Тысячи лиц Бэнтэн

— Это была ваша дочь?

— Была. И есть. Миюки, моя дочь.

Я вспомнил, как Миюки лежала, а шарики патинко медленно катились по полу. Вокруг стояли шмели, девушка спала, Гомбэй с менеджером таращились на ее нижнее белье. И конечно, я вспомнил ее родинку.

— Вы видели этот ее припадок, правильно?

— Точно, — подтвердил я.

— Понятно, — протянул он, со вздохом кивая. — Скажите, с ней был еще кто-нибудь?

— Я никого не видел. Она сидела одна.

— Вы уверены? Я кивнул.

— Это подтверждает отчет моих людей, — сказал он. — И все же я надеялся, что вы видели с ней кого-нибудь до ее исчезновения.

— Что конкретно вы подразумеваете под «исчезновением»?

Накодо уставился на собственные пальцы.

— Она просто испарилась после инцидента в зале патинко. Бесследно, как говорится. Без единой зацепки. С тех пор ее нет.

— Но это было меньше суток назад.

— Тем не менее я беспокоюсь.

По-моему, парень держит дочурку на коротком поводке. Я бы понял, отчего он на ушах бегает, если бы девочке было пятнадцать или шестнадцать, но ей двадцать лет. По-моему, девочка не слишком жаждет вернуться к папочке. Побывав в доме Накодо, не могу ее винить.

— Это судороги вас так беспокоят? — спросил я.

— Отчасти. У нее нет врожденной склонности к эпилепсии и никогда не было судорог. Могу только догадываться, почему у нее случился приступ.

— А вы загляните в какой-нибудь зал патинко.

— Все же судороги — лишь один штрих в целом тревожной картины. Я беспокоюсь о ее безопасности и здоровье.

— А причины для этого есть?

— Причина в том, что я — ее отец, господин Чака.

— Господин Накодо, — начал я. — Вам это наверняка придется не по вкусу. Но я тут послушал все, что вы мне рассказали, и мне кажется, что ваша дочка не исчезла. Может, она просто дала деру.

Он задумался над моими словами или сделал вид, затем покачал головой.

— А может, дело в мальчике, — добавил я.

— У нее нет бойфренда. Мои люди уверили меня в этом.

— Тогда, значит, что-то вы темните. Вы сказали, что она уже попадала в переплет. Вот с этого места поподробнее можете?

Секунду он глядел мне в глаза, потом снова опустил взгляд. Зуб даю, что-то в вашей жизни не так, если вам нужны «люди», чтоб выяснить, есть ли у вашей дочери дружок. Накодо потряс головой, словно думал о том же. Он было заговорил, умолк, снова заговорил:

— Возможно, вы правы. Наверное, я слишком тороплюсь с выводами. Как многие родители. Уверен, Миюки может о себе позаботиться. Как вы говорите, ей девятнадцать…

— Двадцать.

Накодо глянул на меня озадаченно.

— Вы сказали, ей двадцать лет.

— Ах да, — ответил он. — И в самом деле. Ей исполнилось двадцать пару месяцев назад. Видите, что со мной делают эти волнения. Я вдруг почувствовал себя ужасно глупо, что потревожил вас своими семейными проблемами. Слушаю себя и понимаю, что превратился в старую мямлю.

Не успел я вежливо возразить — дескать, он всего лишь кажется мямлей средних лет, — как Накодо уже встал, обошел стол и протянул мне руку:

— Господин Чака, простите за беспокойство. Я очень надеюсь, что вы меня понимаете.

Я ничего не понимал, но, вероятно, такое можно понять, только когда у тебя есть девятнадцати- или двадцатилетняя дочь. В общем, я встал и потряс ему руку, улыбаясь так, будто в мире самое важное — это Накодо с его хлопотами.

— Кстати, мне сказали, что вы пишете для журнала.

— Я журналист, — сказал я. — Журнал «Молодежь Азии».

— Признаю, что не имел удовольствия читать его.

— Он для молодежи. Для подростков.

— О? Должно быть, увлекательная работа.

Судя по его тону, он считал мою работу такой же увлекательной, как налоговый кодекс. Хотя, с другой стороны, он, видать, из тех, кто тащится от налогового кодекса. По-любому сцена скоренько превращалась в подобие тех свиданий, когда вы оба знаете, что поцелуя на ночь не будет, а вот симпатичная прощальная реплика никак не придумывается.

