Белая дорога

— Вы знаете, кто я? — спросил Эйнджел.

— Знаю, — кивнул Эпштейн. — Вас зовут Эйнджел. Странное имя, потому что я не вижу в вас ничего ангельского.

— Да и нет ничего ангельского, на что бы стоило смотреть. Зачем оружие?

— Нам угрожают. Мы полагаем, что только что потеряли одного из наших молодых людей. Теперь мы должны найти человека, который виновен в его смерти. Вас прислал Паркер?

— Нет, я пришел сюда сам. С чего вы взяли, что меня прислал Паркер?

Эпштейн выглядел удивленным.

— Мы недавно говорили с ним, незадолго до того, как узнали о том, что вы здесь. Мы предположили, что оба эти события связаны между собой.

— Да уж, воистину, великие умы мыслят одинаково.

Эпштейн вздохнул:

— Он однажды процитировал мне Тору. Я был потрясен. Вы же, я полагаю, несмотря на свой ум, не станете мне цитировать Тору. Или Каббалу.

— Точно, — подтвердил Эйнджел.

— Перед тем как прийти к вам, я читал Шефер Ха Бахир — Книгу Сияния. Я давно задумывался о ее значении, а теперь, после смерти моего сына, размышляю об этом гораздо чаще. Мне хотелось постичь смысл его страданий, но я недостаточно мудр, чтобы понять, что там написано.

— Вы полагаете, страдание должно иметь какой-то смысл?

— Все имеет смысл. Все в мире создано Богом.

— В таком случае, когда я предстану перед лицом Создателя, у меня найдется пара «теплых» слов для Него.

Эпштейн зябко, по-стариковски потер руки и грустно улыбнулся:

— Скажите им. Он всегда слушает, всегда наблюдает.

— Не верю. Вы думаете, Он слушал и наблюдал, как умирал ваш сын? Или, еще хуже, Он слушал и наблюдал, но решил ничего не предпринимать?

Старик невольно содрогнулся от боли, причиненной словами Эйнджела, но тот, казалось, не заметил реакции собеседника. Эпштейн подавил выражение ярости и горя на своем лице.

— Вы говорите о моем сыне или о себе? — мягко спросил он.

— Вы не ответили на вопрос.

— Он — Создатель: все на свете — плод Его творения. Я не пытаюсь изобразить, что мне ясен Божий промысел. Вот почему я читаю Каббалу. Я даже не понимаю всего, о чем там написано, но мне понемногу открывается ее великий смысл.

— И что же там написано в качестве объяснения мучений и смерти вашего сына?

На сей раз Эйнджел заметил, какую боль его слова причинили старику.

— Простите, простите меня! — сказал он, краснея. — Иногда я прихожу в ярость.

Эпштейн кивнул:

— Я тоже бываю зол. Наверно, это говорит о гармонии между верхним и нижним мирами, между видимым и невидимым, между добром и злом. Миром над нами и миром под нами с ангелами, которые перемещаются между ними. Настоящими ангелами, а не по названию только.

Он улыбнулся.

— И, после того как я прочел все это, я стал размышлять о сущности вашего друга Паркера. В Зогаре написано, что ангелы должны облачиться в земные одежды, когда они сходят в этот мир. Интересно, является ли одинаково справедливым для ангелов добра и зла, что они должны пребывать в нашем мире переодетыми. Об ангелах Тьмы говорится, что их пожирают другие создания — ангелы разрушения, приносящие мор, ненависть и ярость, которые выражают гнев Божий. Два воинства Господа сражаются друг с другом, потому что Всемогущий создал зло, которое служит Его целям, как и добро. Я должен верить в это, иначе смерть моего сына не имеет никакого смысла. Я должен верить, что его страдания — это часть общей картины, которую я не в состоянии охватить взглядом, жертва во имя более высокой цели подлинного добра.

Бен Эпштейн наклонился вперед:

— Может быть, ваш друг — один из этих ангелов, — заключил он. — Один из служителей Бога: разрушитель, в то же время восстанавливающий гармонию между мирами. Возможно, его подлинная природа скрыта от нас, а может, и от него самого.

— Не думаю, что Паркер — ангел, — усмехнулся Эйнджел. — Я полагаю, что и он так не думает. Если Берд начнет твердить, что он ангел, его жена заставит его доказать это делом.

— Вы уверены, будто все это — бредни старика? Возможно, так оно и есть. Стало быть, стариковские бредни, — он отмахнулся от своих слов изящным жестом руки. — Итак, что привело вас сюда, мистер Эйнджел?

— Мне хочется спросить кое о чем.

— Я расскажу вам все, что смогу: вы наказали того, кто отнял у меня сына.

— Верно, — сказал Эйнджел. — И теперь я собираюсь уничтожить того, кто послал его.

Эпштейн сморгнул.

— Он в тюрьме.

— Его собираются освободить.

— Если они его отпустят, придут другие люди. Они будут защищать его, и они спрячут его так, что вы не сможете до него добраться. Он очень важен для них.

Такого Эйнджел не ожидал. Он ошарашенно смотрел на старика.

— Не понимаю. Чем он для них так важен?

— Тем, что он собой представляет, — вздохнул Эпштейн. — Вы знаете, что такое зло? Это отсутствие сочувствия: отсюда проистекает все зло на Земле. Фолкнер — пустое место, существо, в котором нет никаких чувств, и он настолько близок к абсолюту, к абсолютному злу, насколько это вообще возможно в нашем мире. Но Фолкнер страшен не только этим: у него есть способность аккумулировать бесчувственность других людей. Он, как энергетический вампир, повсюду распространяет свою заразу. Потому что одно зло притягивает к себе другое, и людское и демоническое, — вот почему они постараются защитить его. А ваш друг Паркер страдает от любви к людям, у него слишком обостренные чувства. Он представляет собой полную противоположность Фолкнеру. Он, случается, разрушает, впадает в гнев, но это — праведный гнев, а не просто ярость, которая греховна по сути и действует наперекор воле Божьей. Я смотрю на вашего друга и вижу его колоссальные возможности в действии. Если и добро и зло — порождения Всевышнего, то зло посетило Паркера, отняв у него жену и ребенка, что и послужило инструментом для добра так же, как и смерть Джосси. Посмотрите, скольких адептов зла выследил ваш друг, и в результате был восстановлен мир для остальных — живых и мертвых, восстановлен баланс между мирами. В том, что Паркер чувствует себя ответственным за все, что ему пришлось пережить, я вижу промысел Божий. Эйнджел недоверчиво покачал головой:

— Стало быть, это своего рода испытание для него или для всех нас?