гильзе. — Месяц штрафбата. Кто за? — И первым поднял руку.

Остальные только кивнули.

— Спасибо, товарищ майор!-неожиданно вырвалось у Мишки.

Майор в ответ только грустно усмехнулся.

И пошел Мишка с едва зажившей рукой в штрафную роту. Кровью смывать недоразумение. Трижды под дикий, из живота рвущийся вой поднималась штрафная рота в атаку. Всякий раз из сотни в живых оставалось меньше десятка. И среди них — Мишка, уже успевший за покалеченную кисть получить прозвище Краб.

— Что же мне делать, а?! Ну не идет из меня кровь, пули мимо летят... Не стрелять же в себя! — выл Мишка.

А проклятые и обреченные братишки штрафники скалили зубы, потому что по всем реестрам числился Мишка именно самострелыциком.

Но есть Бог, мудрее любых отцов-командиров разбирающий и не такие недоразумения. Накануне четвертого боя, который Мишка загадал себе последним, неожиданно вызвали в штаб и объявили, что приговор отменен в виду вновь открывшихся обстоятельств. И убыл Мишка на переформирование, шалый от удачи и выпитого по такому случаю спирта. Какие такие обстоятельства вернули ему жизнь, дознаваться не стал. Зачем гневить Бога любопытством.

Максимов, набиравший себе людей из разношерстной массы формирующегося полка, сразу положил глаз на Мишку Краба. А узнав его историю, навел справки. Оказалось, расстреливали таких, как Мишка, немилосердно, пока в ходе боев под Сталинградом не хлынули в медсанбаты сотни раненых с признаками близкого выстрела. Судебные медики Сталинградского фронта (и такие в армии служили) первыми забили тревогу. Выяснили, что пороховой ожог оставляет немецкая разрывная пуля. Срочно разослали циркуляр по войскам. Кого еще не успели расстрелять, реабилитировали. А кому не повезло, так и остался числиться членовредителем, потому что исполненные приговоры пересматривать не стали...

— Слушай меня. — Максимов опять перешел на командирский тон. — Разбиваемся на группы. Серый, Липа — наблюдение. Пропускаете мотоциклиста к мосту и быть в готовности срезать его, когда попытается вернуться. Группа захвата — я, Полищук, Конь и Ворон. Группа обеспечения: Якут, Харитон и Гаврила, старший — Краб. Отдельное задание Барсуку. Когда начнем пальбу, режь кабель. И оставь подарок для связистов. Сунутся исправлять повреждение, пусть взлетят на воздух так, чтоб Берлин увидели.

Бойцы тихо гыгыкнули.

— Тихо, жеребцы! — осадил их Краб.

— Позиции уточнять не буду, и так их знаете. -Максимов поднялся на ноги. — Попрыгали!

Одиннадцать человек ничем не потревожили ночную тишину. Только тихо проскрипели мокрые сосновые иголки под ногами. Амуниция у всех была подогнана идеально.

— Вопросы? — И не дожидаясь ответа: — Пошли, ребята!

Часы показывали одиннадцать часов вечера, но было так светло, что Максимов без труда разглядел Краба, копошащегося на дороге. За поворотом еще не затих стрекот проехавшего к мосту мотоцикла, а Краб уже принялся за дело. Через минуту совсем рядом зашелестела трава, и в канаву, где лежал Максимов, свалился Краб.

— Держи, командир. — Он протянул Максимову конец тонкого шнура. — Точно по прямой, смотри вон на ту березку. Как машина сровняется с ней, сразу дергай.

— Молодец. — Максимов похлопал его по мокрому дц. нитки бушлату. — Давай к отвилке. Скоро поедут.

Краб одним рывком выбрался из канавы, пригнувшись, Добежал до опушки и пропал в темноте между деревьями.

«Хорошо, что хоть в лесу темно, — подумал Максимов. — Есть куда отойти. А то лежим, как зайцы на меже» за версту видно".

Впереди за дорогой тянулась пустошь, плавно спускающаяся к речке Лаве. И на ней действительно в бинокль сейчас можно было рассмотреть каждый бугорок.

«Одно хорошо, Ворон в таких условиях не промахнется». Максимов через плечо посмотрел на опушку, там затаился снайпер группы Ворон. Кличку получил за длинный нос и угрюмый вид. А снайпером был от бога. С двухсот метров попадал в подвешенную на нитке гильзу. С такого расстояния, как сейчас, Максимов был уверен, Ворон и с закрытыми глазами стопроцентно положит две пули в стекло водителя легковушки и бронебойно-зажигательную — в капот БТРа. Это на тот случай, если не сработает мина Краба.

Справа, со стороны поместья, стал нарастать низкий рокот. Максимов подобрался, дыхание стало прерывистым, а сердце бешено заколотилось в груди. Намотал на левую руку конец шнура, правую положил на автомат, чтобы сразу же дать сигнал к атаке, если не сработает мина, и стал ждать, вцепившись взглядом в белую полоску березы, торчащей над кюветом у дороги.

Машина, мягко качнувшись на рессорах, вывернула с грунтовки на шоссе.

Рейнхард Винер сел удобнее, распахнул кожаное пальто, пришлось надеть (ночи стали прохладными, особенно когда с моря нагоняло тучи), достал сигарету. Чиркнул зажигалкой.

Сидевший рядом с водителем оберштурмфюрер вздрогнул и оглянулся,

— Герр Винер, снайпер видит горящую спичку за километр, — процедил он, плохо справляясь с раздражением.

— Думаете, он не заметит нашу машину? — усмехнулся Винер и лишь после этого выпустил дым, загасив язычок пламени.

Оберштурмфюрер поджал и без того тонкие губы и отвернулся.