Последний праведник

Нильс спрятался в кухне, закутавшись в толстое одеяло, вонявшее полицейской собакой, и предоставил остальным делать свою работу. На ужин у семьи Петера в этот вечер были котлеты с порошковым соусом «бернез».

За окном по-прежнему шел дождь. Или это первый в этом году снег? Стекло запотело, так что разобрать было невозможно.

— Бентцон.

Леон шагнул в кухню и подошел совсем близко к нему.

— Я очень хочу тебя кое о чем спросить.

Нильс выжидательно молчал. У Леона плохо пахло изо рта.

— О чем ты вообще думаешь, черт бы тебя побрал?

— Ты уверен, что ты хочешь это знать?

— Уверен.

Нильс сделал глубокий вдох. Леон употребил образовавшуюся паузу на то, чтобы вывалять в «бернезе» одинокую оставшуюся от ужина котлету и сунуть ее в рот.

— Я думаю об одной истории, которую услышал по радио. Об Аврааме и Исааке.

— Я боялся, что ты что-то в этом духе и ответишь.

— Ты сам спросил.

Леон продолжал жевать.

— Ну, Авраам и Исаак, и что дальше? Я не очень-то во всем этом разбираюсь.

— По радио как-то выступал священник, который был против использования этой истории в проповедях. Ты помнишь вообще, о чем речь? Бог говорит Аврааму, чтобы тот принес в жертву своего сына и тем самым доказал свою веру.

— Ну, похоже, что священник прав, идиотская история. Запретить все это дерьмо.

— Разве это не то же самое, что мы делаем? Посылаем молодых ребят на войну в пустыне у черта на рогах и просим их жертвовать собой из веры.

Леон изучающе смотрел на Нильса в течение нескольких секунд. Полуулыбка, театральное покачивание головой — и вот он уже исчез за дверью.

7

Аэропорт Шарлеруа, Брюссель — Бельгия

Моя месть станет избавлением.

Эта мысль занимала все сознание Абдула Хади, пока он презрительно смотрел на сотрудника службы безопасности аэропорта. Если мне действительно понадобится захватить самолет, ваша идиотская проверка меня не остановит.

Но нет, не все так просто. Он не собирался захватывать самолет и врезаться на нем в здание штаб-квартиры Евросоюза. Во внеочередных выпусках новостей не появятся кадры, на которых родственники рыдают и кричат от ужаса над обнародованными авиакомпанией списками пассажиров. Нет, его месть будет другой, это будет справедливая месть.

Сотрудник службы безопасности смотрел на него раздраженно. Абдул Хади, конечно, сразу прекрасно понял его просьбу, но считал, что становится сильнее с каждым разом, когда сотрудник повторяет свои чрезмерные требования.

—  Can you take your shoes off, sir? [5]— Офицер немного повысил голос.

Абдул Хади взглянул на европейцев, которые как раз проходили мимо офицера безопасности, не снимая обуви. Он покачал головой и прошел в обратном направлении сквозь эту странную отдельно стоящую дверную раму, которая звенит, если у тебя в карманах завалялась мелочь. Снял башмаки, уверенно и спокойно, и положил их в пластиковую коробку. Может быть, они думают, что я прячу нож в ботинке, как Мухаммед Атта, подумал он, проходя обратно. Другой сотрудник службы безопасности подозвал его к себе. На этот раз дело было в его ручной клади, которая должна досматриваться внимательнее, чем обычно. С большей подозрительностью. Абдул Хади озирался вокруг, пока они рылись в его туалетных принадлежностях. Тинтин и шоколад с начинкой. Он мало что знал о Бельгии, но теперь вот оказалось, что страна знаменита главным образом этими двумя вещами. Ну и еще он вспомнил о двух бельгийках средних лет, которых пару лет назад убили в пустыне Вади Доан. Несколько воинов Аллаха напали на конвой с европейцами, две женщины были убиты. Абдул Хади покачал головой. Сам он ни за что не поехал бы через пустыню Вади Доан без охраны.

