Ты плоть, ты кровь моя

Она замолчала и отвернулась, опустила голову, давая слезам свободно стекать с лица, а Элдер стоял рядом, совершенно растерянный, не зная, что делать и что сказать.

В конце концов она вытерла лицо и поплотнее подоткнула одеяло на ногах отца, а потом двинулась дальше против ветра.

– Вы встретились со свои отцом, – напомнил Элдер.

– Да. Мы пошли в кафе, он сказал, что у него мало времени – мама убила бы меня, если б узнала, – он говорил со мной, рассказывал, где теперь живет, это все казалось просто замечательным, что он рассказывал, на другом конце света. Там была эта кабинка, за углом, моментальное фото, он сказал, что хочет иметь мою фотографию, чтоб взять с собой. А потом сказал, что вернется за мной. Обещал, что приедет. Сказал, это будет наш секрет. И приехал. Тем летом, когда мы были в Уитби. Вот, говорит. У меня два билета, для тебя и для меня. Паспорт и все прочее. Все готово. Я не знала, что делать. И подумала: я же не могу просто так взять и уехать. А он говорит, нет, прямо сейчас. Ты должна со мной уехать теперь же. Или никогда. Ничего не говори маме. Вообще никому ничего не говори.

Она на секунду задержала взгляд на Элдере, потом опять отвернулась.

– Я знаю, надо было написать, оставить записку, позвонить, что угодно… Бедная мама, что ей, должно быть, пришлось пережить! Но когда я прочитала про все это в газетах, узнала про всю эту шумиху – это даже в местных газетах было, – я просто не смогла ничего сделать. Не знаю, что со мной было – то ли стыдно стало, то ли неудобно, – но чем больше проходило времени, тем более невозможным это казалось – написать или позвонить. А папа сказал, что именно так она обращалась с ним все эти годы – как будто он уже умер. Ничего, сказал он, она переживет, как-нибудь справится. – Она легко коснулась его руки: – Она справилась, не так ли?

– Ну, не совсем…

Элдер как раз думал о Хелен, о ее распавшемся браке, о ее паломничествах, когда она возлагала цветы на место, которое вовсе и не было могилой.

– Мы всегда доходим до парка, – сказала Сьюзен, указывая куда-то вперед. – Там есть место, где можно укрыться от ветра и поесть. У нас обычно остается один лишний сандвич.

– Спасибо.

– Лучше вам отдать, чем чайкам. – И она с притворной яростью замахала кулаком птицам, кружащимся над головой: – Ишь, негодные! Побирушки несчастные! – Она улыбнулась, и при этом лицо ее совершенно преобразилось. – Это из книжки, я ее читала в детстве. Они там всегда крали завтрак у смотрителя маяка. И он их так и обзывал, побирушками.

Все еще улыбаясь, она отвинтила крышку термоса. Элдер держал чашку, пока она наливала в нее чай.

Сначала она дала попить отцу, поддерживая ему голову и ловко вытирая бумажным полотенцем жидкость, вытекавшую изо рта.

Они сели возле инвалидного кресла, занявшись своими сандвичами и глядя на море.

– Когда я сюда приехала, все складывалось просто отлично. Окончила школу, очень неплохо окончила. И с папой было просто здорово, он был мне настоящий друг, как школьный приятель. Другие девчонки вечно завидовали: вот бы мне такого папу, как у тебя! Потом, после колледжа, я получила эту работу, в детском театре. Всем понемногу занималась. То, чего мне всегда хотелось. Мы иногда ездили на гастроли, в небольшие турне. Это было, когда мы поехали в Крайстчерч – тогда у папы случился первый удар. Он был в больнице, когда я вернулась. Ничего серьезного, сказал доктор. Ему просто надо поосторожнее себя вести, понимаете; он действительно поправился, руки-ноги снова стали нормально действовать. И разговаривать мы могли как раньше, и с головой у него было все в порядке, он…

Она поставила чашку и на секунду прикрыла глаза.

– После этого он уже не мог работать, но это не имело значения, мы вполне справлялись. А потом, еще три года спустя, у него случился еще один инсульт, обширный. И ему уже нужен был кто-то, кто ухаживал бы за ним все время, и мне было удобнее просто бросить работу. Он не в состоянии… он совсем не может ничего для себя сделать… Все еще не может.

