Смерть на рассвете

— Ты сам-то тоже выглядишь не очень, — сказал Крошка.

Ван Герден перестал смеяться.

— Мне приснилось, что ты умер.

Чернокожий великан медленно, как старик, опустился на стул у кровати:

— Вообще-то я был близок к этому.

— Что случилось вчера?

— Вчера?

— Да.

— Вчера ты спал, как и предыдущие шесть дней. А я валялся в кровати, жалел себя и устраивал разнос здешнему медперсоналу. В этой больнице не слыхали про политику позитивных действий, здесь не знают про программу ликвидации последствий расовой дискриминации: дежурят одни тощие белые медсестры с плоскими задами, которые даже не ущипнешь.

— Шесть дней?!

— Сегодня четверг. Ты здесь уже неделю.

Ван Герден изумился:

— Что случилось?

— Бестер Бритс жив, представляешь? Говорят, это чудо. Пуля не задела мозга и вышла через шею сзади, почти так же, как двадцать лет назад. Везунчик, да? Два раза подряд! И он, скорее всего, выздоровеет. Совсем как ты… Вам, белым, везет!

— А Хоуп?

За Крошку ответила мать:

— Она приходит сюда каждый день, по два, по три раза. Наверное, заглянет чуть попозже.

— Она не…

— Она испытала сильное потрясение. На одну ночь ее даже оставили здесь; врачи наблюдали за ее состоянием.

Ван Герден переваривал полученные сведения.

— А Верготтини?

— Арестован, — ответил Крошка. — И когда у Меченого Вентера срастутся кости и заживет башка, его тоже отправят за решетку.

Ван Герден посмотрел на Крошку: надбровные дуги еще распухшие, повязка на голове, грудь тоже забинтована.

— А ты как?

— Ухо почти оторвано, семь сломанных ребер, сотрясение мозга, — доложил Крошка.

Ван Герден молча смотрел на великана.

— Он здоровый, собака. Сильнее всех, с кем мне приходилось драться. Честно признаюсь, мне пришлось туго. Безжалостный зверь, в нем больше ненависти, чем во мне. Он рвался убивать. Я испугался, представляешь? Он захватил мою голову в клещи и молотил ею о стену, а когда я почувствовал его силу и увидел его бешеные глаза, я подумал: «Тут-то мне и конец». Он медлительный, у него слишком много мускулов, слишком много стероидов, а двигается он плохо… Но такой сильный! — Крошка выругался, потрогал повязку на голове и оглянулся с виноватым видом. — Извините, мэм.

— Вы говорите, говорите, — улыбнулась Джоан ван Герден. — А я подожду снаружи. — Она вышла и прикрыла за собой дверь.

Мпайипели посмотрел ей вслед.

— А потом?

Крошка развернулся, поправил что-то под халатом, скривившись от боли.

— Так и долбил одной рукой мою голову о стену, а другой пытался оторвать мне ухо. Представляешь, ван Герден? Настоящая скотина — ухо хотел оторвать! Я лягался, потому что мне было чертовски больно, наконец попал ему коленом в пах и как-то вырвался. Тогда я понял: если я хочу остаться в живых, надо держаться от него подальше. В какой-то миг мы оказались по разные стороны стола, и тогда я схватил стол за ножку и ударил его по башке — удар был сильным, столешница треснула, из него кровь лила, как из недорезанной свиньи, он трясся, как мокрый пес, но не вырубился. Опять полез на меня. Говорю тебе, я испугался, потому что после такого удара никто не выстоит, но ему все было мало, столько в нем скопилось злости. Пришлось уклоняться и бить, уклоняться и снова бить. Честно тебе скажу, ван Герден, я еще никогда так не уставал. Вместо лица у него была каша, а он все равно лез на меня. Я бил его изо всех сил, бил всем, что попадалось под руку, он плевался кровью и зубами и все равно шел на меня…

Мпайипели медленно встал.

— Надо попить.

Он подошел к столику, на котором стоял графин с водой и стакан, налил себе воды — звякнули кубики льда, немного воды выплеснулось на стол.

— Ах, — сказал Мпайипели. — Ну ничего, сестры подумают, что это ты расплескал.

Он выпил воду залпом, снова налил полный стакан и вернулся на место.

— Хочешь?

Ван Герден кивнул. Крошка поднес стакан к его губам и держал, пока он пил.

— Надеюсь, пить тебе не запрещают? Вода не вытечет из какой-нибудь дырки?

Ван Герден с наслаждением глотал ледяную воду — свежую, вкуснейшую воду.

— Он еще несколько раз меня ударил — правда, уже не больно. Он замахивался так медленно, что сразу было понятно, куда он собирается бить. Но я так устал, что даже уклоняться не было сил. Теперь я понимаю, что чувствует дерево, когда его рубят: удар проходит по всему телу, ты чувствуешь его внутри, вот здесь. — Крошка поднес палец к середине лба. — Наконец он упал ничком, как слепец, который ничего вокруг не видит. Не могу тебе передать, как я обрадовался, потому что я выдохся, совершенно выбился из сил. Я рухнул на колени, мне хотелось пойти помочь тебе, но у меня все отказало. Я как будто плыл в патоке, голова не соображала. Надо было отдохнуть.

Крошка отпил глоток воды.

— Я не знал, что делать дальше. Растерялся. Я не мог просто войти в дверь и сказать: «Ребята, вашему боссу крышка. Теперь мы тут главные». И тогда я подумал: раз нельзя войти через ту дверь, нельзя ли въехать на машине? Кое-как я выбрался на улицу. Как ни странно, тогда ухо меня почти не беспокоило, больше болели ребра да перед глазами плавали черные круги. Не знаю, сколько времени я добирался до машины; вдруг до меня дошло, что времени нет, я вынул из багажника второй пистолет, сел за руль, поискал ворота, но не нашел их. Тогда я и решил проделать дверь самостоятельно.

Мпайипели допил ледяную воду, встал, чтобы налить еще, вернулся, снова сел.

— Оказывается, ты успел пристрелить двоих. Мне оставил только одного, но и этого хватило, потому что первые выстрелы пришлись совершенно наугад.

Дверь открылась, и в палату вошла медсестра-блондинка.

— Он должен отдыхать, — заявила она.

— Он и так отдыхает, а я говорю, — возразил Крошка. — В нашей стране ничего никогда не изменится!

Был ранний вечер. Проснувшись, ван Герден обнаружил, что один в палате. Рядом с кроватью он увидел толстый коричневый конверт, на котором написана его фамилия. Он медленно выпростал левую руку из-под одеяла. Место на сгибе локтя от иглы капельницы покраснело и раздулось. Он медленно пошевелил правой рукой, потрогал раны на груди и на плече — острая боль ожгла его, как огнем. Он кое-как дотянулся до конверта, лег на спину, подождал, пока боль немного утихнет, и с трудом вскрыл конверт. Сверху лежала записка.

«Из-за тебя плакал мой медовый месяц. Учти, ты мой должник, в том числе и из-за этого документа. Рад, что тебе лучше. Когда прочтешь, уничтожь. Пожалуйста!»

Подписано: «Матт Яуберт».

Он посмотрел на документ: листы бумаги формата А4, скрепленные степлером в левом верхнем углу.

Ван Герден перевернул первую страницу.