Накодо поскреб в затылке. Я разгладил несуществующие морщинки на брюках. Мы обменялись серией неуклюжих улыбок. Только я начал кланяться, как он снова протянул мне руку. Затем мы поменялись ролями и попробовали еще раз. А потом оба сдались.

— Был рад познакомиться с вами, господин Чака, — сказал он.

Судя по фотографиям, он был рад перезнакомиться с толпами народу, но все равно эта фраза у него получалась корявой.

— Мне жаль, что это не случилось при более мирных обстоятельствах. Вас немедленно отвезут обратно в гостиницу. Еще раз простите за беспокойство.

Он открыл передо мной дверь. Выйдя из комнаты, я уперся взглядом в картину в дальнем конце коридора. Я не заметил ее раньше, или ее просто не было видно с моего места в кабинете. Скорее второе, потому что такую картинку не проглядишь. Липовый Уорхол [10] размером с рекламный Щит, пять одинаковых портретов Миюки в ярких тонах — флюоресцентно-оранжевый, неоново-синий, пенно-розовый. Лицо получилось не слишком похожим, но художник точно отразил ее главную черту. Родинка на холсте была размером с шар для боулинга.

— Кстати, — спросил я, — что это за человек в инвалидном кресле?

Накодо печально улыбнулся:

— Видимо, вы познакомились с моим отцом. Надеюсь, он вас не побеспокоил. Иногда с ним такое бывает.

— Да все в порядке.

— Среди самых старых людей в районе Минато он — четвертый. Так что мы, в общем, гордимся им. Однако видели бы вы его, когда он был помоложе. Такой сильный, гордый человек. Даже когда-то был красивым. — Накодо на секунду задумался, потом добавил: — Господин Чака, может, это прозвучит ненормально, но иногда мне кажется, что самое жестокое в жизни — это продолжать жить.

— Согласен, — сказал я. — И впрямь звучит ненормально.

Накодо скупо ухмыльнулся и дернул головой. К нам подошел дворецкий. Я хотел сказать Накодо, чтоб он не парился по поводу дочери, что наверняка она вернется, что обычно такие дела рассасываются сами собой и большинство детишек вырастает без проблем. Но не успел я открыть рот, как Накодо поблагодарил меня за любезность, развернулся и ушел по коридору. Я смотрел, как он, шаркая и сгорбившись, идет меж двух бронзовых львов, охраняющих холл, и радовался, что я — не миллионер с юной дочкой. А еще радовался, что я — не юная дочка папаши-миллионера. Не то чтобы я счастлив быть собой, но могло быть и хуже. Я бы мог быть Гомбэем.

5

ПРОФЕССОР КУДЗИМА

Вспомнив про Гомбэя, я решил, что не мешало бы проверить его историю о происхождении патинко. Вообще-то проверка фактов — страшная нудятина, и я легко мог бы сделать это по Интернету в Кливленде, но в Кливленде я не желал и вспоминать о патинко. С этой мыслью я велел водиле Накодо забыть про отель и отвезти меня в Канда-Дзимботё. Я хотел повидаться с профессором Кудзимой. Когда-то он преподавал историю в университете Нихон, а теперь у него был букинистический магазин.

Я познакомился с Кудзимой несколько лет назад, когда работал над статьей продвижение «Бездомным — айкидо». Правительство выделило денег на эту шарашку под названием «БА!», основанную на идее, что если научить бомжей айкидо, это даст им чувство собственного достоинства и дисциплину, нужные, чтобы жизнь у них снова наладилась. Но все пошло наперекосяк: по задворкам вспыхнули потасовки, и еще было несколько громких случаев, когда бомжи перетянули одеяло на себя, начистив рыла молодежным бандам в парке Ёёги. При подготовке к Кубку Мира копы устроили шмон в бомжевом городке в парке Синдзюку, началась свалка, и некоторым из токийских крутых полицейских поломали носы. Тут чиновники Кубка Мира ФИФА задались вопросом на миллион баксов: если токийские копы не могут приструнить кучку занюханных бомжей, живущих в картонных коробках, как же они рассчитывают контролировать пьяных вусмерть хулиганов, вооруженных сувенирными самурайскими мечами? Так накрылось медным тазом движение «Бездомным — айкидо».