Подавшись к отцу, она сжала его руку.

– Нам, конечно, было бы лучше оставаться в Карори, где мы тогда жили, но он всегда мечтал перебраться сюда, здесь ему больше нравилось. Этот домик он купил для меня, как только я сюда приехала. Тогда здесь было не так много домов. Дикое было место. «Когда я умру, – говорил он мне, – вот здесь я хотел бы, чтобы развеяли мой пепел, здесь, на берегу».

Встав, она бросила остатки сандвича одной из чаек и стала смотреть, как остальные кружатся и кричат вокруг счастливицы.

– Надо бы двигаться назад, не хочу, чтобы папа простудился.

Возле дома они обменялись рукопожатиями.

– Вы не обижаетесь, что я вас внутрь не приглашаю?

Элдер покачал головой.

– Вы увидитесь с мамой, когда вернетесь?

– Думаю, да.

– Передайте ей, что мне очень жаль, что все так получилось.

– Хорошо.

– И еще скажите, что ей тогда надо было рассказать мне всю правду.

Элдер подумал, что это вряд ли стоит передавать.

– Если что-то изменится, – спросил он, – как вам кажется, вы могли бы вернуться в Англию?

– Нет. Не думаю.

– О'кей. – Элдер повернулся и, сунув руки в карманы, пошел обратно по той же дороге, по которой сюда пришел. Если повезет, ему не придется слишком долго ждать поезда. Он пытался представить себе нынешнюю жизнь Сьюзен Блэклок, которая, кажется, так еще и не поняла толком, зачем сюда приехала и почему осталась. Представил, как она терпеливо расстегивает одежду на отце и снимает ее, освобождая руки и ноги, начинает обтирать его дряблую кожу…

Как оказалось, ближайший поезд отменили, а следующий опаздывал. Усевшись снова возле привокзального кафе, он открыл книгу рассказов, решив, что потом даст ее почитать Кэтрин, когда вернется. Но рассказы, как он вскоре понял, были слишком грустные и тоскливые, слишком много было в них неосуществленных планов и неудавшихся жизней. Лучше будет купить для нее в аэропорту что-нибудь другое. Он встал, чтобы идти на поезд, оставив книгу рядом с пустой чашкой.

53

На седьмой день Рождества, по-прежнему пребывая в заключении, Шейн Доналд вырезал из своей руки кусок кожи с мясом, воспользовавшись для этого ржавым бритвенным лезвием. После визита в больницу и двух сеансов с тюремным психиатром его перевели в другое крыло тюрьмы, где действовал более строгий режим и за заключенными следили гораздо тщательнее. За нервными заключенными, склонными к суициду, такими, как он.

Во дворе для прогулок, где они имели возможность ходить кругами под присмотром надзирателей, прежде чем их разводили по камерам и запирали на ночь, один из заключенных, проходя мимо Доналда, сунул ему в руку клочок бумаги.

Записка была написана быстрым мелким почерком.

Записка едва не выскользнула из пальцев Доналда. Он еще раз прочел ее, потом еще.

Ему без особого труда удалось высмотреть Адама Кича в медленном мельтешении других заключенных – тот одиноко стоял у дальней стены двора, издевательски улыбаясь.

Доналда всего передернуло. Скомкав записку, он сунул ее в рот, разжевал и выплюнул.

– У тебя все в порядке, сынок? – осведомился один из надзирателей.

Доналд кивнул и двинулся дальше.

Когда он снова оглянулся, Кич опять улыбнулся и послал ему воздушный поцелуй.

Зима сменилась весной. На этот раз Кэтрин приехала на поезде, больше спорить на этот счет не стала, и Элдер, встретив ее на вокзале в Пензансе, повез к себе через весь полуостров, выбирая самые узкие дороги. На следующий день она почувствовала себя вполне в силах отправиться на прогулку по прибрежной тропинке до самого Сент-Айвса, а потом обратно через поля. Если и дальше все пойдет по плану, вскоре она сможет потихоньку начинать тренироваться, когда вернется в Ноттингем.