Над магазином беспошлинной торговли висела карта мира. Он разглядывал ее, пока они осматривали боковые карманы его сумки и вытаскивали батарейки из бритвы, и думал о том, что террор изменил мировую географию. Нью-Йорк стал столицей. Бомбей существенно повысил свою значимость, за ним подтянулся Мадрид, а там и Лондон, благодаря своему метро. Шарм-эль-Шейх, Тель-Авив и Иерусалим. Его люди достали широкую кисть и взялись закрашивать мир красным, готовя новую карту мира, в котором человек, услышав «Мадрид», подумает не о кастаньетах, а услышав «Нью-Йорк» — не о статуе Свободы. Он в первую очередь ощутит страх.

К двум сотрудникам службы безопасности, склонившимся над его сумкой, присоединился третий. Какой-то начальник, может быть? Он спросил по-английски, не поднимая взгляд от его вещей:

— Вы сами собирали сумку, сэр?

— Да, конечно. Это моя сумка.

— Куда вы летите?

— В Стокгольм.

— Вы там работаете?

— Нет. Навещаю родственников. У меня есть виза. Что-то не в порядке?

— Откуда вы, сэр?

— Из Йемена. Что-то не в порядке?

Собеседник вернул ему сумку без всяких намеков на извинения.

Абдул Хади остановился в центре зала вылета, среди магазинов, рекламы новых фильмов и рекламы образа жизни; он чувствовал презрение к этому странному западному подходу к безопасности. Это же чистая показуха. Как и мечта о том, что все принимаемые ими меры как-то помогут. Теперь все пассажиры уверены в том, что все хорошо, они в безопасности. Ничего подобного, так и знайте! Абдул Хади, конечно, не стал тащить свое оружие в аэропорт, зачем усложнять себе жизнь? Все готово и ждет его в месте назначения. Он знает, куда ему идти. Он знает, кто должен умереть и как он, Абдул, это сделает.

Он взглянул на экран, показывавший время отправления. Отложен так отложен, ничего страшного, у него есть время. Все спланировано так, что в Стокгольме он приземлится заблаговременно. Его должны встретить, отвезти на вокзал и помочь найти нужный поезд до Копенгагена.

Он обвел взглядом окружающих пассажиров и снова подумал: нет, вы не в безопасности. Его грела эта мысль. Вы можете перерыть мои сумки, заставить меня снять туфли, можете пойти еще дальше и заставить меня раздеться, как вы и сделали во время первой пересадки. И все равно это вас не спасет.

Абдул Хади вспомнил об унижениях, которые ему пришлось вытерпеть в аэропорту Бомбея. Его, единственного из очереди, отозвали в сторону. Он послушно спустился вместе с ними в подвал. Двое сотрудников службы безопасности шли перед ним, двое индийских полицейских замыкали шествие. Его привели в пустое помещение без окон — ни стола, ни стульев — и предложили складывать одежду прямо на пол. Он покосился на грязный пол и попросил принести стул. Вместо ответа у него спросили, что для него важнее — качать права или успеть на свой самолет. Он даже подумал, не стоит ли действительно начать качать права, ведь с гражданином какой-нибудь западной страны они бы никогда так обращаться не стали, даже если бы подозревали его в чем-то конкретном, но потом снова сосредоточился на главном. На мести.

Мысли неслись дальше: мы никогда не будем приняты в вашем мире. Нас, может быть, будут терпеть, но никогда не примут как равных. Он как раз говорил об этом перед отъездом с младшим братом. Если с Абдулом Хади что-то случится, брат станет главой семьи, поэтому он и вернулся домой из Саудовской Аравии, где был наемным рабочим. Саудовцы едва ли не хуже европейцев, лживые, патетичные, декадентские. Все знают, что закрытые лица их женщин — это просто фарс. В пятницу вечером они усаживаются в свои частные самолеты и летят в Бейрут. Женщины переодеваются прямо в самолете, сбрасывают паранджи, мужчины облачаются в Hugo Boss.До гражданской войны Абдул Хади учился в американском университете в Бейруте и там насмотрелся, как полностью преображаются приехавшие на выходные саудовцы. Женщины лежали на пляже в бикини, мужчины напивались и играли в блэкджек в больших казино. Он не понимал, кого надо ненавидеть больше: саудовцев, которые играют в воскресных европейцев с тем единственным городом в мире, который соглашается им подыгрывать, или европейцев, которые манят их к себе. Манят обещаниями свободы, свободы попробовать получить то же, что есть у них. Но это невозможно, Абдул Хади знал это по своему горькому опыту. Хоть он был и красавчик, особенно раньше, без седины, его акции среди американок в университете не котировались абсолютно.